Вечер не принес облегчения, жара расплавляла город. На перроне Лионского вокзала рядом с поездом, в который загружалась Маруся с малышом, завершалась посадка пассажиров, напоминавшая об абордажах советских электричек.

Выделялся горнист в скаутском полосатом галстуке и голубой пилотке. Он дул в медную трубу, мелодия “взвейтесь кострами…” захлебывалась и заикалась фальшью. Девочки и мальчики досадливо посмеивались, ободряюще хлопали горниста по спине и совершенно неожиданно хором затянули “Подмосковные вечера”. Пели серьезно, задушевно, качаясь в такт, обняв друг друга за плечи: “Рьечкадивижится и недивижится всия из люнного сириебрья…” И поскольку для всякого француза произнести русские “ы”, внятные “у” и шипящие согласные было равносильно пытке, выходило карикатурно смешно.

Последние тюки забивались в проходы вполне обшарпанной плацкарты, знакомые запахи паровозной гари и мочи били в нос, и не верилось, что это Франция. Чужих пассажиров в вагонах не было, все свои, и состав этот был не обычный, а сформированный под отъезд в “пионерско”-христианский лагерь, эмигрантской молодежи из движения РСХД.

Поезд отходил в шесть часов вечера, ехали всю ночь, приезжали в Гренобль в десять утра, потом перегружались в автобусы и до горно-палаточного лагеря катили еще часа три. Среди родителей, собравшихся у одного из вагонов, мелькали знакомые лица, здесь провожали самых маленьких, за всех отвечали “

руко

”-пионервожатые, старшие по возрасту, из своих же “движенцев”, они покрикивали, подталкивали малышей, начальственно не обращали внимания на суетящихся родителей. Одну из этих мам Маруся уже встречала на общем родительском собрании, где инструктировали, какие пожитки брать в дорогу; толстая Шура была католичкой и работала в “Русской мысли”. Ее муж, высокий красивый блондин, правозащитник, и в эмиграции ездил в порты, раздавал запретную литературу советским морячкам, все еще по инерции продолжая наносить удары “по самому передовому”. В лагерь они провожали двух своих детей. Блондин приветливо улыбался, успокаивал Марусю: “Да мы скоро все к вам туда нагрянем, сходим по грибы, костерок разожжем, водочки попьем. Вон видите того тщедушного человечка, у него вид состарившегося ангела, это же знаменитый диссидент, Алик Гинзбург, он тоже приедет, у нас уж давно дорожка протоптана к христианским ценностям. А вы привыкайте, вам там хорошо будет среди своих”.

Муж Маруси напрягся и прошептал: “Ты не вздумай с этой третьей волной там общаться. Я тебе уже говорил, что от них ничего хорошего не жди, одна пьянка. Там нашихэмигрантов будет вдоволь, намолишься и наговоришься всласть, а я приеду вас навестить”.

Ночью в темноте Маруся прислушивалась к беготне по коридору, поезд стоял на полустанках, нагонял время в пути, вагоны шатало из стороны в сторону, под утро, крепко обняв малыша, она заснула.

Выгружались дружно, будто и не было бессонной ночи, горнист продудел приветствие утру, рюкзаки, сумки заполнили платформу, “

руко

” кое-как построили ребят, и все двинулись к автобусам на площади перед вокзалом. Гренобль встречал солнышком, а вдали — заснеженными вершинами.

— Дайте я вам помогу, — высокий седовласый мужчина ловко подхватил ее чемоданчик и взял за руку малыша. — Вы, видно, в первый раз в лагерь РСХД едете, ничего, привыкните, да не обращайте внимания на эту гвардию “пионервожатых”, они плохо воспитаны, слово “спасибо” они не знают и руку братской помощи от них не ждите. Я от этой эмиграции и не такого насмотрелся, хоть они и внуки великих русских философов, но правила хорошего тона им не знакомы, к нам, новеньким, отношение как к плебсу, мы для них второй сорт, и не потому, что по-французски плохо говорим.

Он представился, она улыбнулась, но его имя сразу вылетело из головы, наконец автобусы заполнились, мужчина сел рядом с малышом, Маруся сзади, поехали.

Такой Франции она еще не видела, вокруг поля, лес хвойный на зависть Шишкину, оказывается, и здесь огромные елищи растут, вот и березы веселеньким белым хороводом напоминают о родине, толстые рыжие коровы, как с выставки ВДНХ, медленно бродят по изумрудным лугам, стада барашков наращивают кудрявые шкуры, ровные ухоженные квадратики угодий, фермы с припаркованными джипами, проехали пасеку, потом заводь с гусями-лебедями, ни одного сельского жителя, ни одного трактора, битва за урожай идет по странным законам, будто не только все само по себе растет и наливается спелостью, но и человек при этом чуде как бы ни при чем. Дорога ползла вверх, деревни остались позади, справа лужайки с иван-чаем в рост человека, за ним ромашки и дрок, усеянный желтыми ароматными слезками, по обочинам ежевика, и опять ни души, но чувство, что вот-вот из-за деревьев появится Красная Шапочка под ручку с Мальчиком-с-пальчиком…