«Рассказывают, что у скифов водится очень редкое животное, которое называется Тарандом. Говорят, что оно меняет цвет шерсти, смотря по месту, где находится, поэтому трудно ловить его, так как окраска Таранда уподобляется цвету деревьев, местности и вообще всего, что его окружает. С виду же это животное сходно с быком, а голова похожа на оленью…»

Мобильник дважды брякнул в судовой колокол: эсэмэска. Витька отвернулся от монитора, взял телефон со стола, ткнул «Открыть». На дисплее были два ноля. И ничего больше.

Он глубоко вдохнул, выдохнул, сунул мобилу в карман. Снова повернулся к компьютеру, который под конец рабочего дня нагло использовал в личных целях, полупраздно слоняясь по Сети; быстро закрыл Интернет, кликнул выключение. Выдвинул ящик стола, коротко там пошарил; ничего не взяв, резко, с грохотом вбил его на место. Монитор еще демонстрировал лазурную заставку «Виндоуса», а Витька уже поднялся, бросил в пространство общее «пока» и на слегка неверных от внезапного впрыска адреналинчика ногах вышел из офиса.

«Как Шервуд Андерсон, — подумал он, отрывисто, тиком, ухмыльнувшись, — работал, работал, а потом просто встал, снял с гвоздя шляпу и хлопнул дверью…» В коридоре пара кувшинных рыл с бессмысленным выражением повернулась в его сторону.

Весь офисный курятник валил с работы, лифт тормозил на каждом этаже — сначала Витька нервно переминался в его ожидании, потом — в ожидании, пока он спустится. Нижним этажом считался тут, понятно, первый (у нас не какая-нибудь Европа), но сейчас Витька, впервые увидев на панели лифта ноль, нажал кнопку рядом с ним — и все равно в итоге оказался в вестибюле. Сегодня это и был для него нулевой уровень. Он обнулял весь предыдущий счет.

По-прежнему оставался непроясненным момент чисто технический: насколько опасно пользоваться мобилой? Что может сказать о его местонахождении один-единственный звонок?

В сотовых компаниях знакомых у Витьки не было, а те, кого он опросил еще днем по телефону из метро, конкретикой, как и следовало ожидать, не владели. Только вечером он вспомнил о Егоре.

Нельзя сказать, что Витька вспоминал о нем так уж часто (хотя довольно регулярно), и повод обычно не имел к самому Егору никакого отношения. Как, допустим, нынешний: вряд ли парень особо разбирался в технологии мобильной связи. Оставалось надеяться, что когда-нибудь что-нибудь он про это слышал или читал. А главное, что сейчас он окажется хотя бы чуть менее не в духе, чем обычно.

Витьке повезло, причем дважды. Ответ на его эсэмэску пришел всего через двадцать минут: Егор велел перезвонить, поскольку не имел кредита. А когда Витька перезвонил — с Троянской, естественно, мобилы — то на прямой свой вопрос (обиняки Егор ненавидел) немедленно получил короткую отрывистую лекцию.

«Вся территория покрытия данного мобильного оператора поделена на так называемые соты, откуда и термин. В каждом — своя вышка с точно известными координатами. Техническая информация о любом соединении, помимо, понятно, номера, включает адрес вышки и сектор, то есть расположение телефона относительно этой вышки. Еще фиксируется сила сигнала, а по ней можно определить, звонишь ты с улицы, из здания или там из машины. Точность — метров триста-пятьсот… — он помолчал и пояснил: — „Итоги“, второй майский номер…»

В итоге он залег у Михея. Во-первых, у них с Ткачуком было мало общих знакомых (а значит, имелась надежда, что на него сразу не выйдут), во-вторых, у Михи хватало безумия, чтобы ничему особо не удивляться. Длинный, жилистый, ушастый, с обаятельно-звероватой рожей, он слыл городской (и даже, возможно, национальной) достопримечательностью — дауншифтер, бродяга, мистик, гуру, «белый дикарь». Витька его обычно приветствовал с интонациями Генри Мортона Стэнли: «Doctor Tkachuk, I presume?»

Выяснилось, что Михей как раз намылился в очередную экспедицию по Центральной Америке приобщаться тамошних колдовских практик. Неожиданного гостя он сплавил на дачу в деревеньку со стремноватым названием Омутище, что на Клязьме во Владимирской уже области, неподалеку от Веничкиных Петушков.

В здешнем двухэтажном коттеджике в отсутствие хозяев Витька провел следующие три дня и четыре ночи в полнейшем безделье и безмятежности, постепенно и сам переставая верить, что что-то происходит. Листал найденную на полке «Естественную историю» Плиния Старшего. Временами ему представлялось, что он читает собственные Михеевы отчеты о путешествиях — не сразу поймешь куда: в реальную Африку или в псилоцибиновые дебри. Вот тебе еще один вариант путешествия

внутрь…

«Нигер берет начало между областями тареллийских и экалийских эфиопов. Недалеко от них живут атланты, полудикие эгипаты, блеммийцы, гамсафанты, сатиры и гимантоподы… Атлантам чужды человеческие обычаи, они не называют друг друга по именам. Троглодиты роют пещеры, это их дома, пища — мясо змей, а вместо голоса — шипение. Авгилы чтят только подземных богов. Гамфасанты ходят голые и, не имея никакого понятия о войне, не общаются ни с одним чужеземцем. Рассказывают, что у блеммийцев нет голов, рот и глаза находятся на груди. У сатиров, кроме внешнего сходства, нет ничего человеческого; эгипаты выглядят так, как их обыкновенно изображают. Гимантоподы косолапы, они не ходят, а ползают…»

Собственно говоря, и дом, и участок были не Михеевы, а его новой жены (то есть формально даже не жены) Веры. Та хотя и принадлежала к жуликоватому племени интерьерных дизайнеров, занималась все же делом, а не разводкой богатеньких идиотов (Витька посетил один из оформленных Верой кабаков, где было по меньшей мере забавно). Такая маленькая, коренастенькая девка на пару лет старше Михея, на диво непосредственная и, по некоторым слухам, а также косвенным признакам, порядком шизанутая. Под стать Ткачуку. Впрочем, кажется, в хорошем смысле. Во всяком случае, она производила на Витьку куда более благоприятное впечатление, чем прошлая, законная Михина половина. Эта самая Оксана (или Олеся?) из HR-компании (вроде бы), о которой знакомые отзывались со странным пиететом. Хотя насколько мог судить Витька, видевший mme О пару раз, то была обыкновенная московская камбала с деловой стрижкой и истерическим голосом: она носила видимую ей одной титаническую свою сексапильность, как подступившую к горлу рвоту, держась неестественно прямо, ни на кого не глядя, с мучительно-отрешенным лицом, из-за густого лампового загара кажущимся чумазым.

Вечером пятницы, когда в Омутище нагрянули хозяева с целым багажником жратвы-выпивки, когда они оживили имеющуюся на участке маленькую баньку и принялись шастать из парилки в предбанник, заправляясь не успевшим охладиться пивом, говорливая Вера расписывала свою клиентуру:

— Фо хум зэ бэлл толлс?.. — сонно проворчал Егор, под кряканье пружин переворачиваясь на своей койке (Витька знал, что цитирует он не Хемингуэя и тем более не Джона Донна, а «Металлику»).

Не отвечая, он дотянулся до мобильника. Он догадывался — фо хум. «Принято одно сообщение». «Открыть». «

Подъем. Они у подъезда. Мас».

Ни хрена спросонок не соображая, он принялся лихорадочно одеваться в болезненном свете фонаря под крышей гастарбайтерской бытовки, соседней с домом.

— Че там?.. — Егор вывернул морду из подушки: кажется, щурился.

— Все, пора мне, давай, — на ходу заталкивая телефон в карман, Витька поскакал в прихожую. — Помнишь? — крикнул не оборачиваясь. — Я вечером ушел!..

— Слушай, что такое

«реактивный параноид»

?

Спросила это Каринка без тени улыбки, ей явно не представлялось ничего, вроде психа, удирающего от воображаемых преследователей с реактивной скоростью, и Фила привычно толкнуло неприятное предчувствие.

— Вид реактивного психоза, — ответил он после короткой паузы, вытягивая из пачки «парламентину», — когда налицо параноидный синдром… В принципе, в чистом виде он встречается редко, — от сигареты во рту дикция сделалась постинсультной, — скорее, говорят о «галлюцинаторно-параноидном состоянии»…

— Ну, это тяжелая штука?

— Конечно. — Погасив зажигалку, он поднял на нее глаза.

Каринка так и не объявилась до конца недели. В этом не было бы, конечно, ничего странного, не посвяти она Фила в историю с Витькой и не обещай сообщать что и как. В понедельник Фил позвонил Каринке сам, но она не взяла трубку. Во вторник мобильник у нее оказался отключен. Назавтра тоже.

Ни на что особо не рассчитывая, Фил позвонил ее предкам и услышал привычное: что с Кариной они не общались уже недели две. Видимо, после очередной разборки. Он всегда поражался способности столь спокойного и покладистого существа, как Каринка, с одной стороны, и чрезвычайно, даже, может, чуть утрированно интеллигентных людей, далеко не молодых ее родителей — с другой, яростно искрить почти при каждом соприкосновении. Поводы для срывов в крик, в слезы, для обид на месяцы были обычно совершенно ничтожны или отсутствовали вовсе. То есть ничего, собственно, странного: на преувеличенную заботу о единственном ребенке, переходящую в нажим, ребенок отвечал декларациями и демонстрациями независимости. Как подозревал Фил, эксперименты ее с шировьём с того и начались. После же наркотической эпопеи несчастные папа с мамой порывались установить над несчастной Каринкой тотальный контроль, и немалых усилий стоило Филу убедить их в строго обратном эффекте подобных попыток. Ему пришлось пообещать им не спускать с нее глаз, хотя единственное, что он мог, это просто находиться в пределах ее досягаемости. Но лишь Фил был для Каринкиных стариков хоть каким-то гарантом спокойствия — так что, переполошив их звонком, он еще вынужден оказался подпускать уверенности в голос и заверять, что ничего особенного не происходит. Наверное, так оно и было: Каринке случалось и уезжать без предупреждения, и мобильник отключать, и забывать его зарядить…

Вспомнив, что она упоминала Сашку, Витькиного двоюродного брата, Фил путем ряда манипуляций добыл его номер. Он не знал, как представляться — Фил ведь понятия не имел, рассказывает ли Каринка своим знакомым о нем, и если да, то в каком ключе…

С этим Сашкой она приятельствовала довольно близко. История там, насколько Фил мог судить, была вполне в Каринкином духе. Она, по-видимому, нравилась серьезному, сугубо адекватному старшему брату, но сама, разумеется, зациклилась на младшем Витьке — типе, даже без учета последней истории, явно с теми еще тараканами…

К удивлению Фила, Сашка сразу понял, кто ему звонит. И вопроса о Каринке он словно ждал. Нет, где она, он не знает. Сам он с ней последний раз виделся в прошлый вторник… (за день, получается, до встречи с Филом), а по телефону разговаривал… в четверг вроде… (шесть дней назад). Она не упоминала, что, может быть, собирается куда-нибудь уехать? Нет. Ничего странного Александр не заметил в ее словах?

Фил припарковался наискось к бордюру, вылез, квакнул сигнализацией. Перешагнул провисшую меж гранитными пеньками чугунную цепь, посмотрел на часы и принялся, шевеля в кармане ключи от машины, шарить глазами по стоящим, сидящим, слоняющимся, ловить и отбрасывать настороженно-небрежные взгляды.

Артема этого Фил никогда не видел; голос в трубке был молодой, самоуверенный, с ленцой, скорее неприятный. Бывший мент, ушедший в частное детективное агентство. Фил в очередной раз поразился широте круга Каринкиных знакомств. Вообще, это удивляло его всегда, сколько он ее знал, но в последние дни, занявшись уже целенаправленными розысками, собирая координаты ее друзей, приятелей разных степеней дальности, экс-коллег, экс-парней (всех, кто мог знать, где она), Фил вдруг понял, что на самом деле слабо представлял себе обширность и разнообразие Каринкиных «контактов». Иногда она рассказывала ему о всяких диковинных персонажах, с которыми ей доводилось встречаться по разным поводам: от человека с абсолютной памятью до недешевой проститутки мужского пола, но теперь Фил убеждался, сколь малая часть ее жизни и ее знакомств ему, оказывается, известна.

Открытие оказалось для него странно неприятным, хотя главным ощущением этих дней было все-таки нарастающее беспокойство за Каринку. Никаких ее следов он обнаружить по-прежнему не мог. Те, кто общался с ней после него, да и то только по телефону (во всяком случае, видевшие ее ему пока не попадались), описывали эти разговоры как невнятные и обрывочные, темы их как странные, а Каринкины интонации — все больше как встревоженно-подавленные. Артем же, до которого Фил дошел в конце концов по извилистой цепочке, услышав от него, что Каринка пропала, сразу потерял охоту к телефонным беседам и предложил встретиться. Забились на Пушке.

Фил бродил, куря, вокруг постамента. Нервный, холодный, осенний уже ветер совался под распахнутую куртку. Позади памятника то ли со-, то ли разбирали крытую сцену, аллея была перегорожена, кандехала оттуда пара сумрачных ментов. «Не-е, ну такой обалдево-о-он…» — счастливо ныла в мобилу противоестественная блондинка, странно покачиваясь на одном месте.

— Филипп?

Солнце било в высокие пыльные окна, заставляя щуриться, наполняя подъезд, отчего даже гулкие пролеты со стенами в казарменно-зеленой краске, с высокими консервными жестянками, пришпандоренными кое-где к перилам в качестве пепельниц, с попадающимися на площадках то мусорными пакетами, то упаковочными картонками выглядели как-то жизнеутверждающе. Номера были не на всех дверях — нужную ему Фил вычислил по порядку. Отклика на придушенно свиристевший раз за разом в запертых пустотах звонок не было так долго, что Фил уже собрался идти обратно, когда за дверью зашаркали:

— Кто?

— Филипп Коношенков… Знакомый Карины…

Шлепнул замок. Марик хмуро разглядывал Фила, явно пытаясь вспомнить, виделись ли они когда-нибудь. Фил помнил, что однажды виделись, но когда и где — хоть убей…

— Что-то случилось?

Как обычно по телефону, Илья был мрачно-отрывист.

— …Я чего звоню, — сразу перешел к делу Фил. — Помнишь Никешу? У тебя не осталось его номера?

— Он в Питере сейчас, ты в курсе?

— Давно?

— Довольно давно. Совсем туда уехал. Может, с год тому… А че ты о нем вспомнил?