Поздний вечер. Синие сумерки легли на дальневосточные сопки. В открытом кинотеатре монотонно стрекочет кинопередвижка. От нее протянулись к экрану голубые лучи. Бойцы смотрят фильм «Александр Невский». На экране развертывается страшная картина тевтонского нашествия. Лежат в поле убитые и раненые, валяются в траве мечи, копья, щиты. Кружат над полем черные вороны. Полыхают огнем русские деревни, покачиваются на виселицах люди, отовсюду слышится плач детей и душераздирающие крики женщин.

Все дальше и дальше продвигаются враги в глубь Русской земли, все больше льется крови и слез. Город за городом, деревня за деревней переходят к немцам. Уже захвачена Изборская крепость, пал и Псков из-за предательства посадника Твердилы Иванковича. На коленях стоят избитые псковские воеводы. Великий магистр Тевтонского ордена требует, чтобы псковитяне покорились Риму и отдали Русь ему под начало…

Нервы Ивана Озерова напряжены до предела.

— Вот, гад, чего захотел! — со злостью шепчет он. — Русь им понадобилась, а!

— Молчи, Ваня, — сжимает его локоть Чайка. От волнения у него дрожит рука, и Иван чувствует на своем локте эту дрожь. — Молчи.

Кубанский казак Петр Кожин уехал на фронт, когда его сыну Сашке было всего полгода от роду. Уехал да так и не вернулся больше. Началась империалистическая война. Где-то на западной границе Русской земли в боях с немецкими интервентами сложил он свою чубатую голову.

Мать Александра, Дарья Спиридоновна Кожина, больная, убитая горем женщина, с утра до поздней ночи гнула спину на станичных кулаков, а он, Сашка, рос, как перекати-поле. То, умчавшись далеко в степь, он играл с ребятами в «красных» и «белых», то бежал к пруду и, сбросив с себя нехитрую одежонку, по-обезьяньи вскарабкивался на макушку огромной вербы. Ветер раскачивал его вместе с вершиной дерева, пытался сбросить в пруд, а он, цепко ухватившись за ветви посиневшими ручонками, не обращал внимания на это. Только страшно было смотреть вниз, в зеленоватую воду, в которой отражались покачивающиеся деревья и облака.

— Эге-ге-е-ей! Саш-ко-о! — кричал снизу Петька Буржуй, прозванный мальчишками так за непомерную полноту. — Чего ж ты не сигаешь?!

— В коленках заслабило, да? — вытягивая вверх тонкую худую шею, ехидно спрашивал Степка Бураков.

Разве можно было после этих слов не спрыгнуть с дерева? Навек прослыл бы трусом.

Кожин проснулся задолго до подъема, но вставать не торопился. Сегодня выходной день — первый выходной за все время службы на Востоке.

«Наверное, командира полка куда-то вызвали», — строили догадки офицеры.

Командир стрелкового полка Потапенко и раньше отличался беспокойным характером, а как только началась война, он совсем забыл об отдыхе. Никто в полку не мог бы сказать, когда он отдыхает. Он всегда был с людьми: в расположении батальонов, в артпарке, в поле, на стрельбище. Дни и ночи полк по его приказу штурмовал сопки, форсировал реки, окапывался, шел в атаку. Люди возвращались в лагерь такими усталыми, что сразу же валились с ног и засыпали.

После каждого такого возвращения с полевых учений Кожин думал: «Ну, теперь отосплюсь». Приходил в палатку, ложился, и… вдруг среди ночи — сигнал тревоги. Вскакивал на ноги, строил батальон и бегом вел его к месту сбора.

Потапенко приходил туда раньше всех. Проверял, кто и в какое время привел свое подразделение. Потом отдавал распоряжение:

После ухода Валерия Александр натянул брюки, надел тапочки и пошел на спортивную площадку. Сделал зарядку. Потом направился к турнику. Отвел руки назад, присел и, как внезапно распрямившаяся пружина, легко прыгнул вверх и схватился руками за перекладину. С ходу сделал «склопку», выжал стойку, вдруг свое мускулистое тело бросил вниз и… закружился вокруг перекладины.

Кожин работал на турнике и не замечал, что из расположения артиллеристов шел к нему темнолицый, горбоносый старший лейтенант. Если бы он посмотрел в ту сторону, то в этом человеке узнал бы командира полковой батареи Асланова.

— Смотри, пожалуйста, немцы творят на нашей земле черт знает что, а он как ни в чем не бывало «солнышко» крутит! — гневно, с восточным акцентом произнес старший лейтенант.

Кожин спрыгнул с турника:

— Здравствуй, Вартан!

В комнату вошел грузный, седоусый военный, в белой нижней рубахе, заправленной в широченные бриджи с темными подтяжками. От него пахло душистым мылом и свежей ключевой водой. Вошедший вытирался мохнатым полотенцем. Делал он это не спеша, обстоятельно. Сперва докрасна растер могучую шею, затем осушил мясистое лицо, провел полотенцем по седеющим волосам и только после этого стал массажировать свои большие, с синими прожилками руки.

Закончив это занятие, он повесил полотенце на крючок, надел защитную гимнастерку, подпоясался и подошел к карте, которая висела на стене, позади его письменного стола. На ней маленькими флажками была обозначена изломанная линия советско-германского фронта.

Семен Петрович Потапенко ежедневно наносил на карту военную обстановку. Получит газету со сводкой Совинформбюро и, если в ней сообщается, что на каком-нибудь участке фронта Красная Армия нанесла контрудар по немецко-фашистским войскам, освободила тот или иной город, сразу же подходит к карте и переносит флажки западнее освобожденного города. Но когда узнавал об отходе советских войск и сдаче врагу какого-либо населенного пункта, не торопился с нанесением новой обстановки. «Подожду, может, произошла ошибка». И когда через день-два убеждался, что ошибки никакой нет, он подходил к карте, долго в задумчивости стоял перед ней и нехотя переносил красный флажок на новое место. При этом он старался воткнуть его как можно ближе к восточной окраине оккупированного врагом пункта.

Вот и сегодня утром радио принесло весть о сдаче Киева. Услышав об этом, Семен Петрович приблизился к карте, вытащил флажок, подумал немного и воткнул его в то же место. «Дождусь газет, может, радисты ошиблись… Бывает и такое. Подожду».

Ординарец принес на блюдце большую кружку крепко заваренного чая с двумя кусочками сахару.

Темная осенняя ночь. Разгулявшийся на просторе холодный ветер гудел в телефонных проводах, с бешеной силой налетал на железнодорожную будку, рвал с нее дощатую крышу, тушил огонек, еле мерцавший в небольшом окошке.

Где-то вдали послышался протяжный гудок… Из-за перелеска с шумом и грохотом вырвался товарный состав. Он стремительно приближался к будке. Словно огромное трехглазое чудище, сердито пыхтел паровоз, выбрасывая из стальных ноздрей клубы пара.

На открытых платформах мелькали неясные силуэты орудий, счетверенных зенитных пулеметов, полевых кухонь, смутно виднелись часовые…

Под самой крышей одной из теплушек мерно покачивалась «летучая мышь», освещая нары, лежащих и сидящих на них людей неярким желтоватым светом.

Посредине вагона жарко топилась железная печка. Возле нее на перевернутом ведре сидел Голубь и, склонив голову к баяну, тихо играл. Бойцы не спали. Музыка наводила их на раздумья о войне, о доме, родных, близких…

Вчера генерала Громова принял начальник Генерального штаба. Не успел Павел Васильевич войти в кабинет маршала, как тот, поздоровавшись и пригласив к столу, протянул ему донесение командующего Резервным фронтом.

— Читайте.

— «Положение на левом фланге Резервного фронта создалось чрезвычайно серьезное… — читал Павел Васильевич. — Образовавшийся прорыв вдоль Московского шоссе закрыть нечем…»

Громов с тревогой посмотрел на маршала.

— Наш фронт прорван?..

Через полчаса командующий уже был у автострады. Вправо и влево от нее виднелись еще не занятые войсками окопы, дзоты и ходы сообщения.

Громов по опыту знал, что немцы обычно наносят главный удар вдоль магистральных дорог, с ходу пытаясь прорвать оборону советских войск. Он и сейчас был уверен в том, что основной бой с гитлеровцами придется принимать здесь, на этом рубеже.

Именно поэтому Павел Васильевич распорядился после рекогносцировки местности всем командирам соединений и частей прибыть к автостраде. Выслушав их мнения, он решил отдать приказ об организации обороны.

Прохаживаясь вдоль окопов, Громов еще раз окинул взглядом поля, овраги, перелески, церквушки с золочеными куполами на горизонте. Он стоял на возвышенном месте и поэтому видел, как со стороны Березовска в направлении еще не занятых окопов двигались красноармейские части. Это были дальневосточники. Выгрузившись на станции из эшелонов, они спешили к участкам обороны.

Впереди колонны, немного наклонившись вперед, размашисто шагал высокий, плечистый капитан. Громов невольно засмотрелся на это подразделение. Батальонная колонна была похожа на тело хорошо натренированного спортсмена — мускулистая, маневренная. В людях чувствовался какой-то внутренний накал.

Над Подмосковьем с запада на восток низко плыли темные тучи, и все вокруг — поля, сады и рощи, еще недавно весело желтевшие в лучах осеннего солнца, — казалось таким же мрачным, как эти тучи. Всей своей громадой двигались они в сторону холма, на вершине которого две молодые белоствольные березки тревожно перешептывались о чем-то пожелтевшей листвой. Словно огромные птицы, прикрыв высоту тенью темных крыльев, тучи двинулись дальше на восток — в сторону Березовска.

В эту пору обычно здесь безлюдно и тихо — урожай собран, грибной сезон закончился, — и потому редко можно встретить человека в поле или на лесной тропинке. Только по шоссе изредка проносились грузовики, развозившие овощи для жителей Москвы, Березовска и других городов. И так день и ночь. Проурчит трехтонка, прошипит шинами по накатанному асфальту легковая машина — и снова тишина кругом, только ветерок посвистывает в кронах, да где-то далеко, сразу и не поймешь, в какой стороне, замычит теленок или залает собака.

Но в эту осень здешнюю тишину вспугнули люди. Их очень много. Они приходили сюда уже не первый день — мужчины, женщины, подростки.

У автострады, ближайшего села и дальше, насколько мог видеть глаз, трудились люди в телогрейках и пальто, в кепках и шляпах, меховых шапках и шерстяных платках… Разбившись на группки по десять — пятнадцать человек, они делали на этой знакомой им земле то, что в отчетах коротко именовалось строительством оборонительного рубежа.

Одни рыли окопы и ходы сообщения, другие копали противотанковые рвы, ставили надолбы, третьи натягивали на колья в несколько рядов колючую проволоку.

Наташа еще разговаривала с матерью, когда к ним подбежал Олег. Он со своей мамой работал здесь же, на строительстве оборонительных рубежей.

— Наташа! Надежда Васильевна! Бросайте работу! — прерывающимся голосом крикнул мальчик.

— Почему? — удивилась Наташа.

— Не знаю. Говорят, на фронте что-то случилось… Местному населению приказано расходиться по домам.

— Как же так? Ведь мы работу не закончили? — недоумевала Надежда Васильевна.