Необъяснимо жестокое, немотивированное убийство старика и загадочная гибель в тюрьме человека, подозреваемого в заказном убийстве… Что может быть общего у этих двух — таких разных — преступлений?
"Госпожа следователь" не сразу понимает, что связь существует, — и даже не подозревает пока, какими невероятными, нетрадиционными методами ей предстоит вести расследование…
Этот сон уже мучил Клавдию Васильевну несколько дней. И до того он был мрачный, что она даже родным о нем рассказать не могла. А просыпалась каждый раз в ужасе и страхе, с колотящимся сердцем и жутким отвращением к самой себе. Ведь получалось, что это в ее сознании (или подсознании) жили все эти изощренные мерзости и грязь.
Это была какая-то киносъемка. Хотя Дежкина не видела киноаппаратов, не видела осветительной аппаратуры, суетливого режиссера, но какой-то дух показухи витал надо всем творившимся на ее глазах. Страшный дух. Так бывает во сне: заранее уже знаешь, где все происходит, и обстоятельства как бы являются данностью. Вот теперь это была киносъемка. Что-то из жизни Древнего Рима. Все люди были одеты в белые туники или латы. И всех их казнили. Казнили разнообразно, с выдумкой, кроваво и безжалостно.
Рубили головы, распинали на крестах, отдавали на растерзание львам. Впрочем, таких казней уже видено было в кино несметно. Много красной краски, неубедительные манекены, примитивные спецэффекты… Но, чувствовала Дежкина, что и самих киношников все это не устраивает, что задумали они еще что-то необычное, что-то «новенькое», чтобы встряхнуть заскучавшего зрителя.
Во сне Дежкина шла мимо всех этих ненастоящих смертей, как мимо досадных, но малозначительных помех и почему-то знала, что ей срочно надо вон туда, к нагромождению белых шатров, что именно там будет самое главное, чего она боится, но к чему ее тянет непонятное и гадкое любопытство. Вот это-то любопытство и мучило ее потом больше всего.
Она поспевала как раз в тот момент, когда на землю бросали еще одно человеческое тело.
ВТОРНИК
1.12–7.14
Сегодняшнее ночное бдение имело две главные причины. Во-первых (или во-вторых), Клавдия безмерно увлеклась компьютером. Во-вторых (или во-первых), она уже панически боялась спать, поскольку кинокартинка с каждым разом становилась все подробнее и страшнее. Пила, помнится, транквилизаторы — еще хуже, обращалась к врачу, но тот только обругал ее, дескать, люди с настоящими болезнями пробиться на прием не могут, а вы со своими глупостями… Кленов, знакомый психиатр, только разводил руками и снова говорил об отдыхе и о перемене обстановки.
— В каком смысле обстановки, мебель передвинуть? — спрашивала Клавдия.
— Боюсь, это паллиатив. Нужны кардинальные изменения, — философски щурился Кленов.
— Развестись, детей бросить?
— Увы, и это полумера.
10.20–11.01
— Ну и молодец, Клавдия, — нежно погладил рукой аккуратную папку Малютов. — Ну и хвалю. Родина тебе этого не забудет.
— Звучит угрожающе, — сказала Клавдия без обиды. Настроение у нее было превосходным. Наконец она закрыла дело о заказном убийстве.
Заказные убийства раскрыть можно. Очень даже можно, только требует это долгого, скучного, начетнического труда. Никаких документов, явных улик, свидетельств ни заказчики, ни исполнители не оставляют. Поэтому поиск ведется по древнему правилу — кому это выгодно Начинаются опросы свидетелей, родных, близких, коллег, нащупываются связи. И вдруг оказывается, что смерти несчастного к его, скажем, тридцати годам желали чуть ли не все окружающие. Во всяком случае, у каждого из них могла быть довольно веская причины нанять убийцу. Темный лес! Клавдия часто удивлялась, как человек вообще дожил до своих лет. Он пил, изменял жене, бил детей, надувал сослуживцев, не отдавал долги, подличал направо и налево, был замешан в нескольких весьма подозрительных делах, более того, случалось, что покойный при жизни сам убивал людей. Получалось, что убийца чуть ли не выполнял благородную миссию — избавлял землю от подонка.
Но Клавдия знала, что эту миссию на земле имеют право исполнять только две инстанции — суд и, разумеется, Бог.
— Не проколешься на процессе? — спросил осторожный Малютов.
12.17–15.33
Настроение было испорчено. Но не только тем, что Малютов, вот же иезуит, сунул ей в руки неразрубаемый узелок.
Клавдия, еще когда шла по коридору в свой кабинет, вдруг поняла, что вовсе не дело Сафонова и не Калашникова ее тревожат.
Какая-то глухая неудовлетворенность вытекала из совершенно иной причины.
Это я просто не выспалась, подумала Клавдия. Надо заканчивать с этими ночными бдениями. Что я как маленькая? — ругала она себя. И понимала, что дело в чем-то другом.
Это как в предстоящем споре. Заранее бодро и остроумно придумываешь разительные, убийственные, саркастические аргументы, мысленно побеждаешь оппонента, просто растаптываешь его, уничтожаешь, а в действительности оппонент почему-то не подает тебе нужных реплик, спор перерождается в нудную ссору, в которой победителей нет.
21.30–23.44
На вечер Клавдия постановила себе:
а) Постирать.
б) Приготовить еды на неделю.
г) Поговорить с Ленкой и проверить, как она учится.
д) Постричь Федора и Макса.
