Нет дня ужаснее, чем зимнее воскресенье. Хотела бы я знать, все ли дети обречены по воскресеньям так умирать от скуки, как мы с моей сестрой Мирто? Особенно во второй половине дня, когда темнеет слишком рано и мы уже не можем придумать, чем бы еще заняться. С утра мы успеваем поиграть, поссориться, помириться, книжки почитать — вот сегодня я читала «Дэвида Копперфильда», а Мирто — «Джека», и вот нам уже нечего, ну совершенно нечего делать.

Папа и мама по воскресеньям играют в карты в гостях у господина Периклиса, он папин начальник в банке. Тетя Деспина, папина сестра, отправляется с визитами по знакомым, а у Стаматины, нашей горничной, выходной. Поэтому после обеда с нами сидит только дедушка. Если погода хорошая, он ведет нас на прогулку, но, чуть стемнеет, мы возвращаемся домой. Тут-то и начинается самая скукотища. Дедушка запирается в кабинете — вместе со своими «древними». Так мы с Мирто называем его книги: все они написаны древними греками. А мы плетемся на застекленную веранду и смотрим на море. Когда на море шторм, волны разбиваются о скалы — и долетающие брызги заливают стекла, так что по ним стекают капли воды, похожие на слезы. Вот тогда-то мы и придумываем самые грустные истории. Например, что папа умер, а мама снова вышла замуж, отчим наш, конечно, ужасен, ну и дальше всё, как в «Дэвиде Копперфильде». Или, например, что наш дедушка — нищий бродяга, а мы, завернувшись в лохмотья, скитаемся вместе с ним по холодным улицам, от дома к дому, и просим хлеба. Какую бы историю мы ни придумали, всегда даем ей название, прямо как настоящим сказкам.

Однако на этот раз мы так извелись от скуки, что, даже когда я предложила Мирто сыграть в «Дедушку-бродягу», она заявила, что трудно придумать более жалкую и никчемную историю. Мы, совсем скиснув, посидели еще немножко, а потом устроились каждая перед своим окошком и решили: по чьему стеклу больше капель дождя скатится, та и выиграла. Но выигрывала все время я, поэтому Мирто и на этот раз сказала, что нет игры глупее.

— Может, сочиним историю про леопарда за стеклом? — предложила я, но пожалела об этом раньше, чем произнесла окончание слова «леопард».

Если воскресенья были самыми скучными днями, то четверги — точно самыми интересными. Каждый четверг тетя Деспина устраивала прием. И тогда открывалась большая гостиная, которую всю неделю держали закрытой и никому не разрешалось туда даже нос сунуть. Так что по четвергам мы могли вдоволь наглядеться на леопарда, чучело которого стояло там в стеклянной витрине. Когда мы были маленькими, тетя Деспина нас пугала: «Только испортите мне что-нибудь — я вас к хищнику посажу!» Раньше мы боялись, но теперь просто умоляем ее открыть стеклянную дверь, чтобы потрогать леопарда и поближе поглядеть на его странные глаза — один черный, другой голубой… Но она и слышать об этом не хочет.

Тетя Деспина уверяет нас, что глаза леопарда сделаны из бусин. Что их по ошибке взяли разные, когда набивали чучело. Но на самом деле она просто ничего не знает из той истории, которую нам рассказал Никос.

…В некотором царстве, в некотором государстве жил в лесу леопард, большой дикий кот — как называли его у нас на острове. И были у него глаза разного цвета — черный и голубой. Таким уж он уродился. В один день кот смотрел на мир голубым глазом — черный в это время спал, а в другой открывал черный — голубой же оставался закрытым.

Так шли дни, и приближалось время нашего отъезда в деревню. Мы изнемогали от нетерпения, дожидаясь того счастливого момента, когда гостиную откроют для генеральной уборки, а Стаматина позовет нас потрогать леопарда. Уже началась жара, да какая! Море бороздили лодки и катера. Теперь было не до скуки, даже если нам и приходилось проводить все воскресенье на веранде.

Мы смотрели на лодки, как они плавают туда и обратно — одни на веслах, другие с поднятыми парусами, — или на катера, которые обгоняли друг друга, оставляя за собой длинный пенный след. Конечно, в деревне все было совсем по-другому: там мы и сами могли сесть в лодку и плыть, сидя на носу и свесив ноги в воду. Я подсчитала и решила, что до отъезда осталось еще десять дней (мы каждый год уезжаем в одно и то же число), но тут услышала, как мама говорит тете Деспине:

— Может, возьмешь их — и поедете? В этом году лето началось раньше.

Дни проходили так быстро, что мы и заметить их не успевали. Только суббота и воскресенье, казалось, длились целую вечность — по вечности на каждый из этих дней. Может, потому, что это были «дни нашего отчаяния». И мало нам было других огорчений, так еще по воскресеньям по полдня приходилось проводить с Пипицей — большие неприятности у нее дома, где мы вынуждены были торчать на веранде возле взрослых, играя в пять шариков. А что еще можно было делать рядом с родителями, которые проводили время за картами или обсуждали свои взрослые и крайне нудные вопросы?

На этот раз, когда мы встали после дневного отдыха — да-да, мы еще и днем спали, когда папа приезжал в Ламагари, — то увидели на стуле возле нас огромные банты из органзы: стоит их надеть, и вы тут же превратитесь в огромную подарочную коробку с шоколадом. Так вот, как только мы это увидели, то тут же вспомнили, что сегодня воскресенье и что наши «дни отчаяния» продолжаются безо всякой надежды на спасение. Мы отправились к Пипице и, сидя на веранде, умирали от скуки, выслушивая ее подробнейший рассказ о том, сколько пришито воланов к юбке, которую ей заказали ко дню рождения. Нолис и другие ребята играли в войну, специально пробегая туда-сюда мимо веранды. В какой-то момент они затеяли прятки и поставили Нолиса водить. А он, вместо того чтобы сказать: «Пять пузырей бумаги белей — мама, папа, бум! Аберум!» — мы всегда так говорили, когда водили, — поменял слова и начал считать, посматривая на веранду и проверяя, хорошо ли мы его видим и слышим:

«Странные события» — так мы с Мирто их назвали. Из-за них это лето было так не похоже на предыдущие. Раньше Никос даже носа из Ламагари не высовывал и в город не ездил. А теперь исчезал на долгие часы, а когда мы спрашивали, где он был и что делал, отвечал: «Я был в городе, у своей невесты».

— Что носы повесили? — встревала тогда Стаматина, будто ругая нас, но мы-то знали, что она это так, понарошку. — Все ему с вами нянчиться, что ли? Пора уже и остепениться человеку, жену подыскать.

— А как зовут твою невесту? Почему не привезешь ее в Ламагари и не познакомишь с нами? — пристаем мы к брату.