Ньямей. С грузовика мы слезли уставшими и покрытыми пылью. За последние пару сантимов покупаем два ледяных пива местного производства и наслаждаемся ими, проводя несколько минут в покое и прохладе.

Поскольку здесь имеется кондиционер и приличный интерьер, «Риволи» бар, в котором мы нашли для себя спасение — в принципе предназначен для белых, к которым присоединяются немногие обеспеченные черные, в большинстве своем, торговцы или же молодые нигерийские студенты. У хозяйки, толстенной матроны выцветшего и несвежего вида, чудовищный марсельский акцент.

Снаружи жарко и сыро. На улицах ходит ходуном толпа дикарей, одетая в цветастые бубу или же во что угодно. Не спеша, неся на голове таз, проходят женщины с импонирующими задницами, едва-едва прикрытые куском ткани. Эту картинки, словно живьем снятую с открытки, дополняет вид малышни, продающей плоды манго и чистящей обувь.

Когда Мигель рассказывал мне про Африку, я совершенно не понимал того, насколько они все черные, и как их много. Для меня Африка представляла собой джунгли с кучей зверей: возле бара, потихоньку цедя виски стоял путешественник в колониальном пробковом шлеме, к его плечу прижималась блондинка с охрипшим голосом, а над головами у них крутился громадный вентилятор. Когда я захлопнул за собой двери швейцарской квартиры, то знал, что это где-то внизу. На юге, в сторону солнца.

После всех опасных связях с героином глоток свежего воздуха сделался совершенно необходимым. Решение пришло в течение пары минут, и вот, сунув руки в карманы, мы углубились в этот неизвестный континент… Неизвестный, но не безлюдный! Африка — это прежде всего черные; их здесь дофига и больше, и они здесь повсюду, громадные дети с улыбкой до ушей, любопытствующие всего до такой степени, что иногда это становится невыносимым. Частной жизни здесь попросту не существует как понятия.

Судно высадило меня в Роттердаме после приятного путешествия без каких-либо приключений. В свободное от работы время кипрские моряки играли в нарды. Поскольку кости у них уже имелись, я научил их играть в более интересную игру: в крапс. Удача сама шла в руки. Даже не пришлось обманывать, чтобы общипать их на пару сотен долларов. В Европе осень. Возвращение к цивилизации всегда приходит для меня с трудом. Слишком много людей, слишком много шума, слишком много правил. Я сразу же направился в Бордо, где всегда оживают детские воспоминания.

Именно здесь поселилась моя семья после изгнания из Марокко. Здесь же я пережил и собственные «четыреста ударов»2.

Физически я был необычайно развит для своего возраста, и полностью посвятил себя единственному интересному для себя занятию, которым в то время мог заняться, то есть — уличным приключениям. Параллельно с этим я немного походил в лицей, чтобы доставить удовольствие матери. Но это было с моей стороны единственной уступкой. Помню день экзаменов на аттестат зрелости. Я уже был шефом банды, поэтому в лицей прикатил на краденой машине, с одним из своих парней в качестве шофера.

Тогда я наделал массу глупостей, заставивших покинуть город в весьма юношеском возрасте. Следующий год я провел на Лазурном Побережье, стараясь выехать за границу. Чтобы умотать из Франции я пробовал всего.

Дважды я вступал в Иностранный Легион, записался добровольцем во время Шестидневной Войны: это же сколько неудачных попыток. В конце концов, напал на судью по делам несовершеннолетних не такого глупого, а может чуточку посимпатичнее, чем иные, который сделал необходимое, чтобы я получил паспорт. В Каннах я уселся на судно до Буэнос-Айрес — мне было всего восемнадцать; а после того — семь лет интенсивных приключений, удовольствий, путешествий. В Бордо после того возвращаюсь впервые. Интересно было бы повстречать моих давних дружков, что остались из ничего не осознающей банды пацанов, которыми мы тогда были. А прежде всего, хотелось бы увидеться с толстяком Кристианом. Его я отправился искать в баре, где чаще всего привыкли встречаться. Хозяин, толстый и усатый, никак не может остыть от изумления: