В усыпляющем завывании метели порою можно услышать всё, что угодно. Тут главное что — не прислушиваться. Сам не заметит человек, как вползут в душу непонятная тоска и тревога. Потихоньку, исподволь входит в сердце ледяная заноза и начинает ныть, тянуть в неведомое. Потом он начнёт метаться, рваться куда-то беспричинно. И уходит, таких не держат. Вроде и вот он, человек. Да только, то уже всё видимость одна и есть. Оболочка пустая…

Проснулся он внезапно, резко, словно снизу кто ударил в занемевший от неудобной позы бок. Миг-другой Лаен ещё щурился в тонкий лучик света, пытаясь сообразить — зачем так холодно, неудобно, и почему свет снаружи такой чисто-белый. И только сейчас он проснулся окончательно.

Ещё вчера опушка леса зияла нетронутой сыростью поздней осени. И сбившаяся в кучу группа беглецов недоуменно топталась тут, боязливо косясь в глубину чащи. Позади осталось всё. Уход из уже горящего Дартхольме, выматывающее душу плавание в бурном море. И даже долгий переход в продуваемых стылым ветром дюнах, стоивший людям ещё двух стариков и одной девчушки — всё это было позади. И эта горсточка выживших, испросивших и получивших защиту перворождённых, под начавшимся к вечеру снегопадом принялась обустраиваться на ночь.

Лаен быстро высмотрел неподалёку от края леса выворотень и вполне приличную (по медвежьим, наверное, меркам) берлогу. Всё выглядывал — не мелькнёт ли в толпе испуганных лиц белая, словно седая шевелюра Вьюжинки, не придёт ли она. Но молодая вдова в праздник Урожая с крепко поджатыми губами обошла парня, нарочито опустив глаза долу, когда Лаен в хороводе холодеющими от волнения руками именно ей отдал свой собственноручно сплетённый венок… а, что теперь!

Заворочавшись, парень кое-как принялся отгребать снег. Надо же — ещё чуть продлись эта внезапно налетевшая ночная вьюга, и могло бы засыпать совсем. Лаен закусил губу, стараясь отогнать от себя мысль, скольких же нынче унесла белая хозяйка.

В завывании разыгравшейся к ночи вьюги опять почудился какой-то новый звук, и сидевший у стола человек недоуменно поднял голову. Да нет, почудилось, верно — кто тут может шастать по лесу? Выморожен, выстужен до звона и засыпан снегом по уши. Зверьё окрестное кто спит по тёплым норам и берлогам, кто в сугробах хоронится. Да и охранные заклятья, кончики которых искусно заведены в башню, по-прежнему равнодушно переливаются чистыми хрустальными сполохами.

И всё же, хозяин башни оторвался от своих книг и встряхнулся. Хоть и стояла его магией выращенная из подземного камня башня на отшибе, посреди леса, но дорога сюда всё-таки имелась. И по договорённости с лесовыми духами всегда чиста оказывалась. Шут его знает, может, какая нужда и пригнала сюда кого-нибудь?

Волшебник посмотрел в уютно источающее тепло нутро камина, и всё же встал. Потянулся крепким и не ведающим дряхлости телом и таки пересилил свою лень. Как ни была сладкой и заманчивой мысль отбросить все эти глупости да погрузиться опять в книгу, но и обязанности забывать не след. Вон он, на стене, патент полноправного мага, а в третьем поверхе спят слуги да четверо учеников, подрагивая во сне натруженными ручонками.

– Может, медведь какой, что на зиму не уснул, шалит? — сам с собой рассуждал статный мужчина, спускаясь вниз. — Э-э, нет — того Охранный Круг сразу погнал бы.

На нижнем этаже оказалось чуть прохладнее. Шуршали где-то в кладовой мыши, со стороны кухни вновь подал голос насторожившийся было сверчок, коего шалости ради приманил в башню кто-то из учеников. Но против мелкой живности хозяин ничего не имел — всё ж веселее, лишь бы не пакостили сверх меры…