В начале такого масштабного труда кажется уместным дать некоторые пояснения к подходу и описательной структуре изложения.

Моя цель заключалась в том, чтобы представить Нидерландскую Революцию и Золотой Век в более широком контексте всего раннего Нового времени. Во время работы над этой книгой, я все более и более убеждался в том, что сущность Революции и Золотого Века можно постичь только в том случае, если мы установим полную картину событий. Это означает, с одной стороны, что нам следует вернуться к Бургундскому периоду, а затем дойти до эпохи Наполеона, с другой. Утрехтская Уния 1579 г. — учредительный договор об образовании Соединенных Провинций, как официально называлась Нидерландская Республика между 1579 и 1795 гг., часто рассматривается, как внезапный разрыв связей с прошлым; тем не менее, договор приобретает совершенно другое значение, если рассматривать его на фоне событий XIV и XV вв.

Одной из главных ждущих своего объяснения проблем, с которыми можно столкнуться при решении подобной задачи, является представление взаимосвязей между Северными Нидерландами, приблизительно той областью, которая превратилась в современное королевство Нидерландов, и югом, приблизительно той областью, которая позже стала современными Бельгией и Люксембургом. Когда в 1982 г. я приступил к работе над книгой, я был убежден, как и любой мой коллега, что до начала Революции между севером и югом Нидерландов не существовало никакого значимого разделения, что были только одни Габсбургские Нидерланды, в границах которых существовавшие в то время семнадцать провинций (несмотря на значительные различия между ними) были в большей или меньшей степени объединены под властью Габсбургского двора в Брюсселе. Казалось ясным, что центр политической, экономической, и культурной тяжести располагался на юге, и что север был во многих отношениях придатком и второстепенной областью по отношению к югу. С этой точки зрения раздел севера и юга, которым закончилась Революция 1572 г., и подтвержденный событиями 1579–85 гг., выглядит неправдоподобным, противоестественным разрывом отношений, для которого не было предпосылок в предшествующей истории. Питер Гейл — историк, который первым отчетливо увидел, что до Революции не существовало такого понятия, как «специфически северное сознание», или голландское национальное осознание, отличное от южного, был в этом отношении совершенно прав. Правильными, как кажется, оказались и дальнейшие его выводы — что исход Революции, приведший к разрушению великого единения, стал событием случайным, не имевшим оснований в прошлом. Я думаю, справедливо будет сказать, что убежденность в существовании великого Нидерландского единства, искусственно разорванного в 1570-х, впоследствии стало общим мнением. Но, по мере продолжения работы, я пришел к убеждению, что только первая часть ревизионистской позиции Гейла является верной. До 1572 г. не существовало, конечно, никакой «голландской» или, в частности, северо-нидерландской идентичности, также как и южно-нидерландского самосознания. В самом деле, сомнительно, чтобы существовала какая-либо из этих разновидностей сознания в каком-либо смысле до конца XVIII в. Однако, несмотря на это, политические, экономические, и географические факторы отделили друг от друга север и юг задолго до великой «Революции 1572 г.». Рассматривая эти события на фоне Позднего Средневековья и начала XVI в., можно со всем основанием полагать, что события 1572 г. и окончательный раздел севера и юга стали лишь завершением и логичным следствием той двойственности, которая существовала веками.

На протяжении большей части истории Соединенных Провинций лояльность и идентичность были основаны скорее на провинциальных, гражданских, а также порой местных сельских настроениях населения, чем на верности Республике в целом. В этом отношении, сложившаяся здесь слабо скрепленная федеральная структура вполне отвечала наклонностям и умонастроениям ее населения. В частности, внутренняя политика Республики постоянно вращалась вокруг напряженных отношений между главной провинцией Голландией и остальными провинциями, которые все время старались защитить свои местные интересы и избежать установления господства над ними. Однако, на мой взгляд, именно эти напряженные отношения на протяжении ряда веков до начала Восстания способствовали формированию политической системы к северу от устья рек Шельды и Мааса.

Но если север и юг сформировали ранее два крупных отдельных пространства с политической и экономической точек зрения до, а также и после 1572 года, верно то, что в отношении религии, идей, искусства, а также в значительной степени (насколько это касалось говорящих на нидерландском языке южных провинций Фландрии, Брабанта и Лимбурга) языка и литературы они образовали до Восстания одну единую культуру. В этом плане, Восстание действительно означало беспрецедентный и решающий разрыв отношений. В результате введения кальвинистской Реформации на севере, и торжества католической Контрреформации на юге, Восстание разделило то, что раньше существовало как одна культура и заменило ее двумя непримиримыми, антагонистическими культурами. В этом отношении, можно сказать, что Восстание расширило и укрепило ту двойственность, которая давно уже присутствовала в политике и экономической жизни.

При написании такой огромной книги, как эта, охватывающей большой исторический период, у любого человека, скорее всего, накопится очень много благодарностей. Те, что набрались у меня, можно разделить на два вида — строго научные и те, которые классифицируются под заголовком «поддержка и поощрение». Первые включают в себя проверку в ходе научных обсуждений идей и подходов, а также помощь в вопросах библиографии, поиска труднодоступной информации, и многое другое. В частности, обширными были предложения и помощь от недавно ушедшего из жизни К. В. Сварта, Ричарда Г. Попкина, Яна де Фриса, Саймона Гроенвельда, Хенка (X. К. Ф.) ван Ниропа, Вейнанда Мейнхардта, Эрнестина ван дер Валля, Яна ван ден Берга, X. П. X. Нустелинга, Аластера Дюка и Грэма Гиббса. Но самая большая по значимости научная благодарность — это та, которой я обязан главному редактору серии, Роберту Эвансу, чья профессиональная способность быстрого восприятия информации, и потрясающий научный взгляд, предоставили мне большую и самую лучшую конструктивную критику и улучшили образ многих частей книги. Что касается помощи в целом, то я, в первую очередь, хотел бы поблагодарить, в особенности, свою семью — не в последнюю очередь за то, что она охотно мирилась с тем, что я был столько времени занят этим делом. Несомненно, я бы хотел, чтобы Дэнни и Наоми считали эту книгу отчасти своей. Другими людьми, оказавшими мне ценную помощь в отдельных аспектах, являются Роберт Ореско, Кристофер Браун, Саския Лепелар и Элизабет Эдвардс.

Я хотел бы также воспользоваться этой возможностью для того, чтобы выразить свою благодарность Британской Академии и Фонду «Twentyseven» за выделение грантов на проведение научных исследований, которые очень помогли в моей работе с голландскими архивами и библиотеками и, в первую очередь, из числа всех учреждений, выражаю благодарность Нидерландскому Институту Передовых Исследований по гуманитарным и общественным наукам (NIAS), расположенному в Вассенаре, где мне посчастливилось провести академический год (1991–1992 гг.), и предоставляющий самые идеальные условия, каких только может пожелать ученый, для того, чтобы осуществить выполнение огромной работы в сфере гуманитарных наук.

И в заключение, за предоставление большого количества иллюстраций, я хотел бы поблагодарить типографию (Prentenkabinet) Лейденского университета, Rijksmuseum (Государственный музей) Het Catharijneconvent в Утрехте, Библиотеку Амстердамского университета, а также Фреда Бахраха.