Узкий каменный мешок, сужающийся к верху. По форме камера была как усечённая четырёхгранная пирамида. Три шага в ширину — по одной стороне, пять шагов в длину — по другой, три человеческих роста до маленького зарешёченного окошка.

Он так и не смог добраться до этого окошка, сколько ни пытался. Многажды взбирался с ногами на своё ложе, — плотно сбитую деревянную скамью, прибитую к полу металлическими клиньями, — упираясь в противоположные стены и цепляясь пальцами за щели в кладке, пытался взобраться к решётчатому потолку своего узилища. И каждый раз срывался, когда до цели оставалось совсем недалеко. После очередной неудачи ему лишь оставалось сидеть на полу, смотря на облака, несущиеся по пронзительно голубому после серости окружающих стен небосводу, либо лететь в мечтах к бесконечно далёким искоркам звёзд. Иногда — такие моменты он считал особенно удачливыми в своей однообразной и унылой жизни — его лицо омывали струи холодного дождя. Тогда он жадно облизывал губы, чтобы попробовать воду

свободы

, не ту затхлую жидкость из щербатой плошки, что раз в день его неведомые пленители вдвигали через узкую щель в нижней части стены на грубой деревянной доске, вместе с мелкой посудиной, заполненной на четверть от дна отвратительным варевом. С определённой периодичностью — всего восемь раз, за то время, как он начал делать

временные

отметины длинными острыми ногтями в застывшем растворе, скреплявшем блоки, складывающие его темницу — через решётку вниз, выписывая причудливые пляски, кружась в воздухе, медленно опускались снежинки. Вместе с ними приходила морозная свежесть, ненадолго загоняющая тлетворную атмосферу камеры в углы и щели пирамидальной полости.

Морозная свежесть…

Мороз

… Он провёл всю свою жизнь — во всяком случае, сколько себя помнил — в остроге, но, тем не менее, знал и эти слова, и понимал смысл, который они несли. Знал и другие:

река, лес, трава

… Хотя уже и забыл окраску тех предметов, что назывались этими словами… И немудрено. Ведь теперь у него перед глазами только три цвета: чёрный — камни вокруг, белый — его кожа, и синий — небо меж толстыми стальными прутьями.

Но коль он знает эти слова, значит когда-то, очень давно, было в его жизни и что-то другое! Что-то кроме этой проклятой ловушки! Была другая жизнь!

Когда-то он многое умел. Во снах ему приходили страницы книги, исписанные мелкими красными рунами. Когда-то он умел читать, но теперь забыл значения всех символов.

Девушка проснулась, больно стукнувшись о деревянную стенку головой, — фургон подбросило на камне. Она подтянула колени и, обняв их руками, приникла к коленной чашечке щекой.

«Проклятые селяне»! — с безразличием подумала она.

Крытая повозка снова подскочила на колдобине, и оттого человек, лежащий у противоположной стенки перевернулся и рука его, откатившись, коснулась щиколотки девушки, обожгла её

запредельным

холодом.

Девушка брезгливо оттолкнула руку мертвеца пяткой.

«Ну вот. Ещё одним покойничком больше», — подумала удовлетворённо.

— Я как могла загоняла вглубь себя голод и жажду, — не те, мирские, а настоящие

голод

и

жажду

. Прятала их в себе. Но долго продержаться не могла.

А начала я с голубей. Помню, года три мне было, когда я почувствовала жажду впервые. Подпрыгнула за пролетавшей птицей метра на четыре. Хорошо, что никто из взрослых не видел. За кровь на земле, перья, клювик и ножки досталось коту. Когда не стало кота — досталось собаке. Когда собаку загрызли неведомые лесные звери, я впервые почувствовала на себе подозрительные взгляды людей. Лет семь мне, помнится, было. С тех пор я стала осторожничать и прекратила охотиться в деревне. А наше стадо стала терроризировать стая пришлых волков, которых никто никогда не видел. Каждую неделю пропадал то телёнок, то взрослый тягловый бычара. Когда стадо перевелось, мне по ночам пришлось бегать в лес. Попадалась мелкая дичь, — то лисичка, то кабанчик, а ими особенно не наешься, не напьёшься… Пробовала я рыбку в озере ловить, да она сухая, невкусная… А потом позвонки из зубов выковыривать… Кое-как перебивалась я с зайки на кротика… Даже мышей стала отлавливать, — совсем обезлюдел лес, что ж поделаешь… Долго это продолжалось, до прошлой недельки. А потом проклятый колдун… Пробовала я убежать, перекинулась… Так он меня невидимой сеткой оплёл, в воздух поднял и держал, пока я сама собой обратно не превратилась… На деревенском совете решили они продать меня купцу. За медную монетку. Представляешь? Точнее, это колдун решил. Не знаю, почему. Деревенщина меня кто сжечь хотели, а кто в землю вдолбить…

Напоследок колдун заклятья наложил, чтобы я перекидываться не могла… До прибытия в Обитель…

Условные чары

. Но руку торгашу я всё равно сумела отгрызть…

А мы-то денежки наши забыли в крепости… Как какие? А за проданных зомби?

— Верными аколитами Обители была схвачена русалка, пытавшаяся отравить воды, дарящие питьё и прохладу паломникам, идущим через степь за истиной и праведностью в нашу Обитель, Обитель всего мира! Мерзкое русалочье отродье будет предано праведному суду через два дня!

…С распростёртыми руками ждём мы новых послушников и неофитов! Всех, кто жаждет очистить мир от скверны! Всех, кто желает низвергнуть идолов, которым поклоняются люди в своём невежестве и помочь постичь единственно верную религию во всём мире — почитание Раг-Каззора! Всех, кто стремится…

…Слушайте все, кто хочет помочь установлению истинной справедливости и праведности в подзвёздном мире! Ваза для пожертвований стоит на площади!..

Они всё правильно рассчитали. У него почти не осталось времени. Ни на что. Ни на то, чтобы сколотить отряд, ни на то, чтобы добыть мощные артефакты или оружие. Он успеет в Обитель к сроку, если поскачет прямо сейчас. Одно утешало его: не придётся штурмовать стены, его впустят внутрь и захлопнут ловушку.

Уруг-Карр сделал последний рывок и оказался на вершине огромного купола, — хотя, нет. Вершиной являлась усечённая пирамида, его бывшая темница, стоявшая в центре купола.

Отсюда, казалось, можно рукой дотянуться до хвостатой огненной звезды. Она занимала полнеба, по поверхности пробегали огненные сполохи. Уруг-Карру показалось, что он видит что-то на комете под протуберанцами огня… Что-то…

Уруг-Карр сбросил оцепенение и отвернулся от звезды.

…Уруг-Карр долго поднимался в абсолютной темноте по стене; она становилась всё более пологой. Когда он натолкнулся на потолок каземата, то стал двигаться вбок. Вскоре обнаружил между потолком и стеной узкую щель, по которой и продолжил подъём. Но он никак не ожидал, что попадёт на самую вершину храмового купола. Надо подумать, что делать дальше.

Жрецы хотели, чтобы он оказался здесь. Чтобы пришёл сюда сам. Для того и оставили лазейку в тюрьме.