День, когда она впервые увидела Тоби Лэзендера, казался предвкушением счастья. Англия дремала от летнего зноя. Воздух пропах диким базиликом и майораном. Она сидела на берегу ручья — там, где рос фиолетовый вербейник.

Она успокаивала себя тем, что была одна. И все-таки озиралась вокруг как зверек, учуявший опасность, и испытывала тревогу, потому что собиралась согрешить.

Она была уверена, что одна здесь. Она взглянула налево на тропинку, ведущую к дому через изгородь Верхнего Луга, но не заметила ничего подозрительного. Потом посмотрела на гряду холмов по другую сторону ручья, однако ни среди мощных стволов буковых деревьев, ни ниже, на заливных лугах, ничто не шелохнулось. Земля принадлежала ей.

Три года назад, когда ей было семнадцать и прошел всего год после смерти матери, этот грех представлялся ей невообразимо чудовищным. Возможно, это и есть тот самый таинственный грех против Святого Духа, настолько кощунственный, что в Библии не нашлось слов для его описания, и можно было сказать лишь одно: его нельзя простить. И все же она не устояла и совершила его. С тех пор еще трижды наступало лето, и привычка немного ослабила страх, но она по-прежнему сознавала, что грешит.

Она сняла чепчик и аккуратно положила его в большую деревянную корзину, приготовленную для растущего в зарослях пруда ситника. Ее отец, человек состоятельный и хозяйственный, не прощал праздности. Святой Павел, говорил он, ставил шатры, и каждый христианин тоже должен заниматься каким-нибудь делом. С восьми лет она работала на маслодельне, а потом вызвалась ходить за ситником, из которого плели циновки и делали свечи. Вызвалась охотно, и на то была своя причина. Здесь, где ручей образовывал небольшой, но глубокий пруд, она могла побыть в одиночестве.

Спину Доркас ожег кожаный ремень.

Тень Мэттью Слайза на стене в ее спальне уродливо расползлась. Он принес к ней в комнату свечи, расстегнул ремень. На его массивном лице запечатлелось бремя гнева Господня.

— Блудница! — Его рука, взмахнув кожаным ремнем, снова опустилась. Гудвайф Бэггерли, вцепившись в волосы Кэмпион, тащила ее по кровати, чтобы Мэттью Слайзу было сподручнее пороть.

— Потаскуха!

Он был крупным человеком, крупнее всех своих работников, и сейчас на него накатывало бешенство. Его дочь купается нагой в ручье! Нагой! А потом шепчется с каким-то шалопаем.

— Ты должна быть счастлива.

Слова Гудвайф, сказанные перед завтраком, прозвучали приказом.

— Я так рада за вас, — мрачно произнесла Чэрити, сама мечтавшая выскочить замуж.

— Да благословит тебя Бог, Доркас, — подхватила молочница Миртл, а Миртл, пожалуй, была единственным счастливым человеком в Уэрлаттоне, поскольку была полоумной.

— Тебе очень повезло с суженым, — сказал Эбенизер, но его темные глаза оставались непроницаемыми.

— Апоплексический удар, — сказал доктор Фендерлин.

— Простите, сэр?

— Апоплексический удар, Доркас — Фендерлин стоял с лошадью у входа в усадьбу. — Слишком много крови, малышка. Вот и все. На прошлой неделе я бы мог сделать ему кровопускание, если бы только знал, но он не любил обращаться ко мне. Сила молитвы! — Последние слова он произнес с презрением, медленно взбираясь на подставку, чтобы сесть на лошадь. — Моча, малышка, моча! Регулярно посылай врачу анализ мочи, и у тебя будет шанс, может быть, будет… — Он пожал плечами и выдохнул с присвистом, будто намекая, что от смерти все равно не спрячешься. — Ты не очень хорошо выглядишь, малышка. Слишком много желтой желчи. Могу прописать рвотное — лучше всякой молитвы.

— Нет, сэр, благодарю.

Кэмпион уже как-то давали прописанное Фендерлином темно-коричневое вязкое рвотное — она до сих пор помнит отчаянную, удушающую рвоту, последовавшую к глубокому удовлетворению доктора.

Кэмпион принялась за дело в тот же вечер, заявив, что займется беспорядком, оставленным незваным гостем в кабинете отца. Мужчина ушел, обронив напоследок, что повидается с Айзеком Бладом, хотя на рекомендательном письме, открывшем ему дорогу в Уэрлаттон, стояла подпись адвоката. Незнакомец поразил Эбенизера и Скэммелла своей неистовостью, яростью в поисках печати, но исчез он так же внезапно и таинственно, как и возник. Казалось, печати просто не существует.

Скэммелл был доволен, что Кэмпион, по-видимому, выходит из длившегося неделю состояния подавленности. Он отпер дверь в кабинет и предложил помочь. Она покачала головой.

— У вас ключ от моей комнаты?

Он протянул ей ключ. Поверх ее плеча он глянул на погром, учиненный в помещении.

— Работы будет много, дорогая.