Берлин, сентябрь 1937

Я помню, какая чудесная тем сентябрем стояла погода. Называли ее — «погода Гитлера». Даже природа благоволила Адольфу Гитлеру. Помню, как он держал громовую речь, требуя для Германии иностранных колоний. Пожалуй, тогда мы в первый раз и услышали от него фразу «жизненное пространство». Но ни у кого и мысли не мелькнуло, что для расширения жизненного пространства для нас необходимо, чтобы сначала погибли миллионы.

Я жил и работал в пространстве под названием Берлин. Работы там для частного детектива было хоть отбавляй. Прежде всего, конечно же розыск пропавших. Исчезали в основном евреи. Многих убивали в глухих переулках или отправляли в концлагеря, о чем власти не заботились уведомлять их семьи. При этом нацисты развлекались от души. Официально евреев поощряли к эмиграции, но, так как им запрещалось забирать с собой имущество, на такой шаг мало кто решался. Правда, некоторые изобретали всяческие хитроумные уловки, чтобы вывезти свои деньги из Германии.

Одна, например, такая. Еврей помещал на депозит в германский суд большой запечатанный пакет, набитый ценностями, с уведомлением: «Распоряжение на случай смерти такого-то», как бы перед отъездом в отпуск за границу. Там еврей «умирал», и подавалось прошение во французский или английский суд запросить у германского суда пакет, содержащий распоряжение на случай смерти. Немецкие юристы были только довольны оказать услугу коллегам, пусть даже французам или англичанам. И таким манером довольно много удачливых евреев ухитрялось воссоединиться со своими наличными и драгоценностями, которых хватало для начала новой жизни в новой стране.

А другая хитроумная схема была придумана — хотя в такое и трудно поверить — отделом по еврейскому вопросу службы безопасности, СД. Это помогало евреям уезжать из Германии, а попутно обогащало офицеров СД, участвующих в сделке. Называли мы ее схемой «еврей — разносчик товаров», на идиш — точер.

Мюнхен, 1949 год

Наш отель располагался совсем близко от места, где раньше находился концлагерь. Однако, объясняя, как к нам добраться, мы старались без крайней необходимости об этом не упоминать. Отель стоял в восточной части средневекового города Дахау в конце мощеной, обрамленной тополями дороги и отделялся от бывшего концлагеря — сейчас переселенческого пункта для немецких и чешских беженцев от коммунистов — речкой Вюрм. Отель наш — это трехэтажная вилла с крутой двухскатной крышей из оранжевой черепицы и балконом, опоясывающим весь второй этаж, полыхавший красной геранью. Дом знавал и лучшие времена. После того как нацисты, а потом и военнопленные покинули лагерь, постояльцев почти не было, разве что изредка поселится какой инженер-строитель, помогающий руководить частичным сносом концлагеря, в котором я и сам провел несколько очень неприятных недель летом 1936-го. Власти не видели необходимости сохранять остатки лагеря для настоящих или будущих посетителей. Однако большинство жителей городка, и я в том числе, придерживалось мнения, что лагерь — единственная возможность для привлечения денег в Дахау. Но пока надежд на это было мало, потому что мемориальная церковь стояла недостроенной, а братская могила, где было похоронено больше пяти тысяч человек, никак не обозначена. Наплыва туристов в городок не наблюдалось, и, несмотря на все мои старания с геранью, отель потихоньку приходил в упадок. Так что, когда новенький «бьюик-родмастер» затормозил на нашей короткой подъездной дороге, я сказал себе, что двое его пассажиров скорее всего заблудились и остановились, только чтобы узнать дорогу к казармам Третьей американской армии, хотя трудно было понять, как они ухитрились проехать мимо них, не заметив.

Из «бьюика» вышел водитель, потянулся, как ребенок, и взглянул на небо, словно бы недоумевая, что птицы еще поют в таком месте, как Дахау. У меня тоже частенько мелькали такие мысли. Пассажир остался сидеть в машине, глядя прямо перед собой и, возможно, от всей души желая находиться где-нибудь подальше. В чем я ему целиком сочувствовал и, имей я такой же сверкающий зеленый седан, я бы точно катил себе мимо, без задержки. Оба были в штатском, но водитель одет гораздо лучше пассажира. Лучше одет, лучше откормлен, и со здоровьем у него явно было побогаче — во всяком случае, так мне показалось. Танцующей походкой он взбежал по каменным ступеням и уверенно вошел через парадную дверь отеля, точно дом принадлежал ему. И я поймал себя на том, что вежливо киваю загорелому человеку, без шляпы, в очках, с лицом шахматного гроссмейстера, просчитавшего все возможные варианты матча. На заблудившегося он был совсем не похож.

— Вы хозяин? — осведомился он, едва войдя в дверь. Фразу он произнес легко и непринужденно, на хорошем немецком, не глядя на меня в ожидании ответа и небрежно разглядывая интерьер. Здесь все было предназначено для того, чтобы придать помещению уютный вид, но такой уют годился, разве что если жить тут с дояркой. Всюду колокольчики для коров, прялки, чесалки для пеньки, грабли, точила и большой деревянный бочонок, на крышке которого валялись «Зюддойче цайтунг» двухдневной давности и подлинный древний экземпляр «Мюнхенер штадтанцайгер». Стены украшали акварели с изображением местных пейзажей, сценок провинциальной жизни тех времен, когда художники — получше Гитлера — приезжали в Дахау, привлеченные неповторимым очарованием реки Ампер и болотами Дахау; сейчас болота уже почти все осушили и превратили в поля. Акварели — такой же китч, как и часы с кукушкой из золоченой бронзы.

— Ну, можно сказать, хозяин я. Во всяком случае, пока моя жена нездорова. Она сейчас в госпитале в Мюнхене, — ответил я.