Франсис Каранто и Жюльен Дюбуа сошли с поезда в Кастре незадолго до полудня. Остававшиеся в вагоне солдаты подали им ранцы и винтовки. Один солдат, который, как и Каранто, был родом из Савойи, крикнул земляку:

— Если поедешь в отпуск раньше меня, навести моих родителей!

— И утешь его милашку! — подхватил другой.

В вагоне засмеялись. Хлопая дверцами, прошел железнодорожник.

Солдаты продолжали смеяться до самой виллы, куда они привели новичков. Две ступеньки вели в просторную комнату, где стояли две кровати, большой круглый стол посредине и маленький письменный стол светлого дерева, придвинутый к стене против окна. Окно это выходило в сад, на ту самую площадку, которую Каранто и Дюбуа приметили еще издали. Они опустили на пол поклажу и сняли куртки. Встретившие их парни уже хлопотали возле плиты в примыкавшей к комнате кухоньке.

— Тиссеран, разогрей суп, а я зажарю бифштексы, — сказал один из них.

— Осталось еще картофельное пюре, пожалуй, я и его подогрею?

— Подогрей, подогрей, они все слопают.

Среди солдат поста наблюдения не было достаточно рослого человека, который мог бы одолжить Жюльену штатский костюм. Между тем Ритер хотел, чтобы новичок непременно пошел с ним в город.

— Настрочи ему командировочное предписание, — сказал он сержанту Верпийа.

— Настрочить — штука нехитрая, да только что я ему поручу?

— Ну, мне на это наплевать. Сам придумаешь. Это твоя обязанность.

Через несколько дней Жюльен уже вполне освоился с порядками на посту наблюдения. Жизнь тут была легкая и приятная. Узнав, что новичок по профессии кондитер, сержант предложил ему взять на себя приготовление пищи.

— Разумеется, мы все будем тебе помогать, — заверил он. — А когда тебе надо будет уйти в город, стряпней займется другой.

Монотонное течение дня ежечасно нарушал телефонный звонок: промежуточный узел связи проверял исправность линии. Солдат, сидевший у аппарата, произносил:

— Пост наблюдения в Кастре; ничего существенного.

Жюльен Дюбуа поднялся очень рано. Он оделся, не зажигая света, и, стараясь не шуметь, вышел из просторной комнаты второго этажа, где еще спали его товарищи. Небо уже посветлело, но заря едва брезжила. Ветер шелестел в ветвях кедра и в листьях самшита, окаймлявшего аллею. Жюльен спустился по лестнице. Он бы охотно подставил голову под холодную струю из крана, но боялся, что дежурный, сидевший в комнате первого этажа, станет донимать его расспросами. Вот почему он направился прямо к бассейну, расположенному справа от дома, стал коленом на цементную закраину и, зачерпнув пригоршней воду, смочил лицо. Когда он выпрямился, ему показалось, будто щеки его обжег ледяной ветер. Он вздохнул всей грудью и направился к дороге. Все вокруг было еще лишено красок: серая предрассветная дымка сливалась с серой пеленой ночи, медленно расплывались бесформенные тени.

Он сделал несколько шагов. Предутренняя прохлада слегка освежила его.

Ночью он почти не спал — ему не давал забыться взгляд девушки, пронзивший его и будто поселившийся в нем; пристальный, гипнотический взгляд этот неотступно преследовал Жюльена, точно живое существо. Он и поднялся так рано потому, что хотел уйти от этого взгляда, прогнать его, чтобы хоть немного собраться с мыслями; но холодный ветер, опаливший его влажное лицо, принес ему только минутное облегчение. А вслед за тем этот гипнотический взгляд вновь поселился в нем и был столь же властным, пожалуй, даже еще более властным, чем ночью.

Жюльен изо всех сил старался внушить себе, что все это чепуха. Разве можно влюбиться в девушку с первого взгляда? К тому же он вовсе и не влюблен. Не желает он влюбляться ни в нее, ни в другую. Ему уже не раз казалось, будто он любит девчонку. Сначала так всегда кажется, но потом все проходит. Достаточно только встретить другую… Когда он еще жил в Доле, служил учеником в кондитерской, он целый год изо дня в день следил за девушкой, проходившей по их улице, но так и не посмел подойти к ней. Он раз двадцать писал по памяти ее портреты. У нее было худое тонкое лицо и мягкие волнистые волосы… В ту пору ему было пятнадцать лет. С того времени он часто воображал, будто влюблен. Но только тогда все происходило совсем не так. Впрочем, ведь девушка из Доля так ни разу на него и не взглянула. На концерте Трене все было по-другому. Этот внезапный толчок, безмолвный контакт, этот обмен взглядами. Да, да, дело во взгляде.

В ту зиму было очень много ясных дней. Хотя деревья стояли совсем голые, городские парки не казались унылыми; в высоком, словно литом небе часто светило солнце. Сильвия и Жюльен уходили по тропинкам в поля, и шаги их гулко отдавались на мерзлой земле. На лугах искрился иней.

Если в воскресенье шел дождь, молодые люди отправлялись в маленький музей Бригибуль. Там они усаживались и часами молча созерцали огромные полотна. Влюбленные сидели рядышком, не произнося ни слова, и Жюльен порою ощущал биение жилки на виске Сильвии.

Жизнь на посту наблюдения текла спокойно, время от времени привычный распорядок нарушался только приездом военного инспектора, о котором сержанта накануне предупреждали по телефону. Солдаты разыгрывали удивление, но всюду царил образцовый порядок, и часовой в любую погоду оказывался на посту. Ритер по-прежнему делил свое время между книжной лавкой и кафе, но с каждым днем все дольше просиживал в кафе. Жюльен часто ходил вместе с ним в книжную лавку. Он покупал там сборники стихов и дарил их Сильвии. В ясные теплые дни они читали их вслух где-нибудь на лугу, укрывшись от ветра за живой изгородью.

Сильвия постоянно носила в своей сумочке тонкий серебряный браслет; встречаясь с Жюльеном, она всякий раз доставала его и надевала на руку. Браслет был подарен Жюльеном, который попросил выгравировать на металле следующие слова: «Сильвии. Вторник, 9 декабря 1941 года». Когда девушка спросила, почему он выбрал именно эту дату, Жюльен почувствовал, как краска заливает его лицо.

Поездка из Кастра в Лон-ле-Сонье была долгой и утомительной. Жюльену пришлось четыре раза пересаживаться с поезда на поезд, и всюду вагоны были набиты битком. Парни из трудовых отрядов в зеленой форменной одежде, солдаты и какие-то люди в штатском лежали вповалку прямо на полу, в проходе, и спали, завернувшись кто в пальто, кто в шинель. В поезде особенно ощущалось дыхание войны. Нормальный ход жизни был нарушен, и лица людей казались безрадостными. При взгляде на них Жюльен понял, что уже несколько месяцев он жил как бы в совсем ином мире. Жизнь на посту наблюдения текла почти без забот, и рядом с ним была Сильвия. Она заставляла Жюльена забывать обо всем, кроме их любви.

В Лион он прибыл вскоре после полуночи; здесь ему предстояло пять часов дожидаться пересадки. До сих пор Жюльен мысленно все еще был с Сильвией. В коридор вагона набилось столько людей, что ему пришлось всю дорогу стоять; он смотрел в окно на проплывавшие мимо пейзажи, на освещенные города и на возникавшие в ночи вокзалы. И мысленно беседовал обо всем этом с Сильвией, словно она была рядом. На вокзале Лион-Перраш Жюльен вздумал было зайти в зал ожидания, но из открытой двери на него пахнуло таким спертым воздухом, что он невольно попятился. Люди, сидевшие и лежавшие на деревянных скамьях, на чемоданах и даже прямо на каменном полу, были, казалось, разбиты, так как спали в неловких позах; их измученные лица выражали крайнее утомление. Жюльен зашагал вдоль перрона. Там также много пассажиров ожидало поезда. Все будто замерло. Вокзал был как бы во власти тягостной тревоги. И его дыхание походило на глубокий хрип, сотканный из множества глухих и каких-то нечеловеческих звуков.

Жюльен вышел в город. Вокзальная площадь была почти безлюдна, и на мгновение ему вдруг почудилось, что он сейчас встретит Сильвию. Небо было усыпано звездами, но вечером, должно быть, прошел дождь, потому что всюду виднелись лужи, в которых плясали отблески фонарей. Когда влюбленные гуляли по Кастру, каждая новая улица, каждая новая тропинка помогали Жюльену лучше узнать Сильвию. «Когда я была маленькой, — говорила она, — я тут…» В один прекрасный день он привезет Сильвию в Лион, покажет ей здешние реки, в свою очередь, будет водить по городу и все ей тут объяснять.

Жюльен вдруг остановился. Он только что перешел через площадь Карно, и перед ним открылась улица Виктора Гюго. Двое мужчин, согнувшись под тяжестью чемоданов, торопливо шли по направлению к вокзалу. Он провожал их глазами, пока они не исчезли в тени окаймлявших площадь платанов. Затем снова посмотрел на улицу.

Жюльен застал мать в саду — она неторопливо полола грядку. Утро было прохладное, но мать, должно быть, спозаранку пришла сюда, чтобы не пропустить сына, увидеть его, как только он появится из-за поворота Школьной улицы. Она вытерла о фартук выпачканные в земле и влажные от росы руки. Целуя мать, Жюльен почувствовал, что она совсем закоченела. Как и всегда, когда он возвращался домой после долгого отсутствия, она плакала.

— Взрослый мой сын… Взрослый мой сын… — только и могла она выговорить дрожащим голосом.

Наконец, вытерев слезы, мать отступила на шаг, чтобы лучше разглядеть Жюльена.

— А форма тебе к лицу.

За ужином отец спросил:

— Ну, а как твой Геринер, Гертефер… Или как там его зовут, ну, помнишь, твой приятель, здоровяк? Известно о нем что-нибудь?

Жюльен боялся этого вопроса. Из всех его товарищей отец одобрительно относился к одному только Гернезеру. В прошлом старик и сам занимался гимнастикой, и поэтому силач-эльзасец ему нравился. К тому же одинокий юноша, беженец, потерявший все и вся в военной катастрофе, положительный, серьезный и трудолюбивый, чем-то напоминал отцу людей прежнего поколения. Он всегда был готов помочь по хозяйству и умел, не произнося ни слова, часами слушать истории о войне четырнадцатого года.

Нет, Жюльен ничего не знал о Гернезере.

На следующий день Жюльен отправился во Фребюан. Торгаши, в семье которых готовилась свадьба, жили на бывшей ферме, превращенной в богато обставленный дом. Неподалеку от этого большого строения сохранилась старинная печь, она была обнесена четырьмя стенами из огромных серых камней, на которых покоились большие замшелые плиты. Жюльена встретила сама хозяйка, женщина лет сорока. Эта сильно надушенная блондинка говорила без умолку, так что ему с трудом удавалось вставить время от времени какое-нибудь короткое словечко. Да, она выдает замуж дочь, единственную дочь. И хочет, чтобы все было как в мирное время. За деньгами она не постоит. Понятно, за сверхурочную работу положена особая плата. И за качество тоже. Жюльен спросил, что она хочет испечь к столу. Все. Все, что он умеет. И пусть его не заботят продукты, ему надо будет только сказать. Женщина смеялась, словно предвкушая веселую шутку. И повторяла:

— Это будет чудесно. Я хочу, чтобы гости надолго запомнили наш пир. Особенно горожане, которым приходится лезть из кожи вон, чтобы раздобыть хоть одно свежее яйцо! Ну и времена, господи, ну и времена!

Жюльен увез в седельной сумке велосипеда две дюжины яиц и фунт масла. Чтобы избежать переезда у Монморо, где часто околачивались жандармы, он пустился в обратный путь по тропинкам, змеившимся вдоль холмов Месиа и Монсьель. То была длинная и скверная дорога. В некоторых местах ему приходилось идти пешком с машиной на плече, и он подумал, что матери нужно проделывать пешком весь этот путь в оба конца, чтобы достать несколько яиц, к тому же за них надо платить втридорога или выменивать их на другие продукты.

Жюльен снова приехал во Фребюан за день до свадьбы, чтобы успеть все приготовить вовремя. Возле печи, которую уже много лет не разжигали, возилась старая крестьянка — ей поручили поддерживать огонь. Хозяйка выделила в распоряжение Жюльена специального человека, который должен был доставлять ему все необходимое. Если нужны были яйца, он тут же приносил целую корзину. Приносил он без отказа и большие светлые куски масла, не было недостатка и в белоснежной муке, и в сахаре, молоке, сливках. Замешивая тесто для бриошей, Жюльен видел в открытую дверь просторный двор, где две женщины ощипывали птицу.