Лезвие ножа врезалось в решетку поперек изогнутых прутьев. С кованых завитков слетели искры, зубы свело от скрежета.

– Проваливай! – прорычала тощая девчонка и опять ударила ножом по перилам моста. – Чего уставился?

Она грозно шагнула к Стелу и вскинула руку для удара в живот. Нет, глупости: она вряд ли умеет обращаться с оружием. Все это блеф, истерика.

Она даже не попытается его убить.

Наверное.

За окном протяжно взвыл горн. Сиплый звук просочился в дверные щели, заглушая треск домашнего очага.

Мирта вздрогнула, нож замер над буханкой хлеба.

– Что это? – спросила она.

– Призыв к вечерней молитве, – Рокот пристально посмотрел на жену. – Новый приказ Ериха Великого. Глашатаи весь день кричали на рыночной площади, а рыцарям я объявлял лично.

– Мог бы и мне объявить, – Мирта поджала нижнюю губу и продолжила медленно резать хлеб. Ее маленький рот с возрастом стал суховатым, исчертился морщинками, но глаза все так же живо горели из-под опущенных ресниц. Темные кудри как в юности падали на лицо, отчего она привычно и мягко щурилась. Да, раньше не пестрела проседь, не сутулились плечи, талия была тоньше… но разве это важно?

Взмах березовой метлы – лежалая трава в сторону, взмах – и чернеет земляной пол. Заметная работа всегда радовала Белянку: куда веселее убирать, когда сора скопилось много. А уж наряжать избу первоцветами в канун Нового лета – одно удовольствие!

Пахло небом. Сырой ветер, напоенный талой водой, рвался в раскрытые ставни, надувал штопаные занавески. На перемете раскачивались пучки трав, завывали щели между рассохшихся за зиму бревен. Подхватив левой рукой кадушку с водой, Белянка плеснула через край и продолжила мести.

– Эй, подол зальешь! – Ласка подняла босые ноги на лавку и подтянула зеленый сарафан, расшитый понизу желтыми одуванчиками. – Подарок матушки, к празднику!

Подарок матушки…

Матушка Белянки лет десять назад ушла на запад. Отец погоревал-погоревал да и отдал дочку в ученицы тетушке Мухомор, а сына Ловкого воспитал сам – с мальчишкой-то яснее. Белянка здесь выросла, но домом избушка ведуньи ей так и не стала.

– Не знаю, – Эман закинул ногу на ногу, взъерошил каштановые кудри и насмешливо глянул на Стела.

– Ты не знаешь, в каких отношениях состоят жители степей и жители леса? – терпеливо повторил Стел.

Сквозь распахнутые ставни лилось предвесеннее солнце, которое рисовало на беленых стенах тени ученических парт. Пахло талой водой.

– Не, не знаю, – ухмыльнулся Эман.

Крупные миндалевидные глаза нагло блестели из-под густых ресниц – любая барышня позавидует. Правящая династия Рон сохранила куда больше саримской крови, чем любой другой род. И пусть Эман был всего лишь двоюродным племянником короля, в нем отчетливо проступали древние корни. Жаль только, что он не унаследовал ни мудрости, ни скромности – лишь кудри да кукольные глаза.

Глаза, круглые с перепугу, смотрели на Рокота. Чернели громадные зрачки с зеленоватой каймой, блестели слезы.

– Ты что здесь делаешь? – В этот раз Рокот рявкнул тише: он вовсе не хотел издеваться над подростком – коротко стриженный оболтус в суконной робе с вышитой на плече ласточкой был едва ли старше Лилу.

Сирота из храмового приюта?

Паренек втянул голову в плечи и поспешно отошел в сторону. Такой же страх и такую же ядовитую зелень во взгляде Рокот уже видел не так давно, видел… в канун Долгой ночи.

Должно быть, он всю жизнь будет помнить Ларта – оруженосца, который не дожил до своего рыцарства всего лишь день. Ларт был одним из лучших, Рокот пророчил ему большое будущее, представлял своей правой рукой.

Закат слепил. Рокот сощурился и отер лоб: кольчужный шлем грелся, шею разъедал пот. Солнце жарило не по-весеннему, за пять дней от снега не осталось и следа. Вдалеке чернел лес. До темноты, пожалуй, не успеть – ночевать придется в той березовой роще, у реки. Река. Наконец-то они до нее доковыляли, и больше не нужно мучительно искать воду. Обход Каменки, можно сказать, удался.

– Завтра будем на месте? – Натан бесшумно подъехал сзади.

К нему не стоит поворачиваться спиной. Рокот медленно кивнул и глянул на дольного: как ни в чем не бывало пялится на горизонт и пожевывает губу, будто это и не он обвинял недавно в убийстве.

– Я все еще твой дольный, – передернул плечами Натан в ответ на выразительный взгляд. – И скоро нам сражаться спиной к спине.

– Хорошо, если спиной к спине, – усмехнулся Рокот.

Под ногой хрустнула ветка.

Стел вздрогнул. Сердце ухнуло в живот, затихло на пару мгновений и болью забарабанило в горле, будто на исходе смертельной гонки. Взмокла спина. Но неловкий хруст бесследно растворился в отзвуках предрассветного леса. Стел тихонько выдохнул, боясь обнаружить себя.

Мимо, на расстоянии вытянутой руки, проплывали они – Хозяева Леса. И только ажурная завеса молодых листьев отделяла рыцарей от молчаливой процессии. Бледные лица проступали из тумана, неумолимо надвигались и исчезали в сумраке ветвей. Трепетали сомкнутые веки, подрагивали бескровные губы. Стопы шагали бесшумно, будто не касаясь земли. Руки скрепляли цепь, по которой от человека к человеку перетекало пульсирующее тепло.

Трижды обойдя поляну на вершине округлого холма, лесные люди двинулись в чащу рисовать босыми ногами узоры вокруг деревьев. И лес пробуждался от их шагов. Отвечал неясной дрожью, всплесками тепла, шорохами. Лесная вера и ворожба не враждовали между собой, а тонкими нитями прорастали в мир, питаясь глубинной силой.

Быть может, эта простая и грубая магия была даже мощнее самого изысканного городского заклятия.

От лагеря тянуло смолистым дымом. Стел осторожно коснулся столетней сосны – кора зашелестела под пальцами, будто сухим языком лизнула. Напоенная янтарным сиропом заката, она согревала ладони, и хотелось обнять могучий ствол, вжаться в него щекой и дышать. Дышать.

Впереди зашуршало. Стел выглянул из-за дерева и замер. Рассеянный свет у дальнего края лужайки скрадывал тонконогую лань. Трепетали мягкие крылья носа, блестели орешины глаз. Тревога звенела в каждом изгибе поджарого тела.

– Смотри, сколько там хвороста! – воскликнула за спиной Рани.

Лань прыгнула за куст терновника и исчезла, будто привиделась. Только качаются низкие ветви, и в косых лучах мерещится человеческий силуэт.

– Ты спугнула лань, – с досадой вздохнул Стел и шепнул: – Посмотри…

Пламя свечей сплеталось с лохмотьями темноты по ту сторону сомкнутых век, скручивалось клубками разъяренных змей. Жар поднимался изнутри, опускался от потного одеяла, опутывал сердце, язык, мысли, прожигал горло. Иссушал.

За окном светлело, и мозолистые пальцы тетушки Мухомор отбрасывали пряди со лба Белянки, смачивали душистым отваром лицо, подносили к губам теплое молоко на меду и терпком настое. Тонкий свежий запах мелиссы рассеивал ночные кошмары, прочной нитью тянул в мир солнца, дождей и тихого говора ведуньи:

– Девочка моя, доченька. Мышка моя. Мы с тобой справимся. Все у тебя будет, девочка моя, все будет. Только держись! Никогда не сдавайся, слышишь? Живи, покуда не пришло твое время, во что бы то ни стало – живи!

И Белянка послушно цеплялась, карабкалась вверх и не думала о том, что ждет по ту сторону сомкнутых век, по ту сторону плотно закрытой двери.

Каждое утро Горлица меняла букет голубых подснежников в широкой глиняной чашке на подоконнике и молчала. Но Белянка не держала на нее зла и знала, что цветы эти – от чистого сердца.

Храм строили месяц. Парнишки из ласточек-сирот оказались на удивление проворными и смышлеными, но Рокот все равно не мог допустить, чтобы отряд застрял здесь до осени: все, до чего пресветлые храмовники допускали рыцарей, исполнялось безукоризненно. Валить деревья под горестные завывания лесников, опиливать сучья, счищать кору – это было позволено «запятнанным кровью защитникам святой веры». Но провозились все равно месяц.

Лес успел обрасти листвой, трава на полянах вымахала по колено и зашуршала живностью, а рыцари и вместе с ними Рокот попривыкли к размеренным будням мирных строителей. И вот наконец-то счастливым солнечным утром Слассен Син отвел Рокота к раскидистому дубу в стороне от лагеря и торжественно сообщил, что храм достроен. Тяготы пути в фургоне с мягкими подушками и изнурительная стройка сбили с него спесь и поржавелый налет власти, заострив края впалых глазниц. Пятнистые тени листьев не добавляли жизнелюбия его лысому черепу.

– Ласточки сработали безупречно, – негромко сообщил храмовник промозглым голосом и воровато оглянулся по сторонам. – Этой ночью ключ к сердцу Сарима встроен в шпиль храма – комар носа не подточит. Никто из рыцарей не видел, как ты и просил.

– Никто из рыцарей? – нахмурился Рокот нарочито грозно, чтобы Слассен прочувствовал всю остроту момента. – Оруженосцы? Наш ненаглядный маг? О нем вы опять «подзабыли»?

Сквозь пепельную серость лица храмовника полыхнула пунцовая ярость. Или стыд?