Город Сумерек

Космолинская Вера Петровна

«В Городе Сумерек нет кладбищ. Да и на что они, если здесь не бывает тлена? Хотя мертвецы тут есть, как и всюду».

В Городе Сумерек нет кладбищ. Да и на что они, если здесь не бывает тлена? Хотя мертвецы тут есть, как и всюду. Но после смерти, через недолгий срок, мы все превращаемся в камни, большие или маленькие, такие, что можно запросто вделать в перстень, драгоценные или нет. И это всего лишь камни, они ничего не значат. Весь наш каменный мир таков. Из камня сделаны стены и башни, каменьями усыпаны щегольские наряды, камни блистают огнем в тяжелых коронах. Это те камни, происхождение которых, по большей части, забыто. Те, о ком еще помнят, могут какое-то время покоиться в склепах. В небольших шкатулках вроде ювелирных. Но это уже излишества. Это всего лишь камни. Так в Городе Сумерек было всегда. Никто и никогда не задумывался об этом. Кроме принцев — отпрысков трех древних легендарных родов, правящих Городом, то враждующих, то живущих в шатком мире, правящих здесь благодаря своему властолюбию, гордости, жестокости и… безумию или, быть может, проклятию, которое и делает нас тем, что мы есть. Потому что лишь мы знаем о том, что все может быть иначе, что есть миры, где все по-другому. Считается, что мы помним миры, в которых пребывали до нашего рождения. Мы не помним ни кем мы были, ни что с нами было, но знаем, что миры бывают разными, и полными тлена, и полными красок. И это приносит боль, жгучую, никогда не дающую покоя. Потому, хотя бы, что этот мир лишен красок. Есть свет и тьма, причем последней больше, есть белое и черное, и некая гамма серого. Но белый цвет никогда не распадается на радугу. Здесь никогда не восходят ни солнца, ни луны. Лишь звезды. И самая крупная и яркая Алмазная звезда вечно сияет в зените прямо над Городом, неподвижно вися в центре черных бархатных небес. Другие звезды, поменьше, медленно кружатся вокруг нее в бесконечном хороводе, искрясь и мерцая. Алмазная звезда тоже мерцает, но очень медленно, то разгораясь ярче, то тускнея. Когда она тускнеет, наступает время, которое тут зовут ночью. Но и день тут не больно-то ярок.

Опять наступило бледное утро, и я, принц Морион из Дома Хрусталя, с отвращением смотрел в окно на этот выцветший город, который зову Городом Сумерек, и который беспечные жители в своей невинности зовут Сияющим. Единственный город на весь этот захудалый мир!.. Все прочее — деревня, жалкая провинция, переходящая вскоре в безжизненные дикие пустоши. Этот Город еще стоит лишь потому, что здесь рождаются принцы — чудаки, которым нужно что-то иное, новое, непостижимое, чего здесь просто не может быть. Когда-то Домов было двенадцать. Теперь только три — остальные вымерли в войнах друг с другом, да и сам наш мир стал меньше, круг жизни сужается, и вскоре, быть может, исчезнет совсем. Дом Хрусталя, Дом Опала и Дом Берилла еще стоят, и все еще грызутся за власть над этим единственным в мире Городом.

Уже два года, отмеряемых здесь просто тысячью дней, я возглавляю Дом Хрусталя, после того, как неясное моровое поветрие уничтожило моего отца и почти всю семью. То же случилось и с другими домами, лишившимися правителей, которые жили здесь сотни лет. Век человеческий здесь долог, а наш — гораздо дольше обычного. Кто знает — может, бывает и хуже. И самоубийц среди нас мало, если вообще кто-то был — мало ли что можно выдать за самоубийство, не правда ли? Теперь я правлю Домом Хрусталя. Домом Берилла правит принц Хоннор, задира и спесивец. А домом Опала — прекрасная Фаенна — сияющая, редкая принцесса — она способна вызвать уважение даже таких циников как мы. И настоящую любовь, которую вряд ли кто-то из принцев способен внушить жителям города. Иногда мне кажется, что я сам в нее влюблен. Вот только никто еще не доказал, что мы способны кого-то любить. Печально — было бы печально тому, у кого есть сердце. Но мы-то — всего лишь камни, пусть каким-то образом и живые. Знание этого факта не делает нас ни чище, ни лучше тех, кто этого не сознает.

На улицах начиналась обычная суета. Скоро там будет такое столпотворение, будто ожили все булыжники мостовой, и все эти чудаки начнут торговать, обманывать, обмениваться поцелуями и тумаками, проливать скудную и серую, бесцветную каменную кровь. Я отвернулся и вызвал слуг. Отвратительный день. Бесконечные бессмысленные дела и ежегодные переговоры в Алмазной башне мира. Не исключено, что сегодня или я, или принц Хоннор, кто-то из нас официально объявит другому войну. Какое никакое, а все развлечение — проливать бесцветную кровь!.. Я расхохотался, но тут же смолк. Мой смех показался мне горьким, а не злым, как бы мне хотелось. Внутри притаилась боль. Я дал ей мысленного пинка, но она никуда не делась. Ну и шут с ней. Не имеет значения. Ничто на свете не имеет значения. И не стоит никакой боли.

1

Алмазная башня мира стоит в самом центре Города. Ее главный шпиль тянется в точности к Алмазной звезде в самом центре небес. Символично, хотя и не дает особого пространства для фантазии. Согласно легенде, ее сложили в незапамятные времена из останков героев, отвоевавших когда-то это святое место у чудовищных демонов первозданности. Что это были за демоны на самом деле, нам неведомо. Разумеется, башня не сплошь из алмазов. Алмазы всегда выходят довольно маленькими, и очень редко. Вот какие-нибудь булыжники — этих полно и навалом. Башня сложена, в основном, из гранита, с включениями других минералов — мрамора, агата — всего понемногу. Но на видных местах снаружи башня и правда украшена подшлифованными алмазами, и, как я полагаю, кристаллами кварца. Благодаря им, башня искрится как зачарованная. Но только пронзительным светом, а не всеми цветами радуги, как искрились бы алмазы в другом мире, известном мне лишь из снов. Разве это не проклятие — видеть здесь цветные сны? И об этом невозможно никому рассказать, этого просто никто не поймет, кроме нас, таких же избранных. В Алмазной башне двенадцать врат. Девять из них теперь постоянно заперты. Трое были сейчас распахнуты, и три процессии двигались к ним, торжественно, под визгливые ноты фанфар и звон бубенцов на одеждах герольдов и конской упряжи. Впереди каждой процессии ехал правитель одного из Домов. За ними везли их родовые штандарты. Выбор цветов, понятное дело, был весьма невелик. Гербом Дома Берилла был белый олень с ошейником в виде короны с семью зубцами, в черном поле. Гербом Дома Опала — белый лебедь с распростертыми крыльями, на сером. Моим же гербом, то есть гербом Дома Хрусталя была черная чаша на рассеченном надвое серо-белом поле. Вот так — чаша, нет чтобы какая-нибудь ужасная зверюга. Но, по крайней мере, черная. Да и собственное мое имя значит — черный хрусталь, посредник между живыми и умершими. Не знаю. Никогда не разговаривал с умершими. Все это — глупые поверья. Каждый герб имел свой девиз — из одного лишь слова. Белый олень попирал своими копытцами серебряную ленту, на которой было начертано: «Гордость», под белым лебедем парило слово: «Милость», под черной чашей красовалось: «Мудрость». За всю нашу историю, какую еще можно припомнить, эти девизы частенько оставались пустым звуком. Но в том, что касается Фаенны — ехидство прекращаю. Да и Хоннор, надо отдать ему справедливость, подходит своему девизу, если посчитать спесь и тщеславие синонимами гордости. Впрочем, возможно, я пристрастен. И это отнюдь не говорит в пользу моего девиза. Но как я склонен говорить буквально обо всем — мне нет до этого никакого дела.

Приближаясь к Алмазной башне, я видел Фаенну, подъезжающую к ней во главе процессии с другой стороны. В сторону Хоннора я не смотрел принципиально, хотя и его здание еще не скрывало. Принцесса Дома Опала ехала на белоснежной лошади, ее одежды тоже были серебристо белыми. Волосы густого серебряного цвета, похожие на грозовое облако другого мира, были рассыпаны поверх плаща, на голове сияла ярким светом диадема. Жаль что лица ее было отсюда не различить, но когда мы окажемся в башне, я еще увижу его. Гладкое и точеное, оно казалось бы вырезанным из полупрозрачного мрамора, если бы не ее глаза — цвета раухтопаза, необычайно теплые, каким не положено быть камню. Мягкие брови казались бархатными, а с губ редко сходила легкая, почти незаметная улыбка. Но Фаенна могла быть и жесткой и решительной. Лишь благодаря силе ее духа Дом Опала не пал и не вымер полностью во время последнего морового поветрия. Кто знает, если бы она пожелала, она могла бы наверное даже подчинить в конце концов Город одному единственному правящему Дому. Ну, конечно, будь на нашем месте кто-нибудь другой… И сомневаюсь, что она в таком случае была бы столь популярна в народе. Ведь именно сочетание сверкающей стали с мягкостью и чуткостью придают ей неповторимый шарм, помимо обычной красоты, которой мало кого удивишь в мире оживших статуй.

По традиции, башню окружали восторженные толпы граждан, приветствующие нас нестройным, по большей части дружелюбным гулом и забрасывающие нас цветами, которые через несколько часов превратятся в хрупкие прутики, при малейшем прикосновении рассыпающиеся в гипсовую пыль. В числе цветов нам с Хоннором обычно доставалась и пара другая камней. Черт с ними. Это тоже традиция. Мы делаем вид, что ничего не замечаем. Статистически это очень хороший результат. Самое смешное, что мы все достаточно популярны по сравнению со своими предшественниками. Наверное, просто потому, что моложе, и не успели натворить особых дел. И после мора нам приходилось волей-неволей вести себя благоразумно. Я созерцал толпу и улыбался с легким презрением, думая, что именно сегодня все может очень измениться. Тогда завтра эти марионетки разделятся минимум на два лагеря и начнут обращать друг-друга в камни, чтобы сподручнее было их бросать, или строить дома, или чинить мостовые после беспорядков… Странно ли, что мне бывает сложно иногда постигать реальность происходящего на этом свете?

«Двенадцать звезд. Двенадцать мечей. Двенадцать слов. Двенадцать огней» —

Все шло как по маслу. В большом круглом зале, устланном плитами в шахматную клетку, мы заняли три ложи, увешанные гербовыми вымпелами. Распорядитель — старый хранитель Алмазной башни Оливин, в торжественном белом до полу одеянии, провозгласил о начале Совета и объявил, что первое слово дается на этот раз принцу Дома Берилла Хоннору — право первого слова передается, по традиции, каждый раз по кругу. В прошлый раз первое слово принадлежало мне. Значит, сегодня за мной будет последнее слово.