Что больше всего заставляло чувствовать некоторую необычность в том человеке, это — его возраст.

И впрямь, года Ардальона Порфирьевича Адамейко меньше всего могли служить объяснением его душевного состояния и убеждений: тогда, когда фамилия Ардальона Порфирьевича во второй раз и последний раз попала в газету, — ему было только двадцать девять лет.

Помнится, возраст Ардальона Адамейко нисколько почти не интересовал ни состав суда, ни защитника. Да это было, может быть, и понятно, потому что на скамье подсудимых сидел человек, никак не старавшийся отрицать своего преступления и говоривший о нем просто, очень подробно, и суд, убедившись в его вменяемости и совершеннолетии, вынес свой карающий приговор, вполне соответствовавший обстоятельствам дела…

Но тут же нужно сказать, что Ардальон Адамейко не убивал, хотя суд и не допустил ошибки, посчитав его убийцей.

Ардальон Адамейко не мог убивать, — в этом он по-своему остался верен своим убеждениям. Но о них он ни слова не сказал в самую ответственную минуту своей жизни, и потому судьи — три внимательных, честных человека — прошли мимо его возраста. Иначе, отсчитав последние девять лет, они вспомнили бы, что революцию Ардальон Порфирьевич встретил двадцатилетним юношей, никак не обещавшим всей своей жизнью стать преступником — и таким отталкивающим.

— И вы сюда же? — удивился Сухов, увидев под аркой очутившегося рядом с ним Ардальона Порфирьевича. — Точно сыщик какой, ей-богу!

— Цените человеческое внимание, вот что! — сказал как-то серьезно и нравоучительно Адамейко. — Я вам уже сказал, что Ардальон Порфирьевич Адамейко не казенное лицо, а обыкновенное, гражданское… И без всякой корысти, о чем можете убедиться при ближайшем знакомстве: иначе имени-отчества своего вам бы сразу не назвал и не оставался б так долго под неприятным дождем. Заинтересовали вы меня по-человечески только, и прошу от случайной дружбы со мной не отказываться.

— Работу дадите, что ли? Жрать хочется — вот что! — гру-бо и с внезапной сипотцой в голосе спросил вдруг Сухов.

— К сожалению, не при советской службе я, — развел руками Ардальон Порфирьевич, — такой же сам, как и вы, беспризорный в вопросах заработка.

— Эх, трепач — да и только! — досадливо и хмуро откашлялся Сухов. — Дружба от человека — не в поле рожь: зерном не накормит. У нашего брата-пролетария дружба — занятие обыкновенное и бесплатное — вот что! — улыбнулся он уже.