Том 1. Здравствуй, путь!

Кожевников Алексей Венедиктович

В первый том Собрания сочинений Алексея Кожевникова вошел один из ранних его романов «Здравствуй, путь!», посвященный строителям Туркестано-Сибирской железной дороги, формированию характера советского человека.

Добрый талант

1

Творчество Алексея Венедиктовича Кожевникова находится в счастливой и редкостной поре как бы второго цветения. И сейчас, на восемьдесят шестом году жизни, он создает поразительно молодые по мироощущению произведения.

Его книги способны удивить читателя своим тематическим и сюжетным разнообразием, и в то же время их прочно объединяют характерные для всего творчества этого прозаика черты — чувство интернационализма, постоянное внимание к теме труда, постановка существенно важных проблем народной жизни.

Творческие интересы и искания писателя, идейно эстетическая направленность его книг тесно связаны с его жизненным путем.

Чтобы обнаружить истоки его литературного творчества, надо заглянуть в ныне уже далекое прошлое — последнее десятилетие минувшего века.

Алексей Венедиктович Кожевников родился в 1891 году в деревне Хабазы, бывшей Вятской губернии (теперь Кировская область), в небогатой крестьянской семье.

2

Когда и как возникло в нем стремление к творчеству, к писательскому труду?

Хотя писатель и заверяет, что стихами всерьез он не занимался никогда, творческая биография его в истоке своем говорит о тяге к рифмованному, ритмичному слову. Проявилось это, когда Алеше Кожевникову, еще неграмотному деревенскому мальчугану, было около шести-семи лет. О печатном слове он представления не имел никакого, знал лишь разговорное да песенное.

Часто ему приходилось слушать рассказы крестьян, вернувшихся из Сибири, ходивших на поиски мест, куда можно было бы перебраться на житье. Одни расхваливали далекую обетованную землю, другим все в Сибири было не по нраву: морозы жгучие, зима долгая, снежное таежное бездорожье… Среди этих споров и рассказов нередко мелькало звонкое, летучее песенное слово «Енисей» — оно зацепило, увлекло его.

Как-то в праздник, одетый по этому случаю во все новое, выбежал мальчик на улицу и, переполненный своей мечтой о песенной реке, стал во всю глотку выкрикивать:

3

Впервые имя Алексея Кожевникова появилось в 1924 году, когда московскими журналами «Пионер» и «Пролетарий связи» были опубликованы его рассказы «Жиган», «Клиенты», «Конь Башкир». В том же году появилась первая его книжечка «Продавец счастья». В следующем — выходят несколько авторских сборников рассказов, наиболее значительный из них «Шпана». Материал для этих произведении был накоплен в начале 20-х годов, когда Алексей Венедиктович учился и одновременно работал воспитателем в Московском Центральном приемнике для голодающих и беспризорных детей.

Много лет спустя писатель снова вернется к разработке этой темы во второй книге романа «Ветер жизни».

В конце 20-х годов одна за другой выходят книги А. Кожевникова, наиболее известные из них: повесть «Турмалин-камень», роман «Золотая голытьба», «Веники», «Человек-песня», «Каторжники земли».

«Время для начинающих литераторов, — вспоминает писатель, — было благословенное — вся новая революционная печать остро нуждалась в новых сотрудниках. Мне охотно давали поручения многие органы печати. Публиковали, правда, далеко не все, что приносил, но, отвергнув одно, тут же просили другое. Поощряемый этим доверием, а иногда и небольшими командировочными, я рьяно пустился в путешествия, в первую очередь по Уралу».

Как слово «Енисей» так и слово «Урал» слышал будущий писатель с малых лет. Через Вятскую губернию, через вятские деревеньки шли люди на Урал. Проходили тут крестьяне-сезонники, двигались переселенцы, перегоняли каторжан и ссыльных.

Здравствуй, путь!

1. Длинное ухо

Тансык, младший сын степного скотовода-кочевника Мухтара, ездить верхом начал с первых дней своей жизни, совсем маленького во время перекочевок мать возила его на руках или в корзинке, прикрученной к седлу. Потом, встав на свои ноги, он ради забавы катался верхом на козлах и баранах, с пяти лет ему разрешили самостоятельно ездить на коне, а восьми он получил коня в свое полное распоряжение.

Этот день стал для Тансыка самым счастливым в его детстве. Перед тем долго-долго тянулась зима. Старшие не запрещали Тансыку играть на воле, но там либо кусались нестерпимо больно злые морозы, либо дули непроглядные снежные бураны, и парнишка почти все время безвылазно проводил в полутемной избенке-мазанке с одним маленьким окном, перетаскивая из угла в угол обломки саксаула и воображая в утешение себе, что перегоняет неисчислимый скот. За зиму он измучил всех старших постоянными спросами и хныканьем: «Когда же мы начнем кочева-ать?!»

Наконец морозы отстояли свое время, их сменило тепло, снег сошел, степь на припеках зазеленела молодой травой и Мухтар сказал старшему сыну, двадцатилетнему Утурбаю:

— Пойди собери стада! Будем кочевать. — Потом кивнул Тансыку: — А ты беги помогать брату!

В молодости Мухтар получил от отца большое хозяйство, но всю жизнь беднел, и к шестидесяти годам у него осталось только пять взрослых лошадей, два жеребенка, три верблюда, четыре коровы с телятами, один бык, полсотни овец и еще меньше коз. При кочевой жизни, когда нет ни поля, ни огорода, ни сада, это не богатство, а настоящая бедность.

2. Пастух инженеров

Передав рассказ о телеграфе другим вестникам Длинного Уха, Тансык вернулся на Луговую к сестре. Несколько дней он отдыхал, гостевал, потом ему стало скучно и стыдно шататься без дела, когда все кругом работали.

— Я тоже хочу работы. Скажи, где спрашивать ее? — обратился он к сестре.

— Хорошо, молодец, — похвалила она, сама большая труженица. — Ходи, гляди, выбирай!

Маленькая тихая станция тогда превращалась в подобие шумного, бессонного караван-сарая. В поездах местного сообщения, на скрипучих рассохшихся телегах, запряженных волами, верхом на верблюдах и конях то и дело приезжали изыскатели со всех четырех забракованных вариантов. В изношенной до лохмотьев одежде, чугунно загорелые, сильно похудевшие и оттого узловатые, они были похожи на саксаул.

Каждая партия устраивалась своим табором с отдельным костром. Но погодя недолго начиналось знакомство с соседями, гостеванье, песни, споры.

3. «Первые радости»

Строительство сильно растянулось — в одних местах еще вели изыскания, в других насыпали земляное полотно, делали выемки, ставили мосты, в третьих укладывали рельсы. Луговая из маленькой, проходной станции быстро превращалась в большую, узловую, из строительной площадки — в перевалочную базу и командный пункт с комитетами партии, комсомола, профсоюза, со многими административно-хозяйственными конторами.

Железнодорожное полотно в сопровождении кратковременных жилищ строителей — палаток, юрт, балаганов, землянок — двигалось дальше и дальше в глубину Казахстана. Впереди были голокаменные горы, безлесные, скудно-травные степи и совсем бестравные пустыни. Местные строительные материалы — только песок, глина и камень; местные продукты — только баранина. Все другое — хлеб, лес, металл, машины, одежду — везли из разных, часто отдаленных, мест.

Строители в большинстве были приезжие, и те не всегда соответствовали требованиям. В результате мировой войны, революционного переворота, войны гражданской и последовавшей за этим разрухи в стране накопилось множество человеческого хламу: бывших чиновников, торговцев, пьяниц, лентяев, охотников за длинным рублем, спекулянтов… Узнав о строительстве Турксиба, этот хлам густо понесся туда, наподобие мусора, смытого половодьем с берегов реки. Он выдавал себя за рабочих, требовал жилья, тепла, одежды, продовольствия. А было этого либо в обрез, либо не хватало. Особо сильно не доставало жилья и дров. Часто те, кто настырно требовал жилье, сами не хотели строить его.

Неопытное в строительстве коренное население Казахстана трудно приживалось на дороге.

Все особенности и сложности строительства кто-то наградил именем «наши радости», и оно бойко запорхало в самом разнообразном звучании: грустном, насмешливом, сердитом.

4. Вестник без вестей

Все случилось будто самой собой, будто Тансык катился с крутой горки, где невозможно остановиться. После службы вестником Длинного Уха, а затем проводником у инженеров работать грузчиком или землекопом было скучно и трудно. Тансык перешел на сдельщину, чтобы скрасить жизнь деньгами и доброй славой. Но сдельщина уложила его в постель.

Пока он выздоравливал, установилась зима. Всем землекопам, заодно и Тансыку, выдали теплую одежду: ватные штаны, куртку и брезентовый плащ. Когда пришло время выходить на работу, Тансыку стало невыносимо горько, что все это — ласковые и пухлые, как верблюжья шерсть, штаны с курткой и не продуваемый никаким ветром, как железный, плащ — он скоро перепачкает глиной, изорвет о камни и весь станет вроде пугала, какие делают на своих огородах переселенцы из России. Тут к нему пристала надоедливая мысль: не все копают землю, долбят камень, таскают мешки, ящики, есть много других дел. Он решил оставить конторе за спецодежду те деньги, что полагались ему за болезнь, и вернуться к своему былому занятию — перевозке новостей. Это дело тоже нужное и уважаемое.

Пришла очередь подумать о коне. Вестнику Длинного Уха нужен резвый конь, и Тансык взял такого на конном дворе, а взамен оставил своего и в придачу к нему верблюда. Они хоть и старые, но вдвоем-то стоят одного молодого. Кроме того, он будет рассказывать про дорогу. Есть люди, которые делают только одно это, и получают хорошие деньги.

Как всегда в той горно-степной части Казахстана, зима была лютая. Морозы и бураны гнали Тансыка к людям, на дым аулов, а беглец упрямо избегал встреч даже с одинокими путниками. Он предполагал, что за ним могут наладить погоню — вдруг Елкину снова потребуется конь или пожалеют спецовку, — и хотел затеряться посильней. И в новых, далеких местах надо кому-то перевозить новости. Вот там он вполне рассчитается с Турксибом.

Отъехав, на его взгляд, вполне достаточно, он перестал избегать людей и начал охотно рассказывать всем, что делалось на дороге и что не дошло еще в эти края. Его принимали, как дорогого гостя, варили молодого барашка, около него подобострастно вертелись менее счастливые вестники Длинного Уха. Шутка ли: был пастухом инженеров, грузчиком, землекопом, ездил на шайтан-арбе.

5. Рождение песни

Гонибек проснулся от небывалого никогда ощущения какой-то утраты. Он оглядел сумрачную с двумя маленькими оконцами палатку, скользнул глазами по топчанам, по лицам спящих людей. Все было так, как прежде: ничего не внесли, ничего не вынесли, никто не исчез, и никто не появился.

Даже спали все именно так, как вчера, позавчера, месяц и больше назад. Сосед Гонибека справа, экскаваторный машинист Николай Грохотов, — лицом вниз, крепко стиснув руками жесткую, набитую клевером подушку. Он каждую ночь видел один и тот же сон, что с ним его жена, во сне подушку принимал за жену и наговаривал ей ласковые слова. Сосед слева ошаривал руками свое худое, грязное тело; у него был постоянный, недремлющий враг — чес.

«Цела ли домбра?» — подумал Гонибек. Домбра висела на своем месте.

Через оконце Гонибек поймал взглядом кусочек пустой насыпи, неподвижно стоявший на рельсах тепловоз и вспомнил, что строительный участок уже второй день отдыхает по случаю великого Октябрьского праздника.

Тишина в такой час, который предназначен для шума экскаваторов, суеты и грохота вагонеток, нарушила привычный строй жизни, прозвучала, как крик, и разбудила Гонибека.