По пути на разъезд Андрей Ходырев завернул к старику Устинову под окна. Крепко ударил в облупленный ставень.

— Дед? Эй! Не помер еше?

В окно высунулась широченная, сивая борода,-- будто кто подал из избы добрый навильник с сеном.

— А-а... Андрюха,— Устинов широко зевнул, перекрестил рот. — Ходи в избу, что ли?

— Некогда, дед. В другой раз.

С тяжелым сердцем Ходырев вышел из провонявшей избы на волю. Глубоко вздохнул. Нельзя сказать, чтобы он не ждал возобновления боевых действий вовсе, мешки с цементом, например, он позаботился запрятать подальше в темный закоулок между двумя хлевушками, а сверху забросал деревянным гнильем и слегка притрусил опревшим сеном. Схоронено было надежно, и за цемент Ходырев не беспокоился. Зато кирпич — лежал на виду.

Он обошел подворье и заглянул под навес. Штук с полсотни кирпича сверку было разбросано и разбито, однако кладь уцелела. Затея скорее всего показалась пакостнику чересчур трудоемкой, надрываться не стал.

И все же по прошлогоднему опыту Андрей Ходырев знал, что такой мелочевкой пакостник ни в коем разе не ограничится. Стоило ли ради «угощения» и полусотни битого кирпича в такую даль «хлебать киселя»? Он перекидал битый кирпич на кладь — пригодится забутить фундамент, и пошел проверить мешки с цементом. На всякий случай.

Во дворе было темно, а за хлевушками вовсе — глаз выколи. Но едва он сунулся в закут, как сразу понял — его захоронка безнадежно разорена, под ногу подвернулась гнилая доска и глухо хрястнула. Выругавшись, он сходил за электрическим фонарем и осветил очередное разорение. Все мешки до одного были вспороты и залиты водой. Цемент схватился, и теперь весь угол оказался завален каменными глыбами.

Тяжело ступая, Ходырев отправился в избу. Сел на кровать. В памяти сама собой всплыла фраза, то ли прочитанная мимоходом, то ли где-то услышанная: «Нет человеку спасения от человека». Андрей не умел сформулировать это словами, зато всегда чувствовал: вся российская бестолочь до донышка исчерпывается этой коротенькой и емкой фразой, застрявшей в памяти.