Первое издание «Постдемократии» увидело свет в английской и итальянской версиях в 2004 году. С тех пор книга была переведена на испанский, хор­ватский, греческий, немецкий, японский и корейский языки. И я рад, что теперь она переведена еще и на русский язык, который полвека тому назад я учил в школе и который я всегда любил.

Не могу сказать, что моя книга где-то стала «бест­селлером», но для того, кто обычно пишет академиче­ские книги, которые не привлекают внимания нигде, кроме академических журналов, непривычно, когда его книга удостаивается внимания средств массовой информации и политических комментаторов. Это ка­салось преимущественно немецкого, итальянского, английского и японского изданий. Это не стало для меня неожиданностью и казалось вполне объясни­мым: идея постдемократии ориентирована на стра­ны, где демократические институты глубоко укорене­ны, население, возможно, пресытилось ими, а элиты ловко научились ими манипулировать.

Под постдемократией понималась система, в кото­рой политики все сильнее замыкались в своем собст­венном мире, поддерживая связь с обществом при по­мощи манипулятивных техник, основанных на рек­ламе и маркетинговых исследованиях, в то время как все формы, характерные для здоровых демократий, казалось, оставались на своем месте. Это было об­условлено несколькими причинами:

· Изменениями в классовой структуре постин­дустриального общества, которые порождают множество профессиональных групп, которые, в отличие от промышленных рабочих, крестьян, государственных служащих и мелких предпри­нимателей, так и не создали собственных авто­номных организаций для выражения своих по­литических интересов.

· Огромной концентрацией власти и богатства в многонациональных корпорациях, которые спо­собны оказывать политическое влияние, не при­бегая к участию в демократических процессах, хотя они и имеют огромные ресурсы для того, чтобы в случае необходимости попытаться ма­нипулировать общественным мнением.

Эта книга постепенно выросла из различных тре­вожных размышлений. К концу 1990-х в большин­стве промышленно развитых стран стало ясно, что, какая бы партия ни находилась у власти, на нее по­стоянно будет оказываться давление со вполне опре­деленной целью: проведения государственной поли­тики в интересах богатых, то есть тех, кто выигрывает от ничем не ограниченной капиталистической эко­номики, а не тех, кто нуждается в некоторой защи­те от нее. Приход к власти левоцентристских партий почти во всех странах — членах Европейского Союза, который, как тогда казалось, открывал беспрецедент­ные возможности, не привел к сколько-нибудь значи­тельным переменам к лучшему. Меня, как социолога, не устраивали объяснения этого со ссылками на из­мельчание политиков. Дело было в структурных силах: в политике не появилось ничего, что могло бы заме­нить собой тот вызов, который на протяжении

XX

века бросал интересам богатых и привилегированных ор­ганизованный рабочий класс. Численное сокращение этого класса означало возвращение политики к некое­му подобию того, чем она всегда была: чему-то, что слу­жило интересам различных привилегированных слоев.

Примерно в это время Эндрю Гэмбл и Тони Райт попросили меня написать главу для книги о «новой социал-демократии», которую они готовили для жур­нала

The Political Quarterly

и Фабианского общества. Так что я развил эти мрачные мысли в статье «Пара­бола политики рабочего класса»

(Crouch С.

The Pa­rabola of Working Class Politics // Gamble A., Wright T. (eds.). The New Social Democracy. Oxford: Blackwell, 1999. R69-83). Третья глава настоящей книги пред­ставляет собой расширенную версию этой статьи.

Как и многих других, в конце 1990-х меня также не устраивал характер нового политического клас­са, который сложился вокруг правительства новых лейбористов в Великобритании. На смену старым руководящим кругам в партии стали приходить пе­ресекающиеся сети всевозможных советников, кон­сультантов и лоббистов, представлявшие интересы корпораций, которые искали расположения со сто­роны правительства. Этот феномен ни в коей мере не ограничивался новыми лейбористами или Вели­кобританией, но проявился в них наиболее ярко, по­тому что старое руководство Лейбористской партии в начале 1980-х было дискредитировано настолько, что на него уже можно было не обращать внимания.

Многое из того, что известно мне об устройстве по­литической жизни и ее связях с остальным общест­вом, я узнал от Алессандро Пиццорно, и когда Донателла Делла Порта, Маргарет Греко и Арпад Саколцай попросили меня написать для юбилейного сборника, который они готовили для Сандро, я воспользовался этой возможностью, чтобы развить эти мысли более строго. Получившаяся в результате статья

Эти две различные темы — вакуум слева в массовом политическом участии из-за упадка рабочего клас­са и рост политического класса, связанного с осталь­ным обществом по большей части только через дело­вые лобби, — явно были взаимосвязаны. Они также помогли объяснить то, что все большее число наблю­дателей стало считать тревожными признаками сла­бости западных демократий. Возможно, мы вступа­ли в эпоху постдемократии. Тогда я поинтересовался у Фабианского общества, не было бы им любопытно обсудить этот феномен. Я разработал понятие пост­демократии, прибавил обсуждение того, что казалось мне ключевым институтом, стоящим за этими пере­менами (глобальная компания), и некоторые идеи от­носительно того, как обеспокоенным гражданам сле­дует ответить на эти трудности (краткие версии глав