…Вот уж сколько лет прошло с тех пор, как я работал на Маме, а в словосочетании, которое вынесено мною в название моего повествования, мне всё чудится некая двусмысленность… Говорим же мы совершенно спокойно: на Волге, на Оке или — на Каме, и ничего, никакой тебе двусмыслицы! А вообще-то говоря, это ласковое имя — Мама носит невеликая речка в Восточной Сибири, так же называется и посёлок в Иркутской области. Вырос посёлок возле пристани на реке Витим, — серьёзная пристань, грузовая, а оттуда дальше можно и до самой Лены добраться.

Но в ту пору, о которой идёт речь, главное, чем славился Мамско-Чуйский район, кроме старинного тракта, — это знаменитые древние разработки месторождений «московитского стекла» — прозрачной слюды-мусковита. В стародавние-то годы Сибирь торговала не только пушниной, лесом да пшеницей, — она ещё и слюду вывозила в Западную Европу. Цветное стекло там отливать уже умели, а вот плоское оконное стекло — ещё нет. И сияла наша сибирская, мамская слюда в свинцовых переплётах в соборах и замках самых богатых феодалов, во как!

Иркутский край да Прибайкалье — древние места, более-менее населённые, обжитые. А главное — богатые. Если двести вёрст на север взять, за Леной — Якутия начинается, а ежели вверх по Витиму на восток — само Бодайбо, где золотых приисков как груздей в лесу. Да и до Байкала рукой подать, ежели по нашим сибирским меркам мерить — каких-то полтысячи километров… Места эти я худо-бедно знаю, потому как Иркутский политех в своё время окончил, геолого-разведочный факультет. И как молодого свежеиспечённого специалиста меня направили в Мамскую комплексную разведочную партию: всего-то делов, — с самого юга переехал на самый север, но всё в пределах одной и той же области! Как говорится, — где родился, там и пригодился…

Ну, какой там у недавнего студента багаж да скарб? Два десятка книг да белая рубашка на всякий пожарный случай… До места своего назначения добрался я легко и без проблем, и тамошняя начальница партии, незабвенная Анастасия Спиридоновна Ермакова сразу же взяла меня, неоперившегося юнца-геолога, под своё крыло. Но это, понятное дело, сказано просто так, для красного словца, ибо кто-кто, а уж она на заботливую клушу походила меньше всего!

Незамысловатое хозяйство Анастасии вела её мать, сорокасемилетняя женщина без малейшей седины в чёрных волосах, с трудными, но запоминающимися именем-отчеством: Аграфёна Афанасьевна. Я точно знал её возраст потому, что мне в ту пору сравнялось двадцать три, Насте — двадцать девять, а матушка как-то упомянула, что родила её в самый сок — в восемнадцать…

Порою, — при крепких родственных связях в здоровой семье — говорят, сравнивая, что мать и дочь похожи, как родные сестры. Здесь наблюдался именно такой случай: различать по фигуре, по стати, по походке, особенно сзади, их было почти невозможно. Разве что по причёскам, — Настя носила короткие волосы с подстриженным затылком, а Аграфёна Афанасьевна свою богатую гриву заплетала в толстую, чуть ли не в руку, косу и высокой короной укладывала её на голове. И ещё — глаза! Замечали ли вы, что светлые глаза — голубые или серые — на женском лице кажутся больше? А у матери и дочери Ермаковых они были черными, не тёмно-карими, нет, — именно, как спелые ягодины чёрной смородины. Или — нет! Бывает такой редкий сорт чёрного янтаря — гагат, он одновременно и отражает свет, и поглощает его, отчего внутри него то и дело вспыхивают искры!

Колдовские, шаманские, знахарские глаза! Вроде и небольшие по размеру, а смотрят тебе в душу, словно дрелью просверливают насквозь! Иногда от такого пристального взгляда и впрямь по спине мурашки бегут…

Мать порою хвалила дочь своеобразно:

— Моя-то Настёна идёт, — ровно лодочка плывёт, не оступится, не качнётся. Носила б вёдра на коромысле, — ни капельки б не расплеснула!