Мифы Ветхого завета оживут сегодня…
Вавилон рядом, в соседней квартире, там, где оплакивают покойника. Моисей, кстати сказать, тоже умер, но совсем недавно. Его туристическое бюро все еще популярно, и вы можете воспользоваться услугами. Каин, несмотря на случившееся, жив. Он в психиатрической больнице, и это, кажется, навсегда. А вот маньяк-убийца Иисус Навин так и не пойман, и в хорошем расположении духа. Тогда как Соломон по-прежнему одинок и по-прежнему ненавидит отца — Давид слишком сильно любил Ионафана.
Мир изменился, но люди все те же. Их чувственность сочетается с ненавистью, порок с добродетелью, лицемерие с искренностью, а любовь… с паническим ужасом.
Нет правды, кроме чувства.
ВАВИЛОН
Существует странная, плохо прикрытая выдумками морали игра в почтение к смерти. Смерть — наиболее древняя из реалий человеческого бытия, неизбежность которой ясна с самого рождения, но, тем не менее, каждый ее приход служит сигналом к началу театрального действа.
Обычай хоронить покойников вырос из необходимости убирать гниющее мясо, дабы оно не привлекало своим запахом хищников и не травмировало сородичей видом разложения. Появление могил является первым признаком культуры — это в любом учебнике можно найти (вторым является наличие канализации).
Такое сугубо практическое мероприятие с развитием «цивилизации» переродилось в пышные празднества по поводу смерти ближнего, на которых умершему оказывают столько почестей, говорят столько прекрасных слов, скольких он никогда не удостаивался, будучи живым. Как можно заметить теперь (в настоящее время), наиболее старательно копят деньги «на приличные» похороны (с цветами и с музыкой) бедные люди, надеясь хоть в конце жизни «пожить как следует».
Мы не говорим о внезапной смерти, то есть такой, когда ее прихода никто не мог ждать и тем более желать. Возникающее в связи с такой смертью чувство бессилия, невозможности что-либо изменить связано, в первую очередь, именно с крушением планов, мыслей и надежд, что связывали переживающего и умершего.
Диалог двоих людей — это лингвомистический акт, в котором каждый сообщает другому его будущее в понятных знаках и символах. И эта сообщенная, предсказанная, обозначенная картина будущего мгновенно рушится с наступлением внезапной смерти, оставляя после себя руины растерянности.
Первая Книга Царств
Абсолютное обладание любимым объектом, подчинение его себе, отсечение неприемлемых в нем качеств возможно только тем, кто сам никогда не будет принадлежать, не жаждет принадлежания, не терпит попыток обладать собой.
Этот идеал может дать величайшее счастье, открывая лик подлинной страсти. Любовь к нему — это отказ от себя, от своей личности, от своих привычек, от всего, что сделает союз невозможным. Иными словами, ради любви к нему нужно стать или НИКЕМ, или ИМ САМИМ. В первом случае любовь длится секунду, во втором — невозможна, что обрекает подлинную мужественность на вечное одиночество.
ДАВИД И ГОЛИАФ
Давид стоял перед высоким зеркалом и пытался завернуться в белую простыню на манер греческой туники, так, чтобы были видны его прекрасные широкие плечи, мускулистые руки, длинные стройные ноги. Потом простыня показалась ему явно лишней, и он ее отбросил. Серебристая поверхность зеркала подыгрывала Давиду, который принимал позы известных античных статуй и любовался своим прекрасным юношеским телом. Остановившись на позе Аполлона Бельведерского, Давид нашел-таки применение и простыне, накинув ее на плечи вместо плаща.
Давиду было всего семнадцать лет, и он мечтал участвовать в Олимпийских играх. Не в современном, коммерческом шоу, а в настоящей, подлинной греческой Олимпиаде, где атлеты состязаются обнаженными, и их увенчивают лавровыми венками, где сами боги сходят с Олимпа, чтобы созерцать торжество молодости, красоты и силы.
Больше всего потрясали Давида скульптуры, барельефы и фрески, посвященные греко-римской борьбе. Мужчины, изображенные на пике напряжения, демонстрирующие мощь и напор, были в то же время удивительно гармоничны и удивительно прекрасны, в них не было ничего низменного или грубого.
Комната Давида, без всякого сомнения, сильно отличалась от жилых помещений большинства его сверстников — вместо плакатов с изображениями модных групп или порномоделей стены украшали огромные календари, рисунки, акварели с изображениями греческих статуй. Аполлон, Гермес, Посейдон — мраморные, алебастровые и отлитые из бронзы, в бесчисленных вариантах они смотрели в вечность своими пустыми глазницами. Давида поражало их удивительное свойство: в какую точку пространства он бы ни становился, глаза олимпийских богов никогда не смотрели на него.
Замкнутость Давида и его стремление к уединению нисколько не смущали окружающих. Зависть, желание, любовь, надежды и ненависть бурлили вокруг него, словно поток мутной воды вокруг базальтового монолита. Множество людей, преимущественно женщин, многие из которых Давиду были откровенно неприятны, нагло и беззастенчиво пытались навязать ему свое общество только на том основании, что он им нравится.
САУЛ И САМУИЛ
Решение везти Саула на острова было финансовым безумием в условиях валютного кризиса. Но надежда, глупая, призрачная, несбыточная, заставила Самуила рискнуть по-крупному, ослепив иллюзией, что там, в далеком тропическом раю, Саул оценит силу чувства Самуила, полюбит его и подарит блаженство.
Глядя с берега в бинокль, как Саул носится на скутере по серым волнам под вспышками молний, несмотря на грозу и шторм, вступив в схватку сразу и с Зевсом, и с Посейдоном, Самуил понял, что мечте его не сбыться никогда, но видеть своего возлюбленного довольным — уже счастье. А тот словно обезумел в своей схватке с волнами и небом, забыв о том, что смертен.
— Ты рад, что мы приехали? — спрашивал Самуил уже в сотый раз.
Саул страдальчески скривился и ответил:
— Да, да, да! Сколько раз можно повторять?! Мне все нравится, спасибо тебе, Самуил, большое! — развернувшись к Самуилу спиной, Саул пошел в сторону бара.
ДАВИД И ИОНАФАН
Случай в душевой и четырехлетнее отсутствие помогли Давиду по возвращении получить исключительное расположение Саула, который после «отхода от дел» Самуила путем серии запутанных комбинаций приобрел огромное состояние.
— Когда Голиаф застрелился… дело на нашу фирму закрыли, потому что особых доказательств у этого пидора… — Саул посмотрел на Давида и уточнил: — в смысле, мудака; так вот особых доказательств у этого мудака не было. Были догадки, и, надо отдать ему должное, правильные, но без доказательств… Даже не верится, как хорошо! — Саул развалился в удобном кожаном кресле, глядя на город в огромное окно шикарного кабинета, расположенного в пентхаузе самого престижного делового центра столицы, принадлежавшего некогда Самуилу.
— Да? А кому обязаны? — на столе Саула, играя антикварным пасхальным яйцом, сидел Давид. Саул с удовольствием следил за прыгающим в руке молодого мужчины состоянием.
— Я не ожидал. Впрочем, вкусу Самуила можно доверять. — Саул приподнял свою черную бровь, которая все так же демонически изгибалась черной пантерой. Разве только глаза его несколько потускнели за это время.
— Да, Самуилу можно, — и Давид странно посмотрел на Саула, то ли лукаво, то ли с затаенной обидой. Саул сделал вид, что не заметил.
