Сознание вело себя странно. Он не мог поручиться, что находится в здравом уме, но и признать себя обезумевшим не хотел. Порой появлялись проблески, озарения, и Он ясно осознавал, кто он, где находится и куда идёт, а в следующее мгновение всё это затягивал туман забвения, и оставалась лишь твёрдая убеждённость: надо двигаться. Всё равно куда, но — двигаться.

Верного пути и ориентиров здесь не существовало, а мгновение передышки непременно обратилось бы в вечность. Мучительную, безнадёжную, одинокую и обречённую вечность, наполненную… чем-то. Чем именно, Он точно не знал, но ощущал — ничем хорошим. А если двигаться, то рано или поздно всё кончится, и он придёт.

Куда? Туда, где можно будет наконец отдохнуть. Туда, где не надо будет помнить, где не надо будет мучительно цепляться за обрывки жизни, воспоминаний и ощущений, лишь бы сохранить остатки себя. Туда, где будет что-то, что угодно, лишь бы не эта чуждая голодная пустота, прикидывающаяся то туманом, то толщей воды, то некой вязкой полужидкой субстанцией, каждый шаг в которой растягивался на тысячу.

Шаг…

Он смутно помнил, что это такое, но точно знал: это слово обозначает движение вперёд. То, в чём состоял его сиюминутный смысл жизни. Вперёд, через лабиринты памяти, через боль, через пустоту и безнадёжность, сквозь безразличное и чуждое всему живому Ничто.

Очнуться заставили прикосновения. Бережные осторожные прикосновения тонких женских пальцев. Он пока ещё не осознал себя, мысли ещё не заполнили голову, но вот это понимание — что пальцы женские — оказалось удивительно отчётливым. Они то щекотно очерчивали скулы, то перебирали волосы, то мягко скользили по груди, и это ощущение было настолько приятным, что просыпаться дальше совершенно не хотелось.

Но следом пришли запахи. Одуряющий горько-сладкий дух близкого влажного леса с кислым привкусом ржавого железа, почти заглушающий ещё один тонкий тёплый аромат, описать который никак не получалось, но он однозначно казался приятнее. Кажется, так пахла эта самая женщина.

Потом слух уловил шелест, пронзительные крики каких-то птиц — и Хаггар открыл глаза. Низко нависающий тёмный потолок пестрел дырами, прикрытыми чем-то бесформенно-лохматым — наверное, листьями или травой.

Сознание возвращалось неохотно, малыми частями. Мужчина вспомнил своё имя, смутно осознал какие-то обрывки прошлого. Будто бы он куда-то шёл, откуда-то убегал, пытался с чем-то расстаться и что-то сделать; но все эти мысли казались настолько незначительными, что обдумывать их не хотелось. Гораздо сильнее хотелось понять, что происходит в настоящий момент.

Взгляд скользнул вбок — и он обнаружил ту, чья рука его разбудила. Женщина, на коленках сидевшая рядом, оказалась молодой и, пожалуй, красивой. Своеобразной, кажущейся на его взгляд непривычной и необычной, но привлекательной. Круглое лицо в обрамлении пушистых светло-рыжих волос, собранных в две толстых косы, перевитых тонкими шнурками. Лоб пересекала узкая повязка, с которой с одного бока свисала гирлянда из перьев и каких-то сушёных разноцветных ягод. Между повязкой и бровями тянулась полоска из нарисованных белых точек. У женщины — или девушки? — оказался чуть курносый аккуратный носик, усыпанный веснушками, полные красивые губы и большие ясные зелёные глаза. Падающий откуда-то сбоку косой луч света, пронизывающий полумрак, как раз подсвечивал её лицо, позволял разглядеть подробности, но саму незнакомку почему-то совсем не беспокоил.