Темноглазая Аштарта с волосами цвета воронова крыла и кожей ровного светло-оливкового цвета опустилась на колени перед священным прудом Яйт-Шеш в пещере средь гор Гилф-Кебир. Пруд был заполнен не водой, а густой жидкостью, просачивавшейся безлунными ночами из расщелины в стене пещеры.

Влага казалась темной, как огромные глаза Аштарты.

Ее поверхность выглядела внешне спокойной и неподвижной, как и лицо женщины – но только пока…

А под этой поверхностью…

Лицо царицы отражалось в пруду. Блестящие зрачки цвета черного янтаря почти сливались с радужной эбонитовой оболочкой. Накрашенные синим ресницы казались длинными и слегка загнутыми. Над ними красовались тонкие брови, такие же иссиня-черные, как волосы. Царица о чем-то напряженно думала – ее брови почти сомкнулись на переносице. На затылке и у висков волосы ниспадали огромными прядями. Но они не закрывали маленьких, прижатых к голове ушей и были покрыты лаком или маслом. Пряди волос, расчесанных на пробор, встречались чуть ниже ямочки у основания длинной шеи, где их стягивала заколка с малиновыми драгоценными камнями. Дальше они свисали свободно и доходили до пупка царицы. Небольшой прямой нос Аштарты был надменно вздернут. Ноздри по форме напоминали крошечные капельки. Маленький, квадратный, четко очерченный подбородок завершал портрет повелительницы Куша.

Поверхность жидкости, наполняющей пруд, тут же вспыхнула голубым огнем. Миллион маленьких дрожащих язычков пламени заплясал на темной поверхности, сделав ее синей и блестящей. Угли, рассыпанные Имтрои по поверхности пруда, начали тлеть, испуская острый запах, быстро одурманивший Аштарту и мага.

Старик и женщина стояли на коленях среди слабо подрагивающих теней. Неожиданно у обоих закружилась голова. Фантастические образы поплыли у них перед глазами. Их сердца учащенно забились, отсчитывая по полдюжине ударов в секунду. Постепенно сердцебиение начало приходить в норму – по мере того, как стали гаснуть язычки пламени, игравшие на поверхности пруда Яйт-Шеш. Умирая, огонь создавал на темной поверхности образы – целые картины, живущие собственной жизнью.

И маг, и царица одновременно вдохнули волшебный дым курений и склонились вперед, чтобы получше разглядеть послание, оставленное языками пламени. Они смотрели и… видели. А когда дым наполнил пещеру, то и Имтра, и Аштарта рухнули без сознания.

И им снились сны, навеянные наркотиками, и видели они эфемерные образы и бесформенных призраков…

Почти в двухстах милях от Имтры и в нескольких милях к западу от Нила, за обширной голой саванной, за болотами и лесом, где теперь были срублены или вырваны с корнем все деревья, а трава почернела, фараон Хасатут построил Асорбес, город-крепость, окруженный огромными стенами.

Сердцем города была золотая пирамида, почти полностью построенная. Ее основание занимало площадь в двадцать три акра. Пирамиду соорудили из пятнадцати миллионов тонн желтого камня. Она вздымалась ввысь почти на шестьсот футов. Когда ее разрушат, обломки будут разбросаны на много миль. Часть их даже переправят по реке почти на триста миль вниз и используют для меньшего памятника, который потом назовут «великой пирамидой» и одним из семи чудес света. Пирамиде Хасатута не суждено было простоять века, но если бы такое случилось, несомненно, ее назвали бы самым первым из чудес света.

Асорбес располагался в центре всех земель, принадлежавших фараону – в недалеком прошлом они включали всю дельту и долину Нила от Средиземного моря до четвертого порога и от Красного моря до болот и лесов на западе. Асорбес был огромным городом и, до недавнего времени, неприступным. От возродившихся горных племен Куша страну Хасатута отделяли кишащие крокодилами болота. Когда-то фараон взял в рабство несколько тысяч кушитов из горных племен для строительства своего города-крепости и пирамиды. От непосильного труда они умирали один за другим, а фараон всеми доступными средствами пытался уничтожить их соплеменников, оставшихся на свободе. Теперь в Асорбесе кушитов осталось совсем немного, потому что они отказались рожать детей в рабстве у фараона и в конце концов почти все погибли от непосильного труда. Но в их жилах текла кровь гордой и неистовой расы, поэтому цари и кандассы Куша не собирались успокаиваться, пока бьющиеся в агонии призраки их соплеменников взывали к отмщению.

Теперь саванна была голой землей, по которой, казалось, прошлись бритвой. Ничего не осталось от лесов. Болота к западу от города высохли. Половина армии Куша держала город в осаде, ожидая приказов Аштарты. Однако воины не проявляли радости, наоборот, лица их были мрачными. В час триумфа их полководца Кхайя выкрали враги. Его схватили и тайно доставили в Асорбес черные маги Кемета. Второй полководец, друг Кхайя, Манек Тотак, попытался заключить сделку с Хасатутом и выторговать жизнь Кхайя. Фараон поставил условие: мир в обмен на свободу молодого полководца.

Манек Тотак, действуя на свой страх и риск, принял это предложение, но когда Кхайя спустили со стен Асорбеса, все увидели, что полководца поразила странная болезнь. Он не умер, но в то же время казался безжизненным.

Трепанация была известной Хатон-алу операцией: его отец проделал подобное изгнание духов из одной молодой женщины лет тридцать тому назад. Правда, лекарь не был уверен в том, какие заклинания следует произносить и в какой позе уложить оперируемого, как встать участвующим в ритуале, но был готов попробовать. Его коллеги могли бы присоединиться к нему для произнесения самых действенных лечебных заклятий.

Аштарта не очень верила в лечебную магию врачевателей, а поэтому приказала им покинуть ее шатер.

Лекари использовали и магию, и науку, что не особо нравилось царице. Аштарта принимала магию саму по себе, у нее имелись многочисленные доказательства эффективности многих магических искусств, однако она подозревала, что в оккультных науках лекари были лишь любителями, а не профессионалами. Пусть вправляют конечности и зашивают раны, но если ранена душа… Истинные маги завоевали уважение Аштарты, причем многократно подтверждали свои способности, поэтому, по совету Имтры, царица пригласила их в свой шатер.

Их было всего семь по числу мистических искусств Древних – могущественных богов-магов, которые когда-то, в далекие времена младенчества Земли, пришли со звезд… Баланс в войне с Кеметом склонился в пользу Аштарты – а это являлось прямым результатом неимоверных усилий семи мудрейших. Их магия очистила от черных сил территорию Африки на тысячу лет вперед. Эти черные силы, если б не вмешались семеро мудрейших, могли бы изменить жизнь не только в Африке, но и во всем мире, причем – навсегда!

Перед началом последнего наступления Куша семь магов отправились в самый труднодоступный район Гилф-Кебира и оставались там, помогая оттуда армиям Куша. Теперь же с дюжину всадников были отправлены на их поиски с приказом немедленно проводить их к кандассе. Ожидая появления магов – что могло случиться и через несколько дней, – Аштарта подробно расспрашивала Имтру о возможностях мудрейших.

Уже спускалась ночь, когда Манека Тотака разбудил один из его воинов. Аштарта выгнала полководца из своего шатра, как только прибыли семь магов. Царица хотела поговорить с ними наедине. Имтре она разрешила остаться, хотя его способности не шли ни в какое сравнение со способностями мудрейших. Манек тоже предпочел бы остаться, но он был воином и ничего не смыслил в оккультных искусствах. Кандасса заявила, что пошлет за ним, когда у нее появятся новости. Теперь она явно пришла к какому-то решению и хотела видеть полководца.

Манек готовился предстать перед царицей, но его терзали недобрые предчувствия. Он помыл лицо холодной водой из кувшина, расчесал бороду. Выйдя из маленького, наскоро установленного шатра, он направился к Аштарте. Его очень волновало, что скажут маги о Кхайе. Не так давно он с насмешкой отмахнулся бы от магии в любой ее форме и доверился бы твердой руке и острому клинку, а не колдуну, чародею или старому Имтре, вечно бормочущему что-то себе под нос. Однако в последнее время он убедился в разрушительной силе магии, а поэтому изменил свое мнение. Теперь он знал, что без семи магов Куш никогда не выиграл бы войну с Кеметом.

Их сила была… необъяснимой – нечеловеческой.

Ходили слухи, что так же, как Хасатут, эти семь магов происходят от самих Древних! Именно поэтому (по крайней мере, так гласили легенды!) они отличались от обычных людей, и эти отличия не ограничивались их фантастическими возможностями…

Когда Манек выходил из шатра Аштарты, он увидел приближение мудрейших. На этот раз он поразился точно так же, как и во время своей первой встречи с ними. Странные и опасные люди. Они прибыли из семи стран, граничащих с Кеметом: из Сидона, Куша, Дарфура, Нубии, Тира, Аравии и Синая, и тем не менее, походили на горошины из одного стручка. Все были очень старыми, но бодрыми и славились исключительно острым умом. Их выделяла одинаковая осанка: маги всегда держались гордо и прямо. Еще у них были слишком большие головы, что отличало их от остальных людей, как особую расу. Однако если они в самом деле являлись потомками Древних, то этого следовало ожидать.

Он лежал на кровати, покрытой множеством дорогих мехов, в комнате со стенами из огромных кусков пурпурной материи. Над его головой сквозь тонкий матерчатый потолок тускло просвечивала луна, медленно скользившая по ночному небу. С тихим шипением, выпуская пары благовоний, служивших слабым наркотиком, горел светильник. Если бы не теплый ветерок с запахом хвои из-за вышитой бисером занавески, закрывающей вход, то в помещении стало бы трудно дышать от тяжелых паров.

Его глаза привыкли к темноте и начали блуждать по комнате. Рядом с тем местом, где он лежал, валялась старая резная шкатулка восточной работы из камфарного дерева. Ее содержимое – драгоценности, переливающиеся в отблесках пламени светильника всеми цветами радуги – было разбросано по полу, посыпанному чистым белым песком. Матерчатые стены плотно примыкали к полу, потому что в их нижней части имелись карманы, заполненные песком. Он понял, что комната, в которой находится, – часть огромного летнего шатра, причем – шатра царского. Очевидно, стояло лето: он задохнулся бы от жары, если бы не легкие дуновения ветерка снаружи. Ночь лишь недавно спустилась на землю, и вскоре, когда она вступит в свои права, станет прохладнее, а к рассвету, может, даже зябко.

Он не так давно купался (это он помнил) в холодном горном пруду под водопадом. Но он не помнил, как очутился на этой постели, выложенной дорогими мехами, в комнате, где дрожащие тени плясали на матерчатых стенах и на его загорелом мускулистом теле воина. Его беспокоило то, что он не помнил ни своего имени, ни того, как оказался в этом месте. Ему хотелось спать. Веки потяжелели, было трудно сконцентрировать внимание, да и не хотелось этого делать.

Он получал удовольствие просто от того, что лежал там, где очутился.

Только бы стало попрохладнее!

Уилфред Соммерс, выйдя из приемного покоя больницы, прошел мимо справочного и через двойные автоматически открывающиеся двери вышел в коридор детского отделения, затем через еще одну дверь – в сад больницы. По тропинке, пролегающей между живописными кустарниками и искусно выложенными камнями, он направился к спортивному залу. Это был центр физиотерапии, где Пол Арнот, человек, которого искал Соммерс, без особого энтузиазма выполнял предписания врача, чтобы ускорить свое выздоровление.

Соммерс вошел в восстановительный центр, миновал небольшой бассейн, где дети, получившие травмы, плавали под зорким наблюдением специально подготовленных медсестер, открыл еще одну дверь и оказался в помещении, заполненном различными тренажерами, использующимися в терапевтических целях.

Лежа на резиновом мате. Пол Арнот поднимал небольшие гантели, постоянно морщась от боли в шее и спине. Его шея была окольцована гипсовым ошейником, зашнурованным с одной стороны. Гипс явно доставлял ему большие неудобства. Подняв глаза на Соммерса, Арнот кивнул в качестве приветствия, в очередной раз скривившись от боли.

– Физиотерапия? – улыбнулся Соммерс.

– Что? – снова скорчился Арнот. – Боже праведный, нет… уф!.. – Пол снова поднял гантели. – Я – уф! – мазохист, разве ты не знал? А что, кстати, привело тебя сюда?

Например, Арнот твердо настаивал на том, что колесо было изобретено не как рабочий инструмент, а как часть колесницы, использовавшейся, в первую очередь, в военных целях. «Его использование на войне, – говорил Арнот, – предшествовало его применению в домашнем хозяйстве на несколько столетий, хотя египтяне утратили эти знания ко времени вторжения гиксосов».

Он признавал, что вся область, ныне называющаяся пустыня Сахара, включая Египет и прилегающие к нему земли, когда-то была зеленым и плодородным краем – где-то в 7000 году до нашей эры. Однако он не соглашался с современными концепциями, основывающимися на постепенном изменении погодных условий и снижении количества дождей, которыми объяснялось быстрое наступление пустынь. По Арноту, плодородные земли погибли гораздо быстрее – за несколько недель или даже дней – когда обширные стада слонов, пони, бизонов и гиппопотамов были сожжены солнцем и исчезли так же таинственно, как сибирские мамонты, поглощенные льдами.

Арнот утверждал, что железный меч не был принесен в долину Нила завоевателями. Использование железа для изготовления оружия зародилось в Египте или в граничащих с ним землях и оттуда распространилось по всему древнему миру. Изначальный центр каким-то образом «утратил» искусство ковки железа, и в конце концов железный меч с кровью, огнем и черным громом войны снова вернулся к месту своего рождения тысячи лет спустя.

Пирамиды (по Арноту) были не фантастическими гробницами, а являлись неполноценными копиями более раннего монумента, разрушенного или погребенного под сыпучими песками. Арнот считал, что «изначальные» египтяне – или, правильнее было бы сказать, их правители, фараоны – строили пирамиды, имитируя более древние сооружения.

И последний пример. Темы, которые затрагивал Арнот, связывали его имя с теософами, «создателями сенсаций» и с авторами потока доходных, но очень спорных и романтических книг, рассказывающих о вторжениях инопланетян, потому что египтолог без колебаний заявлял о том, что источник мудрости Древнего Египта имеет неземное происхождение. Первая пирамида не была построена в Египте – она там приземлилась!

– Уилф, – снова обратился к другу Арнот, когда машина нырнула в уличный поток, – я хотел бы рассказать… о себе. Твой отец уже знает большую часть моей истории. Однажды мы выпили с ним, и я достаточно захмелел, чтобы объяснить ему кое-что – несколько моих «теорий», парочку сновидений – то, что преследовало меня, сколько я себя помню. Мы говорили о том о сем – обо всем. Твой отец умеет вытягивать правду из человека.

– Да, сэр Джордж – умный старикан, – кивнул Соммерс. – Он тебя принял, а это для меня достаточная рекомендация. Однажды он заявил, что мне пойдет на пользу, если я стану слушать тебя. Я многое узнал от тебя. Ты – самый противоречивый из людей, кого мне и сэру Джорджу посчастливилось когда-либо встретить. Можешь поверить, я выслушаю все, что ты скажешь.

Арнот кивнул.

– Твой отец льстит мне. Но я предполагаю, что он прав. Я, конечно, странный человек. Это правда, – Арнот устроился на сиденье поудобнее и спросил:

– Ты веришь в судьбу, Уилф?

Музей представлял собой трехэтажное здание, расположенное в центре улицы начала девятнадцатого века, неподалеку от реки, которая была видна из самых высоких окон. Наверху, куда вела лестница с балюстрадой, возвышались массивные двери – главный вход в здание. Хотя одна из этих дверей и оставалась открыта, висевшая табличка сообщала, что сегодня во второй половине дня музей закрыт для посещения публики. Последние посетители уже покинули его.

Это был музей антикварных и древних вещей. Первый этаж заполняло то, что осталось от исторической и Доисторической Британии. Второй посвящался древнему Китаю, Греции, Перу, Криту и другим землям.

Третий, где располагался кабинет и приемная сэра Джорджа, являлся центром хранилища и представлял наибольший интерес, потому что был маленьким уголком Древнего Египта, пойманным в капкан и законсервированным в Лондоне. Вся магия древней земли вместилась в небольшой комнате.

Взбираясь по лестнице вслед за другом, Арнот поинтересовался:

– А мне представится возможность встретиться с этим таинственным египтянином? Мне очень хотелось бы его увидеть.