«Однако помирать пора, надо роман писать!» – с усмешкой сказал Виль Липатов дочери весной 1978 года. Писатель уже знал свой срок пребывания на земле – не более 15 лет, как сказали врачи. То ли они лукавили, то ли смерть, но срок оказался длиною всего в два года. Роман «Лев на лужайке», начатый в 1978 году, Липатов дописывал в 1979-м в больнице, откуда не вышел. Успел все-таки поставить точку, обогнав смерть! На отработку времени не было – и мы сегодня читаем практически первый и последний вариант романа, чего с Липатовым никогда не бывало. Обычно он сдавал в печать третий…

Писатель торопился написать, но общество не спешило публиковать: десять лет роман лежал «невостребованным» в ящике стола. А ведь этот роман – из разряда злободневных, своевременных книг. Время требовало его, но время всегда во множественном числе. Господствующее время в конце 70-х уже беременно новым временем, но до срока оставалось шесть лет «застоя» плюс… четыре года перестройки! И вот мы прочли наконец, десять лет спустя, в 1989 году сначала в журнальном сокращенном варианте первую часть в «Знамени», вторую – в «Журналисте».

Почему роман публиковался частями? В редакции «Знамени» мне довелось услышать, так сказать, неофициальную мотивировку: вторая часть, мол, «сырая» и гораздо слабее первой. Но теперь, когда издательство «Молодая гвардия» выпустило роман полностью, читатели могут сами судить о последнем романе Виля Липатова.

Все действие первой части романа развертывается в Сибири, в таком, же славном городе, где сам Липатов учился в пединституте и работал в газете, а вторая часть – насквозь московская, поскольку герой Липатова, москвич, возвращается в свой родной город «на белом коне». Пожалуй, из сказанного можно сделать вывод, будто путь журналиста Никиты Ваганова (главного героя) внешне, в самых общих чертах, совпадает с дорогой самого автора – это путь из Сибири в Москву. Но не случайно Липатов пустил своего героя по тропе журналистики, то есть по той тропе, с которой сам-то свернул на писательскую дорогу. Не зря в редакции сибирской газеты Никита, блистая статьями и «отчерками», выживает с должности собкора московской газеты Егора Тимошина, увлеченного сочинением романа о походе Ермака в Сибирь. Выбор сделан, одному – роман, другому – карьера! Разумеется, карьера благородная, ради «власти над делом».

А между тем за десять лет до романа «Лев на лужайке» Виль Липатов написал небольшую повесть «Выборы пятидесятого» (четыре авторских листа всего!), герой которой, тоже журналист сибирской газеты, Владимир Галдобин только еще задумывается, какую ему дорожку выбрать: писать ли романы, стать ли главным редактором «Правды»? В этом выборе профессии – выбор судьбы. Идти ли в ногу со временем, хотя бы и правофланговым, или же занять позицию независимого мыслителя и летописца? Сам Липатов, выбрав писательскую судьбу, все-таки до конца дней своих писал статьи и очерки…

Четыре пустячные вещи, четыре неприметных обстоятельства сыграют в жизни Никиты Ваганова символическую, но от этого не менее реальную роль, чем, скажем, упавшая на ногу кувалда. Дело кончится зеленым синтетическим ковром с белесыми разводами – не последним мистическим символом в череде событий. Лев на стене, лев на шаре, лев на лужайке и, наконец, рука, не поданная ему Иваном Мазгаревым. На синтетическом ковре приговоренный Никита Ваганов будет думать о чем угодно, кроме промозглого утра в далеком городе Сибирске, с его грязными уличными фонарями, весенним гололедом, скрежетом дворничьих скребков, гудками карандашной фабрики… Только за несколько часов до смерти он ярко, как при свете магния, поймет, что Иван Иосифович Мазгарев, человек завидно правильный и чуть ли не святой, возле здания областной газеты «Знамя» намеренно не подал ему единственную левую руку. Это видение – сизый от мороза город, лицо Мазгарева и его недвижная рука – сопроводит Никиту Ваганова в темень небытия.

Эпизод с Мазгаревым он вспомнит так поздно потому, что в тогдашнем жадном стремлении вперед и вверх откладывал в памяти только сверхважные, узловые, глобальные события и предметы, не оставляя в туго сжатой жизни места для пустяков, – какое ему было дело до того, что праведник Мазгарев не подал ему руки? Смерть всех выравнивает – короля и мусорщика, смерть делает в одно мгновение нелепым и жалким стремление к карьере, женщине, курению, алкоголю, кофе – тысяче других проявлений человеческих страстей. Ожидая первого слова главы консилиума, академика с мировым именем, Никита Ваганов, редактор популярной центральной газеты «Заря», уже месяц зная, что скажет всемирно известный, хорошо подготовился к смертному приговору и даже испытывал любопытство к той несуразице, которую произнесет глава консилиума. Кстати, и весь профессорский синклит зря прятал глаза: больной Никита Ваганов, как всякое живое существо, смерти боялся, но она пришла за ним, когда он достиг всего, чего хотел; к большему он никогда не стремился, то есть занял под солнцем заветное место; дальше шла только – ранняя или поздняя – смерть. Речь теперь могла вестись только о сроках – раньше или позже; какая безделица, если Никита Ваганов достиг, казалось, невозможного! Он страстно хотел быть редактором «Зари» и стал им, ни разу в жизни не задумавшись, что произойдет, когда он сядет в долгожданное кресло. Произошло то, что бывает с ребенком, когда он забрасывает в угол «отыгранную» игрушку.

На зеленом ковре, внутренне посмеявшись над нерешительностью консилиума, Никита Ваганов вспомнит свою любовь «длиною в прожитые годы», и это воспоминание теплой волной нежности разольется по его невесомому, желтокожему телу с потемневшими ногтями на руках и ногах. Пожалуй, только это воспоминание позовет властно и тоскливо в прошлое, нагонит смертный страх, по ощущениям похожий на холодный, приставленный к горлу нож, и это будет то прошлое, о котором он сейчас не хотел бы помнить, но оно не уходило и не ушло даже тогда, когда заговорил профессорский синклит.

– Ну, что мы вам скажем, голубчик, – прошепелявил академик. – Ну, жить вы будете долго и, надеемся, счастливо!

– Да, интересная форма…