Раньше я думала, что нет ничего скучнее деревни: вяло текущие дни, домашняя скотинна, подвыпившие крестьяне. Мечтала о городе, о шуме, толпе, лавках и лучшей жизни. Побывала я в городе, но увидела не построенные со вкусом дома, а убогие покосившиеся хижины, хуже чем в родном Сен-Дрезери, нищету и бедность, которая и не снилась уроженцам юга. Серость, грязь и абсолютное отчаяние…

Возможно, Анже был другим для мещан и местного дворянтва, но никак не для мадемуазель из незнатного разорившегося рода, притащившейся в такую даль, чтобы чуть ли не на коленях умолять давнишнего кредитора повременить с долгом. Да, я плакала перед ним и мне не стыдно. Боже, да я готова была бы лично сжечь свою гордость и чувство собственного достоинства, лишь бы выгодать хоть пару месяцев, а дальше я бы нашла деньги. Я бы вышла замуж. Хотя бы за соседа, мелкопоместного шевалье, и у нас с сестрами была бы крыша над головой. Но маркиз де Труи — не тот человек, который мог бы поступить благородно. Не раз я спрашивала себя, почему Эдит не удалось сладить с ним. Теперь все встало на свои места. Маркиз, скользя по мне масляным взглядом, сам обмолвился, что моя старшая сестрица крайне неразумно отреагировала на его щедрое предложение стать его содержанкой. Далее де Труа «смилостивился» и сообщил мне, что если я буду более покладистой, то он, возможно, и не выгонит нас на улицу. Не удивительно, что он был удивлен двойным отказом от нашей обедневшей и почти бездомной семьи. Сестра, скорее всего, напирала решительностью и аргументами, так что маркиз ожидал, что простой расчет заставит её пойти на простую сделку: тело в обмен на долговую расписку; я же выглядела жалкой и готовой на все. Уверена, на прощание Эдит отвесила ему пару пощечин, я же просто кинула в кредитора презрительный взгляд и удалилась с гордо поднятой головой и остатками чести. Нет, я ещё не настолько пала. И не упаду никогда! Я найду деньги, даже если для этого мне придется работать дени и ночи напролет! Наверное, сестра думала так же, удаляясь от дома маркиза. Узнать бы, где она и что решила предпринять?

Эдит — старшая и самая деятельная из нас. Ей не откажешь в деловой хватке, кажется, будь она мужчиной, успешнее предпринимателя не нашлось бы во всей Франции. Она же — самая красивая из нас, настоящая леди: рост выше среднего, миловидное лицо, серые глаза в обрамлении пушистых черных ресниц, шелковые темные волосы, бархатистая светлая кожа, тонкие руки, хрупкие плечи, осиная талия и ножки, которым позавидовали бы балерины. Они с Розали похожи, только у младшей сестрички не темные волосы волной, а жгучие непослушные черные кудри, как нельзя больше подходящие к её буйному несносному характеру, да ещё кожа у неё смуглая, как у пирата. Вся в отца, коренного тулузца, что внешностью, что характером. Вот уж кому точно надо было родиться сорванцом. А я… А я, наверно, вылитая мама. Совсем не помню её, да и отец редко что-то говорил о ней. Эдит не раз уверяла меня, что я — настоящая красавица, но я, сколько ни смотрелась в зеркало, не видела в себе ну ничего привлекательного. Ни изящества и благородства Эдит, ни темперамента и шарма Розали. Светло-рыжие волосы до пояса и совершенно не сочетающиеся с ними черные брови, мраморная, практически прозрачная кожа, волей-неволей казавшаяся болезненной, большие, до странности светлые глаза, мелкие черты лица, выдающиеся скулы, пухлые губы опять же странного малинового цвета. А Розали, заливисто смеясь, совсем как отец навеселе, уверяла, что я точно первая выйду замуж. От её слов типа: «Кто же польстится на наши с Эдит плоские зады и груди, если рядом павой вышагивает фигуристая рыжая светлоглазка!» — неизменно вгоняли меня в краску.

Кажется, все это было тысячу лет назад. А сейчас и отца нет, и мы не вместе, и темное будущее не сулит ничего хорошего. Маркиз заявил, что немедленно заберет дом, а значит, возвращаться нам некуда. От Эдит не было ни весточки со дня её отъезда в Анже, Розали сбежала из дома где-то месяц назад и тоже не писала. Но, думаю, они пытаются наскрести деньги на наше небольшое поместье. Безземельные дворянки! Боже, да мы даже не крестьянки, мы — бродяжки! Что нам титул без своего клочка земли? А на том клочке осталась часть души: родной дом, знакомые с детства места, могилы родителей. Что сделает со все этим маркиз? Продаст? Снесет все, распахает и засеет пшеницей? Не дадим! Под страхом смерти не дадим!

Корабль мягко покачивался на волнах, словно колыбель, но сон не шел ко мне, несмотря на последние изнурительные дни. Это ж надо, бегать от жандармов! Позор на весь парижский двор и королевскую семью в придачу! Чтоб любезному кузену с его матримониальными планами на мой счет хоть раз оторвать свой венценосный зад от трона и пробежаться так, как я!

Но мысли, не дававшие мне заснуть, касались вовсе не кузена и даже не предстоящей авантюры с целью удрать из-под венца. Пред моим мысленным взором стояла юная босая красавица, пешком бредущая из еведомой дали в Гавр, чтобы уплыть навстречу… нет, не счастью, а браку с состоятельным иностранцем. Что это? Простая корысть? Но в образ честолюбивой охотницы за богатеньким муженьком никак не вписывалась помощь первому встречному «нищему», который, судя по всему, еще и не в ладах с законом… Вспомнился вкус её губ. Не неумелый и робкий, как у большинства провинциальных девиц, а горячий, сладкий и такой многообещающий…

Я не заметил, как заалел горизонт, а впереди замаячил берег. Ну здравствуй, Англия! Что принесешь нам, французам?

Перед самым причалом я спустился в каюту, где до сих пор мертвым сном спала моя случайная знакомая. Она легла на грубый матрас прямо в одежде и не разуваясь, платье чуть съехало во время сна и теперь приоткывало край весьма соблазнительной груди. Мелькнула мысль разбудить девушку и предложить ей заверишь то, что мы так успешно начали на гаврской дороге, но, взглянув на темные круги, залегшие на матово-бледной нежной коже под глазами, отказался от этой идеи.