Огненный скит

Любопытнов Юрий Николаевич

Публикуется на сайте «Хотьково в сети»

© Юрий Николаевич Любопытнов

© Оформление электронной версии - 

Об издании

Роман «Огненный скит» (в первом издании «Золото викингов»), написанный на основе легенды о поисках клада, зарытого на одном из островов Соловецкого архипелага, охватывает целый исторический пласт жизни Российской империи.

Ведь поиски клада, волею судьбы оказавшегося в подземелье старообрядческого скита среди болот Русского Севера, начавшиеся чуть ли не в ХI  веке, продолжаются по сей день. По преданию, опасаясь нападения русских, викинги спрятали награбленное золото, зарыли в земле, решив для себя: «Будем живы – вернёмся за сундуком. Погибнем – он не достанется никому». Но именно этого последнего довода не пришлось никому узнать... Мысль о возможности разбогатеть вдруг, сразу будоражит умы. И вот уже Изот, владеющий тайной клада, гибнет от рук спасённого им Антипа, но тайну не выдает....

Сюжет романа захватывает и увлекает ещё и потому, что написан он простым и доступным языком, с характерными для того или иного персонажа особенностями речи. Живое слово героев, их искренность легко соотносятся с временем, когда происходят события. Все это придаёт роману в целом своеобразный колорит, отличающий творчество автора.

Перед вами первый том Собрания сочинений, в который входят роман «Огненный скит», рассказы и литературные портреты Ю. Казакова и А. Чикова.

В рассказах автор сумел создать ёмкий, народный, своеобразный характер своих персонажей. Люди, которых он изображает, по преимуществу работяги-мужички, народ мастеровитый, привыкший экономить и выгадывать, а то и подработать, потому что лишний рубль никогда не помеха. И – русская душа! – почти все любят провести время повольготней, языки почесать, выпить, побалагурит, подразнить кого-то».

О творчестве Ю.Н. Любопытнова

«Юрий Любопытнов из плеяды тех писателей, голос которых не сразу услышишь, как не сразу услышишь пение пеночки в многоголосом лесном хоре», — писал в свое время о творчестве молодого Любопытнова писатель Владимир Мирнев. И действительно, Любопытнову чуждо стремление выделиться, заявить о себе эпатажно. Он делает своё скромное дело — описывает жизнь, быт, характеры, поступки наших земляков, жителей Радонежья, неоднозначные, комичные и драматичные, порой доходящие до трагизма, но не противоречащие укладу их жизни.

Разнообразие жанров — от эсcе, лирической зарисовки, до рассказа и повести, — преданность теме любви к малой родине, к историческому прошлому родного края, отличает творчество писателя. А трилогия «Золото викингов», состоящая из романов «Огненный скит», «Мурманский сундук», «Озеро призраков» является подтверждением того, что и эпический жанр ему по силам. Что предшествовало написанию трилогии? Какими путями пришёл к теме, включающей в себя далекое прошлое и современность, как объединил героев непростой сюжетной вязью? Размышляя об этом нельзя оставить в стороне творческий путь писателя, особенности его художественного восприятия мира.

После службы в армии, окончив факультет журналистики МГУ им. Ломоносова, он работал в периодической печати, но никогда не оставлял занятий литературой. Увлечённый магической силой художественного слова, много времени уделял творчеству. Опубликованный в районной газете рассказ «Гамаюн» — один из первых таких опытов, привлекший внимание читающей публики к начинающему прозаику. Мужественно переживая критику своих творений, он с упорством и вдохновением работал над новыми рассказами…

Известно, что многократно маститыми писателями разных эпох воспеты были подмосковные места. Однако, когда свои рассказы стал публиковать М. М. Пришвин, сколько нового вдруг открылось для всех в описании природы Подмосковья.

Так и рассказы Любопытнова о людях Подмосковья, о замечательных окрестностях Хотькова, Абрамцева, где каждая деревенька, село, поселок — целая россыпь интереснейших исторических фактов, заставляют нас по-новому открыть для себя окружающий мир, наше замечательное Радонежье. Взглянуть и вдруг ощутить свою причастность к нему, ощутить на себе дыхание давно минувших дней. И именно такие чувства возникают, когда читаешь историческую повесть «Сеча на Клинском лугу». События, описанные в ней, разворачиваются здесь, неподалёку от Хотькова, в местах, где все освящено именем Сергия Радонежского. Автор обладает качеством видеть всё, как впервые, без груза привычки, и это делает его рассказы, повести по-особому привлекательными. Каждая книга его — своеобразная экспедиция в неведомую удивительную страну, где ждут нас новые открытия. Именно такой воспринимается и трилогия «Золото викингов».

Первый роман «Огненный скит» (в первом издании «Золото викингов»), написанный на основе легенды о поисках клада, зарытого на одном из островов Соловецкого архипелага, охватывает целый исторический пласт жизни Российской империи. Ведь поиски клада, волею судьбы оказавшегося в подземелье старообрядческого скита среди болот Русского Севера, начавшиеся чуть ли не в ХI веке, продолжаются по сей день. По преданию, опасаясь нападения русских, викинги спрятали награбленное золото, зарыли в земле, решив для себя: «Будем живы — вернёмся за сундуком. Погибнем — он не достанется никому». Но именно этого последнего довода не пришлось никому узнать… Мысль о возможности разбогатеть вдруг, сразу будоражит умы. И вот уже Изот, владеющий тайной клада, гибнет от рук спасённого им Антипа, но тайну не выдает.

Год за годом идут десятилетия, но мысль о сундуке с богатством не оставляет Антипа Маркелыча и на смертном одре он сыну на прощание говорит: «Так вот о главном. Не хочу умирать, не сказав тебе… Ты у меня один остался… В том скиту большое богатство зарыто — сундук мурманский, древний, найденный в Соловках во время раскола, с тех пор и сохранился. В нём большое число монет старинных, каменьев разных самоцветных и другого. Весом он в три с лишком пуда… Я всё искал его, да не нашёл. Видно, тебе придется».

Перипетии, доставшиеся на долю Степана — сына Антипа Маркелыча, являются своеобразным продолжением преступного пути, на который однажды ступил отец. Вряд ли ждёт сына удача, ведь он тоже пошёл на убийство, ничем не оправданное, ведомый лишь стремлением спасти собственную жизнь…

Сюжет романа захватывает и увлекает ещё и потому, что написан он простым и доступным языком, с характерными для того или иного персонажа особенностями речи. Живое слово героев, их искренность легко соотносятся с временем, когда происходят события. Все это придаёт роману в целом своеобразный колорит, отличающий творчество автора.

Говорят, что золотой запас писателя — это его мысли и наблюдения, сделанные им в течение жизни. Иными словами — биография автора. Писатель неизбежно опирается в своём творчестве на собственный опыт, знания, почерпнутые из жизни, из общения с современниками, земляками.

И ответы на многие вопросы, касающиеся личности Юрия Любопытнова, условий, сформировавших мировоззрение и мироощущение, тоже в его биографии. Родился он в простой семье: отец работал шофером, мать бухгалтером в ахтырской артели. Когда началась Великая Отечественная война, и отец воевал на фронте, мать с годовалым сыном взяли к себе в деревню Кудрино в пяти километрах от Хотькова её родители, дедушка и бабушка Юры Ворносковы Алексей Дмитриевич и Любовь Николаевна. В этой знаменитой деревне и прошло его детство. После возвращения отца из госпиталя, в 1946 году в Хотькове был выстроен бревенчатый дом, в котором и прошла жизнь писателя. Однажды отец принёс толстую тетрадь и сказал: «Пиши, сынок, дневник. Ты уже большой, записывай, что за день произошло». Юре тогда шёл девятый год, он послушался отца и стал вести дневник. Оказалось, что это было не простое дело, дальше записей о том, когда встал, умылся, куда и с кем ходил гулять, какая погода, дело не пошло. Позже в середине пятидесятых годов, став постарше, он вел дневник постоянно, в нём и мысли кое-какие появились. Теперь интересно бывает в него заглянуть…

«Не знаю, — говорит Юрий Николаевич, — возможно дневник сыграл свою роль — приобщил к «писательскому» труду, а, может быть, то, что я рано начал читать и читал много, как говорится, запоем. Любил, как многие мальчишки, приключенческие книги, рассказы о географических открытиях, путешествиях. Прочитал как-то Робинзона Крузо, сюжет так захватил меня, что захотелось знать, как сложилась судьба героя книги по возвращении с острова. Выяснил, что у книги есть продолжение, но нигде его так и не смог раздобыть. И вдруг подумал: чего искать? Попробую-ка я сам написать продолжение. И тогда же, классе в пятом, стал писать стихи. Годам к пятнадцати кое-что получилось, на мой взгляд, и хотя никому о своем увлечении не говорил, в школе как-то узнали о моих стихах… Уже тогда писал я много, пробовал себя в разных жанрах. Пожалуй, только драмы не писал».

Конечно, всё это отнимало массу времени, вполне естественно, что не столь горячо любимые предметы, вроде математики, физики, выпадали из поля зрения юного литератора. Ругали в школе, поругивали дома, но в целом родители относились с пониманием к увлечению сына и даже поощряли…

Еще, наверное. дом Ворносковых — деда с бабушкой, где жил маленький Юра с матерью, пока отец был на фронте, — та жизнь, запечатлевшаяся в сознании, как на фотопленке, не могла не повлиять на дальнейшее творчество. Дед был резчиком-ковшечником. И не только ковши резные, но и невиданной красоты лебеди и диковинные птицы выходили из-под его рук. А запах свежих стружек, дерева наполнял тогда избу, придавая сказочность всему происходившему.

Может быть, в Кудрине военных лет и были истоки того, что позже, в зрелые годы, выльется в рассказы о жизни и людях деревни, об их заботах, радостях. И сегодня, нет-нет, да и вспомнится Любопытнову кудринское детство со скотным двором, поездки на лошади с бочкой за водой, престольные праздники, что так широко и безоглядно отмечали всей деревней, тогдашние песни и разговоры резчиков-артельщиков…

И контуры небольшого подмосковного Хотькова невольно угадываются в современных его рассказах. Города, тяготеющего к деревне. Это с годами он стал промышленным центром, настоящим городом, но основа, опора и крепость его — всё же деревня. И в основе характеров нынешних хотьковцев — характеры предков, что жили в Мутовках, Кудрине, Ахтырке. Об этих людях — рассказы Любопытнова. Его сборник «Три месяца лета» — рассказ о людях нравственно чистых, трудолюбивых, умеющих ценить хорошую шутку и добрый разговор. Книга была издана в 1988 году в издательстве «Советский писатель» 30-тысячным тиражом.

Ещё будучи студентом факультета журналистики МГУ, начиная с 1963 года, Любопытнов много печатался в районной газете «Вперёд». Тогда-то читатели и познакомились с его стихами, рассказами, повестями. Это был поиск жанра, поиск своего места в литературе. Но предпочтение в творчестве Юрий Любопытнов стал отдавать рассказу. Постепенно он вытеснит остальные литературные пристрастия. И хотя поначалу из «толстых» журналов приходили лишь доброжелательные рецензии с вежливым отказом в публикации, Любопытнов не сдавался, с завидным упорством продолжая работать. Правда, иногда у писателя закрадывались сомнения: «Уж не графоман ли я? Пишу, пишу, сколько лет уже посылаю свои рассказы, и никак их не принимает «большая» литература», — досадовал, скорее, сам на себя, чем на кого-либо молодой литератор. И, как нередко бывает, помог счастливый случай…

Пришел в районную газету «Вперёд» в 70-х годах новый редактор А. В. Диенко, прочитал рассказы Юрия Любопытнова и предложил ему познакомиться с писателем, что живет в Абрамцеве. Что, мол, в своём соку вариться? Пусть настоящий писатель оценит твоё творчество! Так состоялось знакомство с Юрием Казаковым, известным писателем, чьими рассказами зачитывались тогда не только у нас в стране, но и далеко за пределами тогдашнего Советского Союза.

Это Казаков в одном из писем-рекомендаций назвал Любопытнова «рассказчиком чистых кровей», разглядев в нём тот дар, что отличает человека, просто владеющего пером, от настоящего писателя. И ещё назвал Любопытнова «писателем перспективным». Лестные характеристики подтвердились в дальнейшем, в 1982 году, когда в «большой литературе» — журнале «Москва» — был опубликован первый рассказ Любопытнова «Заступник Кузьма Лычков», и в 1983 году, когда Любопытнов — участник Y общемосковского Совещания молодых писателей — был отмечен в числе лучших. Тогдашний секретарь правления Московской писательской организации О. Попцов назвал его и нескольких других авторов «подлинным открытием совещания». А год спустя, кому дорог был писатель Ю. Казаков, увидели его глазами Ю. Любопытнова, написавшего в «Литературной России» очерк «Дом в Абрамцеве», посвящённый памяти безвременно ушедшего из жизни Юрия Казакова. И тогда многие смогли убедиться, что Любопытнов оказался достойным учеником. Его «Дом в Абрамцеве» — прекрасно написанный рассказ об одном из интереснейших писателей-современников, чьё творчество развивалось и совершенствовалось на просторах Радонежья.

Рассказы Юрия Любопытнова, его лирические миниатюры не раз печатались в издававшейся для соотечественников за рубежом газете «Голос Родины», в журнале «Юный натуралист», в других изданиях.

Его рассказы не спутаешь с другими, они написаны у нас, в Абрамцеве, Хотькове. Радонежье стало для писателя с самого начала творческой жизни тем чистым родником, откуда черпает он вдохновение. Интерес к историческому прошлому, желание узнать больше о том, как жили предки в этих удивительных местах, побудили Юрия Любопытнова к поиску фактов, подтверждающих догадки. Почему, например, здесь, вблизи Хотькова, — урочище Казаково? Что прячется за этим названием? Вот уже рождается замысел исторических повестей «Радонежская засека» — одна из них — о том, как отбивались от нашествия ордынского наши предки, отрезая путь врагу огромными лесными завалами-засеками.

Немало тропинок исходил Юрий Любопытнов по нашему краю, немало книг переворошил, прежде чем написал свою «Сечу на Клинском лугу», закончив ее словами: «До сих пор под Кудрином известны места, связанные с битвой, прошедшей между казаками и мужиками в 1609 году. Луг под деревней, где сошлись два отряда, до сих пор зовется Клинским. Рядом с ним склон прозывается Сеча, а поляна у ведущей в село Озерецкое зарастающей теперь дороги, где была стоянка сечевиков, зовется Казаково».

Он несколько лет возглавлял краеведческий отдел Государственного музея-заповедника «Абрамцево». Буквально физически соприкасался с прошлым Радонежского края​, знакомясь с историей экспонатов, уже собранных и поступающих.

Изданную в 2004 году книгу «Хотьково и его окрестности» автор закончил послесловием — призывом к землякам пополнить музей материалами из домашних архивов. «Всё это не только интересно, но и крайне важно сохранить для наших детей и потомков, чтобы они выросли людьми, ведающими свою родную отечественную историю».

Последняя книга, получившая лестные отзывы читателей — повесть «Свет над Маковцем» — о юности Варфоломея, будущего Сергия Радонежского. Книга задумывалась, как первый шаг на пути к празднованию 700-летия со дня рождения православного святого.

Любопытнов полон творческих замыслов, он много и увлечённо работает, всё глубже осваивая новый для себя жанр исторического романа.

Писатель, казалось бы, далекий от проблем современности, увлечённый творчеством, по-своему участвует в жизни родного края и страны. Своими произведениями он прокладывает пути от прошлого к настоящему и будущему. Без такой связи времен трудно выстоять в том бесконечном потоке преобразований, что захватывает наше общество и порой ведет к утрате достойных жизненных ориентиров.

Многое уже сделано, написаны рассказы, повести, исторические романы, эссе. Поиск «золота викингов» продолжается. Продолжается и творческий поиск писателя. Он ищет ответы на сегодняшние вопросы, пристально вглядываясь в прошлое. Он рассказывает о прошлом так, чтобы каждый почувствовал себя ответственным за происходящее сегодня. Ведь и оно, это сегодня, неизбежно станет прошлым.

Ксения Кальянова

Сочинения

Том 1

Роман ОГНЕННЫЙ СКИТ

Пролог. ВАРЯЖСКОЕ ЗОЛОТО

Мечи их скрестились. Лязгнула сталь. Меч Асвида скользнул по мечу руса и упёрся в широкий крыж, предохраняющий руку от ударов. Он увидел глаза руса. В них горел огонь ярости и упорства. Рус оттолкнул Асвида ногой, ударив в колено, и занёс своё оружие над его головой. Викинг отклонился от звенящей стали, прикрывшись щитом.

«Славный рубака, — подумал Асвид, отступая к воде. — Мне бы таких с десяток в команду и можно идти на любые подвиги».

Не полагал он, что местные жители окажут его отряду такое сопротивление. А этот рус просто взбесившийся какой-то. Машет мечом без устали, как ветряная мельница.

Его люди были уже на корабле. Асвид вскочил на сходни и продолжал отбиваться от наседавшего противника. Тот был упрям и решителен. Доски гнулись под тяжестью сражавшихся.

Викинг был высок и силён. Длинные светлые волосы трепал ветер. На груди поблёскивала лёгкая кольчуга. Сколько таких единоборств пришлось ему выдержать в течение жизни — не сосчитать. Никогда ещё вражеский меч не побеждал его. Но такого напористого и могучего противника он встречал впервые.

Часть первая

ТАЙНА СТАРЦА КИРИЛЛА

Глава первая

В ловушке

Изот проснулся от сильного гула. Казалось, мощный ураган обрушился на скит и рвал, и крушил всё вокруг себя. Келья, в которой горела только лампадка перед образом Спасителя, потемневшим от времени и копоти возжигаемых свечей, была освещена неестественно багровым светом, мечущимся по тёсаным бревенчатым стенам.

Как был в исподнем, Изот вскочил с лавки, на которой спал, и бросился к небольшому оконцу, выходившему на площадь. Отсветы рдяного пламени ударили в лицо, озарили окладистую бороду, широкий лоб, волосы, расчёсанные на прямой пробор, глаза, в которых отразились растерянность и беспомощность.

«Пожар!» — пронеслось в мозгу Изота, и сердце забилось неровно и учащённо.

Скит стоял неправильным шестиугольником. Стены келий и соединявших их между собой крытых холодных переходов, или сеней, образовывали замкнутую жилую линию. Теперь эти постройки были охвачены пламенем. Горели балясины крылец, пламя лизало стены, стелилось тугим напором по тесовым крышам. Во дворах, где содержалась общинная живность, блеяли овцы, ржали лошади, мычали коровы. Озверевшие псы выли, лаяли, хрипели, старались разорвать цепи, на которые были посажены. Свечами полыхали вековые ели, росшие на территории скита.

На площади он не увидел ни единой живой души. Хоть бы чья-либо тень мелькнула во дворе. Только треск, гул, космы дыма и обжигающий пламень! Создавалось впечатление, что скит вымер. Но это было не так. Сквозь шум разбушевавшейся стихии Изоту чудилось, что он слышит крик, даже не крик, а крики. Нельзя было разобрать, что кричали: то ли звали на помощь, то ли молились, то ли проклинали кого — всё сливалось в один многоголосый жуткий вой. Так могли кричать только обезумевшие от страха люди в минуты смертельной опасности.

Глава вторая

Грабители

Чем ближе он подходил к хранительнице, тем ярче становился свет. Изот приблизился к входу в тайное место скитников и замер, прижавшись спиной к стене штольни. Он увидел двух мужчин с зажжёнными смоляными факелами, склонившихся над большим с овальной крышкой, окованным медными пластинами, сундуком. Их тени исковерканными пятнами колыхались по стене и потолку. Свет факелов был мутен и смраден, но достаточен для того, чтобы можно было разглядеть грабителей. А что это грабители, Изот не сомневался.

Когда один из них обернулся, знакомое показалось Изоту в его облике. Вглядевшись, ключник узнал его — это был скитник Филипп, по прозвищу Косой. Второй был незнаком. Лицо безбородое, бритое, одежда городского покроя, баранья шапка на голове. За поясом торчал длинный нож. Этот был нездешний.

Грабители Изота не видели и не слышали, занятые своим делом, и тихо переговаривались. Слова глухо отдавались в подземелье.

— Ну вот, — говорил Филипп, — что я вам врал, что видел этот сундук. Вот он, родной, на месте. — И он похлопал рукой по крышке сундука, словно трепал любимую лошадь.

— На месте-то он на месте, — отвечал ему городской, присаживаясь на колени и трогая замки. — Здесь два замка. Надо ещё открыть их. Может, в нем совсем и не деньги, а какая-нибудь ненужная рухлядь. А может, не надо открывать, барин не велевал?..

Глава третья

Спасённые

Надышавшись вдоволь свежего морозного воздуха, с жадностью втягивая его ртом, Изот ходко, минуя деревья и кустарники, прошёл к горевшим кельям. Ветки орешника больно хлестали по лицу, плечам, но он не замечал этого: ему хотелось быстрее узнать, что сталось с остальными обитателями скита.

Стоял конец ноября. Уже ударили первые сильные морозы, сковали землю, побили траву и последние пожухлые листья деревьев, ледяной бронёй покрыли реки и озёра. Обнажённый лес казался редким даже в полусумраке. Снег тонким слоем припорошил поляны и опушки, придав окружающему оттенок неподвижности и суровости.

Когда Изот приблизился на расстояние, на котором можно было находиться без риска для жизни, не боясь огня, его глазам предстала печальная картина. Скит догорал. Все постройки были сметены огнём, и ветер раздувал горы красных углей на месте былых келий. Только кое-где были видны уцелевшие нижние венцы, да остовы почерневших от копоти печей сиротливо вздымали трубы, словно руки, молящие о помощи. Не было слышно ни криков, ни стонов, и никого не было видно. Лишь стреляли время от времени догорающие смолистые брёвна, трескались угли и налетавший порыв ветра закручивал спиралью удушливый дым вместе с серым пеплом, высоко поднимал его и рассеивал над пожарищем и окрестным лесом.

— Эге-ге-гей! — покричал Изот, приложив руку ко рту, полагая, что если кто схоронился в лесу, то отзовётся.

Но ответом было только глухое эхо, прокатившееся по оголённой, припорошённой снегом опушке.

Глава четвёртая

В подземелье

Разбудил его плач ребёнка. Открыв глаза, Изот сначала не понял, где находится и что происходит вокруг. Но через мгновение всё встало на свои места: он вспомнил вчерашние события, и тревожная волна замутила душу.

Дрова в камельке прогорели, и холод остро чувствовался в землянке. Истово кричал ребёнок.

— Иду, не кричи! — сказал Изот, скорее себе, чем ребёнку, поднялся с жёсткого ложа, нащупал хворост, приготовленный вчера, бросил в очаг и раздул угли.

Сухие ветки затрещали и занялись. Положив несколько досок сверх хвороста, он подошёл к младенцу. Тот высвободил руки из-под холстины и Дуняшкиной душегрейки и во всю мочь лёгких кричал. Изот наклонился над ним. Ребёнок перестал плакать. Свет от камелька падал на лицо. Изот увидел глаза. Синие, они глядели осмысленно и удивлённо. Высокий лоб морщился — младенец силился понять, что происходит вокруг.

— Хватит реветь, — наставительно сказал Изот ребёнку, хотя знал, что тот его не поймёт. — Это что за рёва такой! Э-э, да мы мокрые, — пробурчал ключник, сунув руку в одежды, которыми был прикрыт младенец. — Не плачь. Сейчас мы поправим это дело. Обсохнешь в чистых простынках, и опять будешь спать. Вот ведь какое горе на меня навалилось… Один бы ништо, а с тобой…

Глава пятая

Чужие люди

Изот всегда спал чутко. Малейший шум, скрип, яркий свет — всё, что выходило за рамки привычного, заставляло его просыпаться. Но сегодня он проснулся в середине ночи не от шума или яркого света, а от томительного гнетущего чувства, которое охватило его существо. Тоскливое беспокойство проникало в душу, не оставляя там свободного места. Ему чудилось, что снова накатывается огненный вал, пожирая всё, что встречается на пути.

Он лежал с открытыми глазами и смотрел, как тлели угли в камельке. В погребе было бы совсем темно, если бы не камелек. От тепла, исходившего от углей, снег подтаивал на накате и капли изредка падали на горячие камни и шипели. Это шипение, то тихое, то ворчливое не давало Изоту возможности отогнать мрачные мысли. Оно как бы сообщало ему об опасности, которая ещё не пришла, но уже бродит рядом.

Тревога бередила мозг и сердце. «Чего это я? — думал Изот, собирая воедино мысли. — Ничего не произошло, а я начинаю беспокоиться». Но смутный страх, как паутина, опутывал его и не давал покою.

— Что может быть хуже моей доли? — спрашивал он сам себя. — Чего я боюсь? — И не находил, что ответить.

Полежав часа два или три на жёсткой подстилке, то подкладывая под бока полы кафтана, то откидывая их и, поняв, что больше не заснет, он поднялся, подложил хвороста в камелёк, раздул угли. Хворост затрещал, пламя взметнулось ввысь, осветив подземелье. Хотя огонь в течение суток горел почти не переставая, в подземелье было влажно. Стены, выложенные валунами, источали холод и сырость.

Часть вторая

Постоялый двор

Глава первая

Изот в городе

Вчера, покинув с младенцем заснеженное пепелище и ступив на замёрзшие болота, Изот уже знал, что будет делать после того, как оставит ребёнка добрым людям. Кому его оставить, он решил ещё тогда, когда эта мысль впервые пришла в голову. За болотами, чуть в стороне от тракта, ведущего в уездный город Верхние Ужи, на речке Язовке стояла мельница. Она была ближайшей к скиту, и на ней скитники зимой мололи муку. Изот бывал там. Видел и самого мельника. Тот жил с женой, но детей у них не было. Жили они, если не зажиточно, то во всяком случае не бедно. Знал он и то, что жена у мельника была работящая, крепко верящая в Бога, и что самое главное, была отзывчивой и доброй. Всё это и повлияло на то, что Изот решил оставить дитя у них.

Он долго ждал, когда немного рассеется темнота, и когда наступил вялый рассвет и в оконце на кухне зажглась свеча или лучина, — значит хозяева уже встали — Изот вышел из леса. Ворота были открыты, и он беспрепятственно вошёл во двор. Поозиравшись, и не заметив на воле никого постороннего, крадучись приблизился к крыльцу.

Оставив корзину с ребенком на крыльце, вернулся обратно и спрятался за деревьями, не упуская из глаз корзины, стоявшей у входной двери. Вскоре вышел мельник, и ещё не видя корзины, открыл рот в широком зевке. Перекрестив рот, хотел сойти со ступенек, но задел ногой корзину. С минуту стоял как вкопанный, видимо, соображая, что им послал Бог, затем нагнулся и откинул тряпьё. Его замешательство длилось недолго. Уже через секунду, он схватил корзину и открыл дверь, что-то крича жене. Увидев, что мельник обнаружил дитя и внёс в дом, Изот с сильно бьющимся сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, поспешил вглубь леса. Отойдя на значительное расстояние, он скрылся в молодом густом ельнике, где его никто не мог увидеть, и только тут перевёл дыхание. Почувствовав, что в горле от волнения пересохло, он нагнулся, зачерпнул в руку снегу и стал слизывать его с ладони.

Ему было видно, как мельник, полураздетый, выбежал на крыльцо, окинул глазами двор, вышел за ворота, прошёлся по переметённой дороге, видимо, увидел следы от лыж, ведущие в лес, потому что посмотрел в ту сторону и побежал обратно дом.

Отдышавшись и успокоившись, крадучись, стараясь не выходить на открытое пространство, а держась вблизи деревьев, Изот вернулся к мельнице, чтобы убедиться, что ребёнка точно взяли. Долго стоял в придорожных кустах, наблюдая за домом мельника. Без варежек руки зябли, и он, широко открыв рот, дышал на них, стараясь согреть. Убедившись, что ребёнок в доме, — корзины на крылечке не было, теперь не бросят сиротину, — он, уже ничего не боясь, вышел из лесу и сбросив с ног привязанные ступни из еловых веток, пошёл по заснеженной дороге прочь от мельницы, стараясь выйти на большак, ведущий в город.

Глава вторая

На Съезжей

Выйдя из ломбарда и пересчитав деньги, которые дал ему за подсвечник хозяин заведения, Изот засунул их глубже в карман кафтана и стал подниматься в центр города по извилистой улице, по обеим сторонам которой в белых снежных кокошниках возвышались двухэтажные деревянные дома, опоясанные глухими высокими заборами.

Сегодня, когда возница упомянул в разговоре хозяина постоялого двора Пестуна, Изот отметил, что раньше слышал это имя. Но где и при каких обстоятельствах, вспомнить не мог. Всю дорогу к ломбарду он размышлял над этим, не по тому, что так ему хотелось, а непроизвольно это имя всплывало в мыслях, чем-то притягивая его и вызывая некоторую оторопь в душе. И уже поднявшись к центру города, подняв глаза от оскользнувшего узкого тротуара, он неожиданно впереди себя увидел со спины фигуру человека, которая заставила его невольно вздрогнуть и всколыхнуть в сознании недавние события. На человеке был длиннополый кафтан, видать не с его плеча, на ногах нечто напоминающие пимы, за спиной пустой вещевой мешок. Он опирался на суковатую длинную палку. Сердце Изота неровно забилось — идущий впереди человек, как две капли, был похож на Одноглазого. Оторопев, Изот непроизвольно замедлил шаг, но через секунду пришёл в себя и подумал, что ошибся: Одноглазый сгорел в сторожке. Неужто померещилось? Издали этот человек напоминал Одноглазого, очень был похож на разбойника, однако, отметил скитник, тот был широкоплеч и силен, а этот тощий, как жердь. Только догнав его, и заглянув в лицо, можно было сказать: ошибается Изот или нет. И скитник, не в силах унять трепещущего от волнения сердца, прибавил шагу.

Человек шёл, не оглядываясь, ровным шагом, не торопливым и не спешащим, легко ставя ноги на снег. Расстояние между ними заметно уменьшалось. Но догнать человека скитнику не удалось. Тот свернул в узкий переулок. Изот чуть ли не бегом устремился за ним, но переулок был пуст. Человека и след простыл. Сколько Изот не ходил взад вперед по переулку, никого напоминающего Одноглазого не увидел.

Выйдя на широкую улицу, укатанную санями до зеркального блеска, Изот спросил у двух прохожих, видимо, знакомых, разговаривающих на тротуаре, не видели ли они высокого человека с посохом и котомкой. Те отрицательно покачали головой.

«Наваждение», — подумалось Изоту. Это видение взволновало душу, разбередило старую рану, но и дало неожиданный результат. Изот вспомнил, что имя Пестуна упоминали разбойники. А раз упоминали, значит, его знали. И поэтому Изот решил остановиться на постоялом дворе Пестуна, полагая, что там он быстрее узнает о барине.

Глава третья

Дормидонт Пестун

Дормидонт Пестун сидел в своей конторке — угловой небольшой комнате с одним окном — за столом и щёлкал счётами. Слева от него на столешнице был большой ворох бумажных денег, справа — толстая амбарная книга, в которую он записывал цифры, ежеминутно макая перо в пузырёк с фиолетовыми чернилами.

Это был кряжистый полнотелый мужчина с квадратным глыбообразным лицом, на котором посверкивали сквозь щёлки век глаза и казалось, что он постоянно жмурится, словно от яркого света. Щёлки настолько были узкими, что невозможно было угадать, какого же цвета глаза. Густая, жёсткая борода была коротко подстрижена. Вьющиеся волосы на голове тоже были подстрижены, открывая большие мясистые уши, сверху до мочек поросшие редким седым волосом. На нём была белая косоворотка, поверх которой надет жилет. Когда Пестун откидывался на спинку стула, чтобы передохнуть от работы, на животе посверкивала массивная хитросплетённая серебряная цепочка от часов.

В очередной раз потерев уставшие от цифр глаза, он отодвинул от себя счёты, и с минуту сидел о чём-то думая, потом взял со стола колокольчик и встряхнул его. На звон широкая вощёная дверь открылась и на пороге появилась словно из небытия (в коридоре было сумрачно) щуплая фигура юркого человечка в чёрном помятом картузе, который он сгрёб с головы лишь очутился в конторке. С зажатым в руке картузом он подобострастно поклонился, являя покорность и услужливость. Был он похож на отслужившего церковного дьячка. Жидкая куцая остриём вниз бородёнка и редкие усы только дополняли сходство с сельским церковным служителем.

— Чего-с изволите, Дормидонт Фёдорович? — спросил он тонким хитрым голосом.

— Что узнал нового, Нестор?

Глава четвёртая

Душегубство

Уже неделю Изот жил в городе, но в своих поисках не продвинулся ни на шаг. Кого бы он не спрашивал, никто не знал Василия Ивановича Отрокова. И видом не видали, и слыхом не слыхали. Швейцар, которого он расспрашивал о барине, вдруг ни с того, ни с сего стал гнать Изота от дверей гостиницы в шею, крича, что, если тот не уйдёт по добру, по здорову, то будет иметь дело с полицией. Изот отметил, что, прождав барина всю ночь у дверей заведения мадам Гороховой, не увидел его, хотя швейцар говорил, что человек, похожий на того, кого описал Изот, находится в гостинице. Тот, наверное, каким-то образом ушёл незамеченным, возможно, его кто-то предупредил, или швейцар соврал, что его нет, хотя тот был в заведении. И почему такая перемена произошла с швейцаром?. Сначала он был доброжелательно настроен к Изоту, а затем изменился до неузнаваемости. Может, его подкупили? Тогда это говорит о том, что Изот стоит на правильном пути — Отроков затаился где-то поблизости, и Изот найдёт его, дай только срок.

Как бы то ни было, но в настоящее время попытки найти барина не давали никакого результата. Изотом иногда овладевало сомнение в удаче его розысков, переходившее чуть ли не в отчаяние, надежда сменялась разочарованием, однако поисков не прекращал. Постоянно его тревожила только одна мысль — деньги подходили к концу, и надо было подумать, как жить дальше.

После Крещенья на дворе заметно потеплело, и улицы не были такими пустынными, как прежде, когда лютовал мороз. По ним резво неслись сани и возки, краснощёкие женщины, неся на коромысле вёдра с колодезей и прудов, не прятали от стужи лиц в платки, гомонливые стайки мальчишек облюбовали возвышенности и овраги и с визгом и смехом катались на салазках, рынок так и кишел праздным людом, зазывно горланили торговцы и торговки — до Масленицы и Великого поста оставались считанные дни.

Изот продолжал ходить по городу и почти у каждого прохожего выспрашивать о барине. На него стали обращать внимание, и он подумал, что может навлечь на себя беду, если так въедливо будет интересоваться Отроковым. Решив, что надо прекратить такие заметные поиски, и быть осторожней, он пошёл к рынку, где хотел купить варежки. Старые совсем продырявились, и хотя зима шла на убыль ходить с голыми руками было несподручно.

У ворот рынка он встал в сторонке и стал наблюдать за снующим взад вперёд народом, не в надежде увидеть барина, а просто убить время, потому что не знал, что делать дальше. На другой стороне въезда в рынок в худой одежонке, в облезлом овчинном кожушке, в лапоточках, постукивая нога об ногу, как воробей, подпрыгивал лядащего вида мужичок с бледным испитым лицом, протягивая красную руку каждому прохожему, прося подаяния. Ему подавали, он сопел сопливым носом и складывал медные копейки в холщёвую суму, перекинутую через плечо. Изот поглядывал на него, мужичок на Изота. Видя, что Изот не делает никаких противоправных действий в отношении мужичка, тот подпрыгал к нему и, вытирая рукой под носом, прогнусавил:

Глава пятая

Брошенный в лесу

Изот нутром чувствовал опасность. После случая с нищим, он мысленно проанализировал последние события, но не нашёл в них ничего, что бы говорило, что ему это подстроили. Однако, поразмышляв, пришёл к мнению, что за ним давно ведут наблюдение, и убийство попрошайки — дело рук того самого барина, который затаился где-то здесь и следит за Изотом. Конечно, барин своими руками не будет убивать Изота, для этого у него, наверное, достаточно лихих людей, кто за мзду сделает, что угодно. Может, этот нищий не сам по себе попался на пути Изота. Может, у него было задание сказать Изоту, что он знает барина, а барина он и не знал. Всё это подстроено. Но для чего? Для чего нужно было убивать попрошайку? Чтобы он не указал на барина. В таком случае его не подговорили, а он сам случайно вышел на Изота. Тут скитник вспомнил мужика с оловянными глазами, сидевшего за столом в углу. Он тогда ему показался подозрительным, но Изот не придал этому значения, всецело поглощенный мыслью, что скажет ему нищий о барине. Точно мужик следил за ними. Теперь задним умом Изот понял, что следил. Почему он сразу и очутился на улице с полицейским. Это было всё заранее рассчитано. И Изот явился виновником смерти нищего.

Размышляя дальше, Изот пришёл к мысли, что сделал большую глупость по своей наивности, придя в Ужи и бесхитростно расспрашивая всех и вся о барине Отрокове. Это навлекло на него подозрения. В Ужах жили люди отставного поручика, взять того же Пестуна, к которому в пасть он сам сунулся, и, естественно, они доложили барину, который обитал где-то в этих краях, может, даже в городе и тот, зная, что Изот является свидетелем похищения грамоты из скита и его поджога, решил от него избавиться. А нищий, может, действительно знал кое-что о барине, и чтобы он не рассказал Изоту о нём, его убили, и теперь концы в воду.

Всё это было печально, и Изот подумал, что ему надо сменить место обитания и на время прекратить поиски барина, столь резво начатые. Завтра он съедет со двора и наймётся к какому-либо купцу в работники, будет потихоньку жить, не забывая о своих намерениях… Так будет лучше, ненавязчиво он соберет сведения о поджигателе скита. Разбойники упоминали имя Пестуна — подручного барина, Изот думал будет лучше, если он остановится в логове барина. И он пошёл напролом, а это оказалось чреватым для него.

Придя к таким мыслям, он задул свечу и, не раздеваясь, прилёг на кровать. За постой с хозяином он рассчитался и завтра уберётся отсюда. Сегодня он видел Пестуна мельком, но заметил, что тот по-особому посмотрел на Изота. Взгляд был хоть и короткий, мимолётный, но он сказал скитнику много.

Неспокойные мысли тревожили его, он прогонял их, непрошенных, но они назойливо лезли в голову. К полуночи он заснул, но проспал недолго. Поняв, что больше не заснёт, он встал и сел на кровати. «Не буду дожидаться рассвета, — думал он. — Уйду сейчас». Посидел с минуту, и когда глаза привыкли к темноте, не зажигая свечи, нащупал приготовленный мешок, в котором была смена белья и краюха хлеба, и приоткрыл дверь в коридор.

Часть третья

Старая мельница

Глава первая

Подкидыш

Маркел с сыном Антипом и женой Прасковьей убирали на огороде капусту. Уродилась она в этом году славная: кочаны упругие, белые, некоторые, наверное, фунтов под девять-десять. Прошли первые заморозки, и капуста приобрела сочность, звучность, хрустела под рукой, когда срезали круто налитой вилок.

Антип сшибал кочаны кухонным тяжёлым косарём, а Маркел и Прасковья бросали их в куль, чтобы полный отнести в сени. Там их сваливали в кучу, приготовившись после обеда порубить для квашения. Для этого Прасковья рано утром, загодя, нарезала моркови, приготовила яблок, клюквы, грубого помола соли и чеснока.

Маркел, видя, как Антип орудует острым косарём, радовался: дельный из него парень выйдет — и не болезнен, и разумом смышлён. Тогда-таки уговорила его Прасковья оставить подкидыша, да и сам он особо не сопротивлялся, наоборот, в душе полагал, что надо оставить, только ждал первого слова жены, и вот теперь оба не нарадуются на приёмыша. Отрада и помощь в старости, да и хозяйство есть теперь на кого оставить.

Как сейчас помнит Маркел тот день. Было это после Юрья холодного, но до Николина дня. Ночью тогда подвывала метель, снег бил в стёкла, а под утро затихло и так благодатно было на воле. Встали они, как всегда, рано. Прасковья подоила коров, затопила печь, собрала на стол. Поев, Маркел по привычке облизал деревянную ложку и положил на стол. Сам не зная почему, вздохнул:

— Эх, мать наша гречневая каша: не перцу чета, не прорвёт живота.

Глава вторая

Странник

Печь была протоплена и источала дремотное тепло. На широком выскобленном подоконнике сидел серый кот с большими усами и глядел на улицу. Увидя вошедших, потянулся, выгнул спину, с наслаждением зевнул, спрыгнул на пол и стал тереться о ноги Прасковьи, предчувствуя, что скоро будет вкушать пищу.

— Ну что, Лентяй, поесть захотел? — ласково сказала она коту. — Сейчас кашки с молочком отведаешь.

Прасковья быстро разделась и захлопотала у шестка. В избе пахло топлёным молоком, свежеиспечённым хлебом, круглые караваи которого, накрытые льняным чистым полотенцем, лежали на лавке на деревянном подносе и источали сытный запах.

— Давай, Антип, раздевайся и садись за стол, — сказал сыну Маркел, видя, что тот мешкает у вешалки. — Пообедаем и будем рубить капусту. День короткий стал, надо к вечеру управиться. А то не дай Бог мороз ударит — перемёрзнут кочаны.

Антипу было неохота рубить капусту и он, нарочито зевая, сказал:

Глава третья

Выстрел в лесу

Второй месяц Изот жил на мельнице. Хозяева ему нравились: и рассудительный, немногословный Маркел, и спокойная, расторопная Прасковья, с утра до позднего вечера хлопочущая у печки. С порученной работой он справлялся, и хозяева были, видимо, им довольны, никогда не показывали ни явного, ни скрытого раздражения, наоборот, при всяком удобном случае Прасковья хвалила Изота, а Маркел удовлетворённо крякал при виде добросовестно выполненной работы.

С утра Изот задавал корм скотине, чистил хлевы. Если мужики привозили зерно, помогал Маркелу. Остальное время проводил в небольшом холодном прирубе, где стоял столярный верстак, на котором можно было выполнять нехитрые работы по дереву.

Маркел держал несколько семей пчёл в колодах. Изот вызвался сделать ему настоящие ульи, и мельник согласился. Теперь, пока было светло и не было других дел, Изот пилил, строгал, прилаживал дощечки друг к другу.

Первый снег выпал после Покрова, да так и остался лежать, потому что неожиданно заморозило. Окрестности мельницы приобрели нарядный вид: запорошенная земля словно была покрыта белой скатертью, а деревья стояли, как новогодние гостинцы, обсыпанные сахаром. Тонкий, зеленоватый, бутылочный, лёд сковал заводь. Был он крепок и выдерживал человека.

Изот строгал в прирубе, поглядывая в заледенелое снизу оконце, в которое были видны красногрудые пушистые снегири, облепившие ветки кустов. Они были похожи на румяные яблоки, оставленные хозяевами под зиму. Антип топором прорубал лунку во льду, чтобы брать питьё для скотины.

Глава четвёртая

Путь на пепелище

Ещё до Михайлова дня Изот принёс из леса обрубок дерева длиной аршина три. При помощи топора и клиньев расколол его на четыре части, обтесал и положил сушиться.

— Чего собираешься делать? — спросил его Антип, видя, как Изот аккуратно укладывает тесины в промежуток между печкой и переборкой.

— Подсохнут, сделаю и тебе и себе дощечки, лыжи называются. Будешь с горок кататься, а по снегу, как по дороге ходить.

У Антипа заблестели глаза.

— И на охоту по снегу можно будет ходить?

Глава пятая

Золотой потир

Стало смеркаться, и Изот решил, что пора искать место для ночлега. Он стоял на земле, последней твёрдой опоре — дальше шли замёрзшие болота с протоками и озерками, тянувшимися на десятки верст. Опасный путь, преодолеваемый только теми, кто знал дорогу.

Ключник нашёл большую старую ель, нижние ветви которой свешивались до земли, образуя нечто наподобие шалаша. Он раздвинул их и пролез к стволу. Снега вокруг него почти не было, настолько был густ навес лапника. Здесь он разведёт костёр, а ветви укроют на случай непогоды.

Он сбросил котомку, ружьё, взял топор и стал обрубать нижние ветки. Затем нарубил лапника для подстилки, чтобы не спать на голой земле, сходил за дровами, благо их было вокруг много. Заготовленного сушняку должно было хватить на ночь, однако зная, что он быстро прогорит, ключник срубил несколько толстых берёзок. Ветра под елью не чувствовалось, и Изот порадовался, что нашёл хорошее укрытие.

Он развёл огонь, набрал в котелок снегу, положил несколько картофелин и подвесил на роготульку над костром. Когда картошка сварилась, очистил её, отрезал кусок говядины и стал ужинать.

Темнело быстро. Скоро Изот не стал различать, что у него творится за спиной.

Часть четвёртая

ЛИХОВА ПОЛЯНА

Глава первая

Болотный старец

Антип отталкивался от дна веслом и поглядывал изредка на жену Василису, сидевшую на корме в тёплом платке, закутавшем ей голову, плечи и грудь. Открытой была лишь нижняя часть лица. Её бил озноб. Антип видел, как тряслись плечи, как она сжималась под платком и исхудавшей незагорелой белой рукой натягивала платок на грудь. Лодка, повинуясь толчкам, медленно плыла вдоль берега по мелководью, обходя заросли осоки, высокой узловатой травы наподобие камыша, раздвигая широкие листья кубышек.

— Потерпи, — говорил Антип жене. — Скоро доберёмся до места.

— Скорей бы… А то у меня зуб на зуб не попадает.

— Это от воды холодит. А так-то тепло. Вон какое солнышко яркое…

— Зябко мне…

Глава вторая

Зыбкий туман

Антип лежал под телегой и сбоку ему была видна часть неба с золотыми светлячками звёзд. Их светлые зраки как бы пульсировали, и Антип отметил, что правильно говорят, что звёзды мигают. А он этого раньше не замечал, наверное, потому что не было привычки долго смотреть в небо, ни ночью, ни днём. Не до этого было. Находились другие более важные и срочные дела, и недосуг было, задрав голову, созерцать небосклон и предаваться мыслям, не связанным с житейскм миром. А сегодня волей неволей пришлось, и он открывал для себя окрест много нового, доселе незнаемого. И приходили мысли по сю пору неовладевавшие им, что окружающий мир прекрасен и живёт своей жизнью, которая движется сама по себе, никого не задевая и никому не мешая.

Усмехнувшись про себя, что он как бы заново родился, Антип вздохнул, вспомнив, что Василиса тяжко больна и нет никакой надежды её поправить. Он не доверял Болотному старцу и повёз к нему Василису не от того, что верил в её излечение, а больше оттого, что боялся пересудов людей, укоров родителей: дескать жена болеет, а он никаких мер не принимает.

Ему надоело смотреть в небо, он перевернулся на бок и закрыл глаза. Но мысли бередили голову, то неотвязные и долгие, то короткие и путанные. Наплывали, не связанные временем, картины прошлого, наслаиваясь одна на другую…

Сколько времени он пролежал в думах, не засыпая, Антип не помнил, но, показалось, долго. Постепенно мысли стали путаться, то всплывали в мозгу, то вдруг пропадали, куда-то уходили, возникали новые, но были бессвязные, казалось, пустые — предсоннное оцепенение овладевало им. Ему не хотелось шевелить ни рукой, ни ногой, тело не реагировало на внешние раздражители, но мозг не спал.

Чудилось ему, что какая-то посторонняя жизнь, чужая, проходила рядом, касаясь его. Он не стал частью её сущности, она обволакивала его, но не растворяла, он даже не мог воздействовать на неё, был как бы сторонним наблюдателем. Она была странная эта сонная реальность, не мира сего, а существовавшая параллельно ему… Вот серебристая пелена коснулась глаз, казалось, прошумел ветер в вершинах леса, раздалось шелестение, словно стрекозы тёрлись жёсткми крыльями, окоём осветился багрово, как от сполохов молнии, но грома не было слышно, Антип подумал, что зарницы играют — пора колошения хлебов. Потом наступила тишина, пронзительная и чистая. Антипу показалось, что даже воздух куда-то пропал, настолько осязаема была тишина. Возникло ощущение того, что на него бросили мешок сырого песку. Он лежал, пригвождённый неведомой мощью к земле, придавленный невидимым грузом, но всё отчётливо видел и воспринимал.

Глава третья

Глухонемая

Обратную дорогу Антип был хмурый и не разговорчивый. А Василиса, наоборот, была весела, словно заново родилась и щебетала, говоря разные нелепости, словно хотела выговориться за всё время болезни. Антипу наскучило слушать её болтовню — она мешала его мыслям, — и он оборвал жену:

— Хватит благоглупости говорить. Надоело слушать…

— Что ты такой злой, — попеняла ему Василиса. — С самого утра не в духе. На старца накинулся. Он мне помог, а ты собак на него напустил. Не гоже, Антип, так с людьми поступать.

— Я знаю, что гоже, а что негоже, — скривил губы Антип. — Заладила одно и то же: старец, старец. Колдун он первостатейный старец твой. Это чары он на тебя напустил и на меня тоже, а, помяни моё слово, приедем и опять всё так будет.

— Что ж ты такое говоришь, — всплеснула руками Василиса и неподдельный страх выразили её глаза. — Грех так говорить… Ты не хочешь, чтоб я выздоровела?..

Глава четвёртая

Угорелый

— Завтра в город с матерью поедем, — сказал ввечеру Маркел Антипу незадолго до ужина, осматривая во дворе конскую упряжь. — Надо навестить свояка. Давно не были, да и дошли вести, что занедужила жена у него, проведать надо. Неловко так. Какая никакая, а родня всё ж…

Он взглянул исподлобья на Антипа. Тот после того, как Маркел отходил его вожжами и два дня продержал в прирубе на хлебе и воде, (это Маркел так думал, а Прасковья в отсутствии мужа исподтишка подкармливала сына и молоком, и пирогами) осерчал на отца, всем видом своим показывая, как он обижен — не разговаривал и дулся. Поэтому Маркел посмотрел на сына: не отошёл ли. Но Антип не отошёл. Как и прежде, глаза прячет, старается обходить отца стороной, чтобы лишний раз не столкнуться.

С насупленным видом, нехотя Антип ответил:

— Дело ваше. Навещайте. Я-то что?

Маркел чувствовал себя виноватым, что переборщил с наказанием сына, и, стараясь загладить свой суровый приговор, примирительно проговорил:

Глава пятая

Антип в Верхних Ужах

Так и очутился Антип в городе. Житьё у Маркелова свояка оказалось не из хороших. Той раздольной жизни на мельнице, к которой он привык, не было и в помине. Свояк был сапожником, и Антип, как он понял, не просто приехал погостить, а скорее всего, в качестве подмастерья, а точнее, вроде мальчика на посылках. У Герасима Петровича никого не было в услужении, поэтому Антипу приходилось кроме того, что он помогал ему в сапожном ремесле — сучил дратву, натирал её варом, — выполнять мелкие хозяйственные работы: колоть и приносить дрова со двора, топить печь, вернее, подтопок, где готовили еду. Особено доставала его печь — боже упаси было недоглядеть, если прогорит. Герасим люто серчал, если что не так, брызгал слюной из беззубого рта и один раз даже запустил в нерадивого помощника деревянной колодкой. Хорошо, что не попал, а то бы Антип в силу своего необуздавнного характера мог изрядно намять ему бока, не считаясь, что он родственник. Антип понимал, что Герасим относился к нему, как к дармовой физической силе, что, впрочем, так и было, и с тоской отсчитывал дни, проведённые в доме отцовой родни.

Свояку тоже не по душе был необузданный к то му же нерадивый родственник, но он скрипя зубами продолжал держать Антипа у себя, несмотря на стычки, помня уговор с Маркелом, а чужого, такого бездеятельного, он бы давно намахал. Отойдя от словесных перепалок, он некоторое время старался не показывать виду, как обременительно житьё с Антипом в одном доме, а про себя продолжал ворчать и ругаться, что подсуропил ему Маркел сынка дармоеда.

Такая нудная и подневольная жизнь настолько обрыдла Антипу, что он подумывал как бы удрать из опостылевшего дома. Удерживал его не столько гнев отца, сколько воспоминание о произошедшем в бане. Он не мог без содрогания вспоминать этот случай с озлобленными парнями, желавших его смерти.

Единственным утешением для Антипа было то, что он подружился с соседским парнем Захаром, дом которого был за прогоном. Захар жил с престарелой матерью Авдотьей, портнихой, известной в беднейших слоях городского населения. И хотя она корпела над работай дни и ночи, они еле сводили концы с концами и перебивались с хлеба на воду. Захар был на год или два старше Антипа. Антип длинный, нескладный с покатыми плечами, а Захар коренастый, широкоплечий, да и кулаки были поувесистей, чем у Антипа. Единственное, что портило его внешний вид, это то, что в детстве он переболел оспой или ветрянкой, и она оставила следы на лице: щёки, лоб, часть шеи сзади были изрыты оспинами. Сверстники в округе, с кем он когда-то водился, говорили про его физиономию, что она как решето — вся в дырках. Захар обижался и по этой причине часто отсиживался дома, чтобы не слышать насмешек парней. Антип был новым человеком, не подтрунивал над ним, не дерзил, и Захар поэтому с ним сошёлся.

Частенько, когда к вечеру окрики свояка утихали и Антип ему не отвечал дерзостями, он выходил за ворота, в прогоне к нему присоединялся Захар, и они спускались вниз к реке, забирались на оставленный мальчишками плот и, управляя шестом, отплывали на середину реки и там предавались разговорам под чмоканье воды о брёвна плота и под светящие взгляды звёзд. Они не боялись, что плот унеёт течением — на реке была сделана запруда и дальще неё утлое плавучее средство уйти не могло.