— Бандиты, промышляющие в поездах, в большинстве своем недоумки, к счастью железнодорожных компаний, — сказал Калл. — Были бы они поумней, то впятером могли бы пустить любую из них по миру.

— Этот молодой мексиканец не дурак, — заметил Брукшир, и прежде чем он успел среагировать, ветер сорвал с его головы шляпу. Пришлось ее догонять. С момента приезда в Амарилло подобное происходило уже не раз. Он натягивал шляпу на лоб по самые брови, но ветры в Техасе имели совершенно иной норов, чем тот, к которому он привык в своем родном Бруклине, и, несмотря ни на что, время от времени поднимали ее в воздух. Причем это происходило прежде, чем он успевал рукой схватить ее. Это была самая обычная мягкая шляпа, но, с другой стороны, она у него единственная, и не в его правилах ходить с непокрытой головой, по крайней мере, занимаясь делами железной дороги. Полковник Терри не одобрил бы этого. Он платил Брукширу зарплату, и с его мнением нельзя было не считаться.

На этот раз шляпа летела по ветру, как жирная птица, ярдов на двадцать опережая своего хозяина, а когда все же шлепнулась на землю, быстро покатилась вдоль пыльной улицы. На счастье Брукшира у станции стояла повозка, в колесе которой и застряла шляпа. Он подошел и подобрал ее, стараясь казаться невозмутимым, хотя на самом деле был не на шутку раздосадован.

По приказу начальства — в лице полковника Терри, президента компании, а значит, наместника Бога на земле, — Брукшир проделал весь этот путь из Нью-Йорка, чтобы нанять охотника за бандитами. Брукшир был бухгалтером, и нанимать охотников за бандитами не входило в его обязанности, но человек, который обычно занимался этим делом — Большой Джонни Робертс, — случайно проглотил винную пробку и отдал Богу душу как раз перед тем, как отправиться в Техас.

С точки зрения полковника Терри, это был непорядок. Он обвел взглядом контору, и прежде чем Брукшир понял, в чем дело, он обнаружил себя сидящим в поезде, который мчал его на Запад вместо Робертса. Куда только ни посылали его с поручениями за годы службы на железной дороге, но никогда еще он не бывал в таком месте, где ветер срывал с него шляпу каждый раз, когда он поворачивал за угол. Необходимость гоняться за головным убором была досадной, но настоящая причина его раздражения крылась в том, что на него совершенно не произвел впечатления охотник, которого ему было предписано нанять.

Лорену разбудил кашель младенца. Пи Ай носил их грудную дочку на руках, пытаясь ее успокоить. Минуту или две Лорена продолжала лежать без движения, чувствуя себя слишком несчастной, чтобы пошевелиться, — несчастной или взбешенной, или то и другое вместе. Причиной была не только болезнь ребенка. Она всегда испытывала эти чувства перед тем, как Пи Ай должен был покинуть дом.

— Мне кажется, что у нее круп, — сказал Пи Ай.

— Дай ее мне. — Лорена устало приподнялась, взяла дочку и сунула ей грудь. — Это не круп, это все тот же сухой кашель. Пора бы тебе научиться распознавать разницу, — заметила она. — Точно такой кашель уже был у всех, кроме Клэри.

Произнеся это, она услышала, как мимо их спальни прошла Клэри, отправляясь на дойку. Клэри была старшей и в свои пятнадцать лет отличалась энергией, которой могли позавидовать взрослые. Ей не надо было напоминать о работе по хозяйству. Даже Пи Ай признавался, что бывали дни, когда Клэри удавалось заткнуть за пояс даже его, а Пи Ай не был ни ленивым, ни слабым.

— Может быть, я и вправду слишком паникую, — проговорил Пи Ай, обрадованный тем, что девочка перестала кашлять, если только причиной тому не была материнская грудь, к которой она прильнула.

Как только капитан Калл увидел Пи Ая, стоящего возле железнодорожных путей без снаряжения и оружия, он сразу понял, что в нем что-то переменилось. Это была хоть и неприятная, но не такая уж неожиданная новость. Лорена с каждым годом все надежнее прибирала его к рукам. Последние два года нежелание Пи Ая участвовать в делах капитана становилось все более очевидным и даже начинало сказываться на его работе. Во время их вылазок Пи Ай слишком скучал по дому и жене, чтобы действовать так же сноровисто, как некогда. К тому же его возможности имели свои пределы даже тогда, когда он был молодым.

— Полагаю, что зря остановил этот поезд, раз ты не собираешься садиться, — проговорил Калл. Капитан был раздосадован и знал, что Пи Ай понимает это, но, поскольку он прибыл без снаряжения, Калл не видел смысла заострять на этом внимание. — Я, пожалуй, пойду, — заключил капитан. — Желаю тебе удачи в фермерских делах.

Он пожал Пи Аю руку и сел в поезд, который тут же тронулся. Вскоре даже тамбур служебного загона скрылся из поля зрения, как исчезает лодка среди беспокойного моря. Пи Ай медленно отошел от путей и поймал свою лошадь, которая паслась в некотором отдалении. Он был ошеломлен: капитан уехал. Калл даже не стал спорить, хотя был явно раздосадован. Само собой, капитан сразу же заметил, что Пи Ай приехал без оружия.

— Забыл свой арсенал? — спросил Калл, как только вышел из вагона.

— Нет, я не забыл его, а просто оставил дома, — ответил Пи Ай. Из окна вагона на них смотрел человек в шляпе. Пи Аю и без того было неловко, а тут еще этот в шляпе.

По пути домой Пи Ай сделал крюк, чтобы заехать в школу, приютившуюся на пологом утесе над Ред-Ривер и видневшуюся на расстоянии пятнадцати миль.

Пи редко бывал в школе. Когда же он появлялся в ней, Лорена ясно давала ему понять, чтобы он без промедления сообщил, что привело его сюда, и не задерживался долее, чем это было необходимо. Школа — это ее вотчина. В горячие дни на уроки собиралось до тридцати детей, которым она должна была уделять все свое внимание. Большую помощь ей оказывала Клэри, успехи которой в грамматике и арифметике были столь значительными, что Лорена иногда позволяла ей заниматься с малышами. Но хозяйка в школе она, и основную работу приходилось делать ей.

Зная, что ей сейчас не до него, Пи Ай все же чувствовал, что ему просто необходимо повидать жену. В первый момент после того, как капитан вежливо пожал ему руку и вернулся в вагон, Пи почувствовал облегчение. Хоть вид у капитана был не совсем обычный, но он, по крайней мере, не злился и не стал настаивать, чтобы Пи Ай поехал с ним.

Но стоило поезду скрыться из виду, как от облегчения Пи не осталось и следа, и он стал ощущать в себе нечто странное. У него появилось такое чувство, словно из него, как из простреленного ведра, вытекает содержимое, и внутри образуется пустота, которую заполняет печаль — та же самая печаль, какую он испытывал накануне ночью. Тогда он лежал в кровати рядом с Лореной, согретый теплом ее тела, и желал только одного — чтобы ему не надо было никуда ехать. Теперь уже все решено, и уезжать ему не надо. Он может остаться с женой и детьми и заниматься своими многочисленными делами по хозяйству. Весенние ветры снесли угол крыши амбара. Все лето и осень он собирался починить крышу, но руки так и не дошли. Теперь он может взяться за это и другие необходимые дела. Он сможет заняться любым делом на ферме, каким только захочет.

Однако печаль была такой, что хоть плачь. Вместе с ней нахлынули воспоминания. Протекавшая крыша амбара напомнила о другом амбаре, некогда принадлежавшем компании «Хэт крик» в долине Лоунсам Дав. Тот амбар вообще не имел крыши. Правда, в долине редко шли дожди, и припасы не страдали так, как если бы это было в здешних местах. Но не это занимало его мысли. В памяти прежде всего возникали его старые companeros — товарищи, с которыми он годами гонял по прериям. Капитан Калл, конечно, и Гас Маккрае, и Дитц, и Ньют, и Диш Боггетт, и их повар Бол и Джейк Спун, и Соупи, и Джаспер Фант, и все другие. Теперь их всех разбросало, и не только по стране, но и между жизнью и смертью тоже. Гас умер в Майлс-Сити в Монтане от гангрены ноги. Дитц погиб в Вайоминге от руки индейца-подростка. Джейка им пришлось повесить в Канзасе. Затем славный мальчишка Ньют, который так нравился ему, лишившийся жизни под Чертовой Сукой на реке Милк.

Последние пять миль до Охинаги Билли Уильямсу пришлось идти пешком, потому что он потерял свою лошадь. Положение было смешным и подрывало его репутацию последнего великого следопыта, которая и без того сильно пошатнулась за последнее время.

Лошадь пропала из-за того, что Билли был вынужден справить естественную надобность. Он гнал животину всю дорогу от Педрас-Неграс — новость, которую он вез, была столь срочной, что он игнорировал все естественные потребности до тех пор, когда вот-вот должно было случиться непоправимое. Торопясь, он не привязал как следует своего скакуна, и тот куда-то убрел. То ли из-за быстрой езды, то ли из-за выпитой на скаку текилы, но Билли так расслабился, пока справлял свою надобность, что задремал на несколько минут, сидя на корточках. В этом не было ничего неожиданного, ибо он часто отключался на несколько минут, сидя на корточках, когда этого требовало его естество. По сути дела, то было одним из немногих положений, в которых Билли чувствовал себя хорошо. Когда он выпрямлялся, его начинал душить кашель, из чего Билли заключал, что пара его ребер впивается ему в легкие вследствие стычки, имевшей место несколько лет назад с буйволицей, которая выглядела мертвой, а на деле, как оказалось, вовсе такой не была.

Лежать на спине тоже было не очень удобно. В этом положении у него обычно начинала болеть голова, потому что Билли никогда не лежал на спине, если только не был мертвецки пьян.

На самом деле его лошадь ушла не так уж далеко, просто Билли не видел ее. Когда-то его зрение отличалось такой остротой, что он был способен разглядеть крошечного зеленого червячка на маленьком зеленом листике в тридцати ярдах от себя. Теперь на расстоянии тридцати ярдов он не мог разглядеть даже свою лошадь. Для великого следопыта дойти до такого состояния значило дожить до великого позора.

— Не лучше ли тебе уйти в отставку, Билли, — посоветовал его друг Рой Бин при последней встрече. — Такому слепому, как ты, нельзя ездить по этой реке. Когда-нибудь ты свалишься в яму, захлебнешься — и дело с концом.

Лорена читала письмо от Клары, когда вошла Клэри и сказала, что к ним приехал господин Гуднайт.

Клара в своем письме настоятельно советовала ей взяться за латынь, что вызывало у Лорены большие сомнения. С английской грамматикой дела у нее теперь обстояли вполне прилично, а вот потянет ли она латынь? С тех пор как уехал Пи Ай, ребенок почти все время болел, и она ложилась измученная и вставала измученная от переживаний за младенца и Пи Ая.

— Господин Гуднайт? — Хотя школа была построена на его деньги, Лорена всего раз или два встречалась с Гуднайтом, который никогда не бывал у них в доме. — С чего бы это? Ты уверена, что это он? — Она чувствовала себя не готовой, и не только к изучению латыни. В данный момент у нее просто все валилось из рук. Обычно письма от Клары взбадривали ее, а это, наоборот, заставило почувствовать свое несовершенство. Она считала себя толковой сельской учительницей, но латинский язык воспринимала как нечто такое, чем должен заниматься человек более утонченный, чем она — жена фермера с пятью детьми, без денег и с кучей повседневных житейских забот. Ведь латынь — это уже сфера изящной словесности, до нее ли Лорене.

«Образованность — это, наверное, лучшее из того, что мы имеем. Это единственное, что всегда остается с нами», — писала Клара в своем письме, наряду с новостями о своих девочках и лошадях. Несмотря на то, что Лорена читала это предложение уже несколько раз, она вновь пробежала его глазами уже после того, как Клэри принесла свою новость. Она чувствовала нетерпение дочери, но ей не хотелось откладывать письмо и идти встречать Чарлза Гуднайта, пионера освоения этих мест.

— Мама, он ждет — он уже снял шляпу! — Клэри было досадно за мать. Господин Гуднайт стоял на заднем крыльце со шляпой в руках. Почему она сидит здесь, как истукан, и перечитывает письмо, которое уже и без того читала раз пять или шесть? Покормив Лори, мать даже не удосужилась прикрыть грудь, хотя младенец уже спал. Что с ней происходит?

Направляясь в Кроу-Таун по пустынной равнине, Мария желала одного — чтобы путь ее никогда не кончался. Так уж повелось, что радость от жизни ей случалось испытывать только тогда, когда она находилась в одиночестве. Со времен Трехножки она всегда любила уходить одна, уводя за собой свою лошадь.

Чтобы обойти Пресидио с его жестоким шерифом, она два дня ехала вверх по реке и только потом направилась в Техас. Она видела оленей и антилоп, много антилоп, но не встретила ни одного человека. Было холодно, и северный ветер пел свою нескончаемую песню. По ночам она уговаривала своего коня, которого звала Кузнечиком за его пугливую манеру резко прыгать в сторону, лечь на землю, чтобы она могла заснуть рядом, согретая его теплом.

Дважды она видела поезда, проходившие по бескрайней равнине. Казалось, что они не идут, а ползут. Неудивительно, что Джо удавалось грабить их. Локомотивы тянули за собой всего по два-три вагона. Они были похожи на игрушечные паровозики, медленно уходившие за горизонт. Мария ездила на поезде всего лишь раз, когда торопилась к умирающей матери. Поезд гремел так сильно, что в нем она не могла ни о чем думать.

Кузнечику не нравились новые места и он то и дело шарахался от всякой всячины. Однажды его напугало перекати-поле, и он даже несколько раз взбрыкнул. Марию веселила его пугливость. Она не боялась, что он может сбросить ее с седла. Капризы Кузнечика лишь доставляли ей удовольствие. Он был недоволен, что она увела его так далеко от кукурузного поля, но, когда наступала ночь, послушно ложился на землю, чтобы ей не было холодно.

Двигаясь на восток по равнине, заросшей полынью и хилым чапаралем, Мария удивлялась себе. Зачем она едет в такую даль ради сына, который любит только себя? Ей давно следовало бы приучить себя к мысли о том, что он для нее отрезанный ломоть. Она хорошо понимала всю безнадежность затеянного ею и жалела о том, что не осталась дома с Рафаэлем и Терезой, которые платили ей за любовь любовью. Несмотря на их ущербность, с ними она была счастливой матерью и видела, что они тоже счастливы с ней.

Когда Мокс-Мокс и его семеро спутников въехали в Кроу-Таун, он заставил своих людей повернуть лошадей обратно и пустить их вскачь по ветхой халупе Найче, чтобы растоптать старуху насмерть.

Сначала лошади робели, не желая скакать по мескитовым кустам. Тогда Мокс-Мокс указал на небольшой барханчик, примерно в сотне ярдов от хижины.

— Ступайте на верхушку бархана с лошадьми и завяжите там проклятым глаза, — скомандовал он. — А затем направьте их на эту халупу и пришпорьте как следует.

Старая Найче слышала все это. Пока люди Мокс-Мокса завязывали глаза лошадям, она попыталась незаметно выползти из хижины, но Мокс-Мокс наблюдал за ней, держа наготове свинцовый арапник, и хлестал ее до тех пор, пока старуха не заползла обратно в хижину и не начала ждать стука копыт, которые навсегда погрузят ее во тьму. Вскоре она услышала тяжелый конский топот. Закаркали вороны. Найче попыталась приготовиться, но вдруг начала жалеть о том, что не отправилась с Марией, и это острое сожаление мешало ей как следует собраться.

Однако стук копыт становился все сильнее, готова она была к встрече с ними или нет. Тогда Найче быстро разрыла свой неглубокий тайник, запустила в него руку, загребла горсть скорпионов и сунула их под одеяло. Может быть, один из них вонзит свое жало в Мокс-Мокса. Лошади приближались. Скорпионы все еще были зажаты у нее в руке, когда они пронеслись сквозь хилое сооружение из веток мескита.

Брукшир целый год проучился в Принстонском колледже. Он был недостаточно башковитым для этого и знал, что он недостаточно башковит, зато его мать была достаточно амбициозной, чтобы вознамериться сделать из него ученого мужа. Она сшила ему хороший костюм, чтобы хоть немного скрыть его простоту, наскребла денег и отправила учиться.

Они были небогаты, но его отец имел приличную работу на железной дороге. Он был мастером в паровозном депо Куинса. Тогда еще это депо не принадлежало полковнику Терри.

Брукшир продержался в Принстоне всего год. Даже его мать была вынуждена признать печальный факт отсутствия у него достаточного количества мозгов. Впоследствии она вспоминала о провале своего сына в Принстоне только в самые горькие моменты, которые наступили в ее жизни после того, как она обнаружила, что его отец, как и полковник Терри, имеет припрятанную в Куинсе любовницу.

Пересекая Рио-Кончо с капитаном Каллом и помощником Планкертом, Брукшир не случайно вспомнил Принстонский колледж и задумался о нем. Ветер все крепчал, а снег превратился в ледяную порошу, которая жалила его лицо, как стая пчел.

В Принстонском колледже они много говорили о цивилизации. Само собой разумеется, что посещающие колледж относили себя к ее носителям. Нью-Джерси, где находился колледж, тоже считался цивилизованным местом, однако Брукшир не часто вспоминал цивилизованные ландшафты Нью-Джерси и цивилизацию вообще, пока не оказался посреди колодной Рио-Кончо с капитаном Каллом.

Знаменитому Ботинку не хотелось идти в Пресидио.

— Злой шериф арестует меня, — говорил он Пи Аю. — Он думает, что я украл лошадь. Хоть это было давно, он все равно припомнит.

— Нам нужны патроны, — напомнил ему Пи Ай. — Если у нас не будет патронов, мы оголодаем и никогда не найдем капитана.

Переход, через Пекос дался им нелегко. Было очень холодно, и антилопы не подходили на расстояние ружейного выстрела, вынуждая Пи Ая расходовать зря боеприпасы. Последние тридцать миль они прошли вообще без пищи.

— Сейчас ты работаешь на капитана, — уговаривал Пи Ай Знаменитого Ботинка. — Ты вроде как его помощник. Донифан не осмелится арестовать помощника капитана Калла.