Роман Ш. Мариана «ОФОРТ» это психологический детектив. На первый взгляд медлительный и несколько неуклюжий, но как и во всяком детективе здесь присутствуют интрига и загадка. Наделенный интуицией и логикой следователь разгадывает вместе с читателем непостижимую на первый взгляд тайну…
—
Д. Бэкэуану «Длина носа». Автор использовал полный набор характерных черт жанра: головоломная интрига, острые ситуации, «дедуктивный метод» и самоирония, демонстрируемые главным героем.
—
К. Брашовяну «Побег» — это калейдоскоп приключений «гения изворотливости» и беглого преступника. В финале, однако, история предстает совсем в ином свете…
Штефан Мариан
«Офорт»
Вступление
Глава I. Труп на пляже
Я лежу лицом кверху на еще не остывшем пляже. Неплохо. Песчинки скрипят на зубах, ветер доносит резкий запах соленой воды, и если бы не ощущение, что со стороны я похож на дохлого кита, выброшенного волнами на берег, все было бы в совершеннейшем ажуре. В конце концов, получить отпуск в конце сезона вовсе не так худо, как я ожидал. Сентябрь на редкость великолепен: элегическая грусть полупустых отелей и пляжа с редкими, как растительность на голове стареющего мужчины, пляжниками, солнечные лучи процежены сквозь почти невидимые фильтры, придающие прозрачность воздуху. Я забыл про все и вся, идиотская история Забинтованной Головы осталась в том мире, которого больше не существует, я не хочу ни о чем думать, хочу расслабить каждую мышцу, отдаться этой неправдоподобной тишине.
Пора принять морскую ванну. Поднимаюсь с подстилки элегантным, как мне кажется, рывком. Но черноглазая девушка в лиловом купальнике, расположившаяся в нескольких шагах от меня на надувном матрасе, засыпанном песком, прикладывает ладошку к губам, чтобы скрыть улыбку. Видно, для моих ста восьми килограммов такая прыть не очень-то подходит. Однако весьма мило с ее стороны, что она не рассмеялась во весь голос. И не буду же я портить себе кровь из-за девчонки. Курс лечения проходит нормально, скоро я начну убывать в весе.
Теперь — пробежка к морю. Как можно выше поднимать колени и махать руками! Хохочи сколько душе угодно, черноглазая. От смеха полнеют. Не сегодня завтра и ты выйдешь на пляж с графиком процедур в руках…
Время — половина десятого, и вода еще холодноватая. Все-таки осень есть осень…
Я плаваю вдоль берега, взад и вперед, около получаса. Море неспокойно, так что нацеливаться за буйки было бы авантюрой. Когда у тебя профессия, частенько требующая рисковать жизнью, весьма глупо утонуть во время отпуска. Ту же осторожность я наблюдаю у коллег: почти все, не задумываясь, подставят грудь под пули, но как только у них тридцать семь и одна — бегут к врачу. Это не страх смерти. Это логика.
Глава II. Как рисовать «ню»
Внезапно вернулась жара. В сентябре на море почти всегда хорошая погода, но такое пекло вне программы — следствие позавчерашней бури. К тому же я по собственной воле втиснул себя в наш благословенный общественный транспорт, где мне предстоит трястись около часу. Я снял пиджак — черт меня дернул его надеть! — держу под мышкой, а другой рукой уцепился за металлическую перекладину и покачиваюсь взад и вперед, к вполне понятному отчаянию своего непосредственного окружения.
В Мангалию прибываю во втором часу, то есть когда все нормальные люди — это значит, те, кто не вынужден вести следствие, — находятся на пляже. Именно так должно обстоять, дело и с двумя знакомыми Дана Сократе, обретающимися на Вама-Веке, Если только кому-нибудь из них — или обоим, потому что Адриана представила мне их как неразлучных друзей, — море не прискучило и он не оставил своего поста. Двенадцать дней прошло с тех пор, как Адриана и ее бывший будущий муж перебрались с этого конца побережья на другой. Правда, они договорились со своими брошенными друзьями встретиться в Констанце, чтобы одним караваном отбыть в Бухарест. Я знаю наизусть день, час и место их встречи, но проверяю себя по блокнотику, который, к возмущению своих соседей по автобусу, нагло вытаскиваю из кармана. «Четверг, 20 сентября, 8 утра, бензоколонка в конце бульвара Томис». С тех пор как они назначили эту встречу, прошло двенадцать дней, и до двадцатого еще три дня… Сначала я подумал, не явиться ли мне на бензоколонку прямо двадцатого, в качестве посланника четы Адриана и Дан Сократе, но это означало бы потерять три дня и, кроме того, упустить случай заглянуть в дом, где жертва провела первую неделю отдыха.
Я позволяю себе передохнуть полчасика на открытой террасе кафе. Посидеть в холодке, в тенечке после автобусной пытки. Заказываю питье, сигареты. Констатирую, что есть не хочется. (Потрясающе, мне не хочется есть!!!) Слева виден фрагмент мангальского пляжа. Долетают детские голоса, визг, шум легких волн, разбивающихся у берега в густую пену.
Итак, жизнь сыграла со мной злую шутку. Мне предстоит разбирать вполне банальное преступление: человека заманивают ночью в кусты на берегу моря, кто-то нападает внезапно, ударяет его по голове булыжником или чем-то таким, потом дотаскивает труп до лодки и сбрасывает в море. Случай, в сущности, для детектива первого года службы. Но жизнь — или судьба, или как там ее, — не дает мне спокойно сделать свое дело. Нет, она подстраивает так, чтобы жертвой оказался человек, которого предпочла мне моя жена. А моя бывшая жена — судьба стоит на том намертво — не из тех женщин, о которых я могу вспоминать спокойно или хотя бы с той отвлеченной ностальгией, которая превращает старые печали в нежные воспоминания («Ты помнишь, дорогая?»). Моя бывшая жена — просто-напросто единственная женщина, которую я любил в своей жизни, как выразился бы мой друг Стефан Мариан своим потрясающим слогом. Другими словами, если в обычных случаях, как, например, в случае с Забинтованной Головой, я применял метод «внешне пассивного дознания», то теперь, в случае с Пробитой Головой (и утопленным телом), буду вынужден изобрести метод «внешнего бесстрастия». Припоминаю, что в ранней юности я смотрел пьесу с Ионом Манолеску. Не скажу сейчас, как она называлась, Адриана, наверное, знает. Речь шла об известном хирурге, который в один прекрасный день узнает, что у его жены есть любовник. Вне себя от ярости, он придумывает тысячи способов мести этому любовнику, жене, им обоим… Но в тот же день любовник попадает в автомобильную катастрофу неподалеку от профессорского дома, и профессору выпадает дьявольски трупная миссия: оперировать пострадавшего собственными руками, чтобы спасти ему жизнь. Мысль о мести немедленно отступает перед профессиональным долгом, но при подготовке к операции доктора начинает мучить другая мысль: а вдруг у него будут дрожать руки и он прооперирует плохо из-за волнения, вызванного личными мотивами? Получится, что он преднамеренно убил соперника… Конечно, в моем случае соперник уже не соперник в собственном смысле слова и кто-то другой позаботился его убрать, хотя и не скальпелем. Но если все же у меня будут дрожать руки?..
Невольно я задерживаю взгляд на своих ручищах, которые, как магнит, притягивают к себе насмешки некоторых моих коллег (завистники!) на тренировках в тире: «Держит пистолет не пальцами, а поленьями!» Да, пожалуй. Зато они никогда не дрожали, разве что в те минуты, когда касались волос или плеч Адрианы… Но теперь вопрос о волосах и плечах не стоит, теперь на повестке дня наручники, которыми надо украсить запястья одиозного преступника. Так что дрожать им нет причины!
Глава III. Существо, смутно напоминающее человека
Никогда не мог понять природу магнетической силы, неудержимо притягивающей меня к вагону-ресторану. В моем купе первого класса прохлада и полумрак, удобное мягкое сиденье, напротив — пожилой интеллигентный мужчина, с которым, судя по его любезной мине, я мог бы вести приятную беседу до самого Бухареста, меня не мучают ни голод, ни жажда… Тем не менее всего через пять минут после отправления поезда я вскакиваю, точно мячик, и иду занимать очередь у дверей еще не открывшегося вагона-ресторана, претендуя на место в тесноте, сигаретном дыму и алкогольных парах. Сажусь за стол вместе с тремя подозрительными личностями и пью отвратительный кофе под ворчание официанта, не скрывающего своего нелестного мнения о субъектах, которые даром только место занимают… Жара и шум — как в аду, солнце немилосердно печет, поскольку занавески толком не закрываются, и первые четверть часа я теряю на то, чтобы понять, какого черта меня сюда так тянет и почему я не вернусь в тишь и благодать своего купе.
На исходе пятнадцатой минуты бедлам словно бы стихает, привычную мне картину заволакивает дымка, шумы доходят как сквозь вату. Внезапно наступает сосредоточенность, голова становится ясной, мысли — четкими. Я вынимаю блокнот, по диагонали просматриваю несколько страниц и тут же понимаю, что он мне не нужен. Все отпечаталось в памяти совершенно точно, и я могу за полчаса составить, не прибегая ни к каким шпаргалкам, резюме предыдущих глав.
Итак, в воскресенье 30 августа веселая столичная компания прибывает в приморский поселок Вама-Веке на борту трех лайнеров: «фиата» доктора Паула Чернеску, «дачии» молодого художника Мирчи Рошу и «трабанта» актрисы Адрианы Василиу, бывшей Бребенел, сопровождаемой женихом — художником, а точнее, графиком, Даном Сократе. Они устраиваются у двух хозяек — Паул Чернеску в одиночку, остальные вместе — и начинают обычную отпускную программу. Вскоре к ним присоединяется еще одна особа, Виорика Ибрахим, студентка, которая приехала погостить на каникулы к деду.
На второй или на третий день с Даном Сократе происходит непонятное событие. В Мангалии, сидя на террасе кафе, он видит кого-то или что-то, вспоминает о ком-то или о чем-то, после чего впадает в необычное для него нервозное состояние. Позднее Паул Чернеску выскажет предположение о связи между этим происшествием и каким-то, тоже неизвестным, событием пятнадцатилетней давности, которое наложило отпечаток на всю последующую жизнь Дана Сократе.
На другое утро Дан Сократе замечает, что Мирча Рошу влюбился в Адриану. Хотя ясно, что она никак не поощряет внезапную страсть молодого человека, разражается бурный скандал, в результате чего Мирча Рошу вынужден съехать с квартиры. Вмешивается Паул Чернеску, пытается спустить дело на тормозах, и, кажется, ему это удается. Тем не менее всего через пять дней, 5 сентября, Дан Сократе решает расстаться с друзьями и вместе с Адрианой перебирается на другой конец взморья, на окраину Мамаи. Расстаются по-хорошему, даже намечают день совместного отъезда в Бухарест, что не помешает позже Адриане уйти от ответа на вопрос о подлинной причине их бегства с Вама-Веке.
Глава IV. Пейзаж с карликовыми кустами
В первом зале галереи Симеза висит только одна картина — огромных размеров автопортрет Дана Сократе. Из каталога выставки узнаю, что он вообще единственный. Выполнен углем, энергичными, строгими штрихами, и мне трудно удержаться от сравнения с посмертной маской. Я бы даже назвал его — и, кажется, не я один — автопортретом… покойника. Широкая деревянная рама, покрытая черным лаком, на фоне белой стены вызывает в памяти интерьер крематория, а мраморная ваза с хризантемами, установленная под картиной, дополняет зрительный и обонятельный ряд присущей похоронам атмосферы.
Перехожу в главный зал почти на цыпочках. От семьи Дана Сократе никого нет. Прошу прощения, кроме Адрианы. Она не то чтобы в трауре, но ее костюм относительно темного цвета, впрочем, сейчас осень. Что, однако, не помешало остальным пятнадцати-двадцати присутствующим составить веселую мозаику, Даже наличие по меньшей мере восьми длинноволосых бородачей не придает действу должной торжественности — они толпятся как опереточный синод.
Подхожу к Адриане и доктору Паулу Чернеску, раскланиваюсь. Отмечаю отсутствие Мирчи Ропгу как раз в ту минуту, когда молодое дарование (девятая борода!) появляется в сопровождении Виорики Ибрахим. Она вся — улыбка и Восток. Чмокает в щечку Адриану и адресует ей реплику, как нельзя менее уместную в подобных обстоятельствах:
— Выглядишь сногсшибательно, дорогая. Как будто десять лет сбросила!
Мы, трое мужчин, не знаем, куда девать глаза, но Адриана снисходительно усмехается. Еще не родилась та женщина, которая, достигнув возраста элегантности, возмутилась бы таким комплиментом. К тому же Адриана и в самом деле выглядит прекрасно. Что касается Виорики, то тут я просто немею. Обе дамы производят сенсацию в рядах присутствующих, любителей прекрасного по определению. А я тем временем мысленно совмещаю эту Адриану с той, которую видел Дан Сократе, и, кроме того, ловлю себя на непреодолимом желании узнать, как получилась «ню», выполненная Мирчей Рошу с натуры.
Дину Бэкэуану
«Длина носа»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I. Неразбериха с картами и женщиной
Эта женщина самой природой была предназначена сводить мужчин с ума. Ее руки обвили мне шею, жар ее тела вызвал у меня головокружение, однако я приказал себе сохранять спокойствие. Все женщины кажутся обольстительными, когда ты одинок.
Мы танцевали около часа, не обменявшись ни словом. Раньше я ее здесь не встречал, хотя в последнее время бывал в этом доме довольно часто. Ее поведение — не высокомерное, но и не развязное — могло бы проиллюстрировать понятие «замужняя женщина» для самой солидной энциклопедии.
Комнаты были погружены в полумрак, лампы гасли одна за другой; только в дальних уголках мерцали слабые, агонизирующие язычки свеч. Приятная музыка, стильная мебель, диваны, подушки, пурпурные драпировки и прочие признаки роскоши создавали впечатление респектабельности, и тем не менее завсегдатаи прозвали этот дом «клоакой».
В старческих глазах, затянутых бельмами, наверно, больше света, чем в нашей комнате. Видимо, поэтому все солидные господа, случайно заглянув сюда, тут же исчезали, словно над дверью было начертано: «Здесь заразился Гоген!» Все без исключения гости играли роль скучающих аристократов. Завтра 3 января, начало нового трудового года, и я порадовался за них: в таком возрасте не устали от погони за удовольствиями, составляющими смысл их жизни.
Я тоже начал скучать и наконец, собравшись с духом, сказал:
Глава II. Порнографический снимок
С неба — исполинской разбухшей попоны — падали крупные, пушистые, как беличий хвост, снежинки. Вокруг было так бело, что могла бы затеряться целая отара овец. Здания, утратив свои естественные размеры и очертания, напоминали сказочные дворцы. Сквозь ветви обсыпанных сахарной пудрой деревьев медово струился теплый, золотистый свет окон. На парк Иоанид опустилась феерическая ночь.
Я подвел машину к кромке тротуара. Моя новая знакомая, выйдя из тени барочного портика, где ожидала меня, плавно приближалась, окутанная облаком снежинок. На ней было белое горностаевое манто, подчеркивающее стройную фигуру, а роскошные тициановские волосы прикрывал зеленоватый бархатный шарф.
— Садись! — пригласил я, распахнув дверцу шикарным жестом, достойным американца в Париже.
С минуту она колебалась. В серебристом полумраке улицы ее зеленые глаза холодно светились, как изумруды.
— Но ведь это машина братьев Алботяну!
Глава III. Как насыпать соли на хвост
— Корбан, сколько раз я тепе говориль, не читать, кокта кушать? Я утифляться — секотня ни етиного цветка в рот не прал!.. Корбан, ты слышать?..
— В чем дело, мадам, — не отрьюая носа от газеты, пробормотал Корбан, — к тебе прибыли родственники? Остготы или вестготы?
— Ты фечно насыфать меня «мадам»! Это меня песить, ты понимать?
— Ладно… фрау Клара! — примирительно согласился ее муж. — Где ты нашла Бирлибонца?
Исполинских размеров кот устроился на стуле справа от хозяина и неотрывно следит зеленым прищуром, как тот ест, Услышав свою кличку, кот коротко мяукнул, как бы откликаясь: «Я здесь!»
Глава IV. Бред и пустословие
Мне привиделся старый болван, за личные заслуги удостоенный должности Исчадия ада. И каждый раз, когда открывали дверцу, чтобы впустить новый контингент заблудших душ, начиналась давка, и беспощадная боль рвала мне плечо.
После тяжелого не то сна, не то забытья я очнулся с ощущением, что меня четвертовали. Первая мысль была: сколько же времени я сподобился пробыть в состоянии святого Себастьяна? И только после этого я вспомнил, где нахожусь. Темнота была — хоть глаз выколи, лежал я на боку, придавив фотоаппарат, который упорно стремился впиться мне поглубже в печень, и уже одеревеневшую правую руку с часами. Едва я попытался опереться на левую руку, боль, как от удара кинжалом, снова чуть не лишила меня сознания. С грехом пополам я подтянул ногу и, помогая головой и правой рукой, встал сначала на колени, потом, после долгой передышки, на ноги. Я упал бы снова, но успел прислониться к стене. Меня давила странная тяжесть, не хватало воздуха, к тому же от боли прерывалось дыхание. Из нагрудного кармана я вытащил носовой платок и постарался хоть немного унять кровь, которой был перепачкан с ног до головы.
Стрела пробила мне плечо, прошла вдоль ребра и уперлась в левую лопатку. Я был уверен, что ребро у меня сломано, иначе никак не объяснить, откуда при каждой попытке вздохнуть появляется этот раздражающий, как у ржавых петель, скрип.
Я прислушался. Тишина не была могильной, как можно было ожидать. Время от времени откуда-то справа доносились приглушенные звуки. Зажав плечо рукой — при каждом движении стальная колючка испуганно дергалась, — я направился к месту, откуда исходил загадочный шум.
Повсюду была кромешная тьма. С превеликими предосторожностями открыв дверь, из-за которой слышался шум, я вошел, крадучись, и тут же, обессилев, оперся о стену. При свете мощного фонаря кто-то методично обшаривал комнату — спокойно, неторопливо, ничуть не стесняясь шума, производимого при взламывании замков.
Глава V. Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать!
Около Военной академии ребятишки катались на санках. Из веселого гомона и визга выделялись удалые богатырские выкрики: «Дорогу-у! Дорогу-у-у!» В воздухе была разлита приятная свежесть. Под далеким белым солнцем ослепительно блестел снег. Легкий ветерок шевелил ветки деревьев и стряхивал нежные, как цветы черешни, хлопья снега.
Когда-то по этой улочке гуляли мы с женой. Дурачась, она разыгрывала ученую даму и произносила напыщенные нелепости, цитировала всевозможные афоризмы, иногда даже собственные. Она бредила синкретизмом, нерасчлененностью мира, это казалось ей неопровержимой истиной, а я был еще слишком молод, чтобы вникать в подобные идеи, и меня не раздражали расхожие образчики мудрости вроде: «Кто любит — тот богат, кто не любит — богат вдвойне».
В те времена мои ноздри не улавливали дурманящий аромат городских цветов, но они трепетали, ощутив легкий запах скромных духов, исходивший от ее волос, рук, шеи, груди. Почему-то навсегда запомнились стихи, которые она мне читала: «Наша история благородна и трагична». Улочки были старомодными, фонари — словно с театральных декораций, а люди, все без исключения, — ласковыми и трогательными. Мы мечтали стать анахоретами, изобрести хлорофилловую бомбу, от которой взлетит на воздух весь мир. После этого Земля будет заселена суперинтеллектуальными детьми-монстрами, порожденными не любовью, а снами и грезами.
Тогда я научился говорить мудреными фразами, как высокообразованный интеллигент, и если бы Серена услышала меня тогда, наверняка уши бы у нее завяли от такой дешевой балаганщины…
Старый вор был дома. Он всегда был дома. Я вернул ему аппаратуру и попросил расшифровать звуки, записанные на кассету. Мы стояли в темной прихожей, где отвратительно пахло кошачьей мочой и пригоревшим харчем. Треснувшая дверь в комнату не затворялась, и мне была видна его бесцветная, помятая физиономия. Представьте себе старого злого гнома в колпаке с когда-то пушистой, а теперь облезлой кисточкой. Из-под колпака неопрятного старикашки, до недавнего времени известного под кличкой Порох, свисали седые космы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава VIII. Страсть к отгадыванию
Она старательно крутила в точилке и без того острый карандаш, любуясь тонкой стружкой. Я постучал в окошечко. Не поднимая глаз, девушка пробормотала: «Сию минуту» и еще два-три раза провернула оранжевого бычка. Затем придирчиво осмотрела свою работу — грифель получился как игла.
Поглядывая то на меня, то на карандаш, она поинтересовалась:
— Вам чего?
Прежде чем ответить, я с наслаждением лизнул розовую мякоть мороженого.
— Может, и мне заодно заточишь? — попросил я, протягивая ей мизинец.
Глава IX. Курок взведен
В моем недремлющем подсознании возникло видение: женщина с горящим, безумным взором падает в темную бездну. На всякий случай я пристегнул ремень безопасности. Это придало мне уверенности. Я закрыл глаза и, подавив отвращение, постарался забыть о своем открытии.
Самолет благополучно приземлился в заваленном пышными сугробами Бухаресте. Было воскресенье. Люди чувствовали себя как на сцене, среди фантастических декораций. Земля лежала в белом обмороке. Слабое движение ее угадывалось с таким же трудом, как дыхание летаргика. Судьба делала поворот. Огромным усилием воли время оторвалось от земли и парило над ней.
Я допросил платиновую блондинку из справочной с любезностью китайца, получившего задание от «Коза ностра». Та с готовностью сообщила нужные сведения. С трудом избавившись от словоохотливой красавицы, я поспешил к первой же телефонной будке и закоченевшим пальцем набрал номер Парандэрэта.
— Привет, Горемыка! — приветствовал он меня медоточивым голосом. — Ну, как дела?
— Мне нужен список пассажиров, вылетевших третьего января рейсом номер пять по маршруту Бухарест — Яссы.
Глава X. Дело принимает серьезный оборот
Было жарко и душно. Девушка металась во сне, дрыгала ногами, а потом и вовсе раскрылась. Она лежала на животе, засунув руку под подушку, а другую вытянув вдоль тела, и время от времени толкала его ногой в бок.
Вспыхнувший свет настольной лампы заставил ее отвернуть голову. Но она не проснулась, лишь пробормотала что-то невнятное. Глядя на ее обнаженное тело, он подумал, что мало кому из женщин присуще чувство меры в таком деликатном вопросе, как демонстрация собственной наготы.
Вздохнув, он принялся на ощупь искать тапочки — сон еще не окончательно слетел с него. В последнее время ему везло на крайности — попадались лишь сверхцеломудренные особы, предпочитавшие заниматься любовью, не снимая пальто, либо нудистки, которые, едва войдя в квартиру, ощущали настоятельную потребность прикрыть наготу всего лишь ожерельем на шее. Единственная женщина, обладавшая, по его мнению, чувством меры, — жена — ушла от него два года назад.
Он выключил свет и перешел в кухню. Залпом выпил полбутылки молока. Натягивая тренировочный костюм, он вспомнил, каким удивленным, полным восхищения взглядом смотрела на него жена в первые годы их совместной жизни. Подав ему вещи, она прислонялась спиной к двери и, скрестив на груди руки, с улыбкой наблюдала за его утренними сборами.
Он надел шапочку с кисточкой — нравилось, когда что-то щекочет шею, — и вышел на лестницу, осторожно, на цыпочках спустился вниз.
Глава XI. Беспощадная прекрасная дама
Зайдите в холл любой гостиницы, и в вашей памяти тотчас всплывет триптих старины Босха «Сад наслаждений». На его картине тоже взад-вперед снуют люди, которых пожирает изнутри гнусный микроб некоммуникабельности.
Я похлопал швейцара по спине. Должно быть, он уже давно перестал отличать людей от дверей и склонялся вслед каждому, словно подглядывал в замочную скважину.
— Выпрямись, папаша, — посоветовал я ему. — На таком сквозняке немудрено и синусит схлопотать.
Будь у него при себе бомба, он не замедлил бы сунуть ее мне в карман.
Я сделал вид, что у меня неотложное дело, и пулей промчался к сувенирному ларьку. Посмотрел в упор на продавщицу и сказал:
Глава XII. Напрасные хлопоты
Я забрал из гардероба дубленку, которую предусмотрительно сдал, прежде чем отправиться на свидание к самоубийце, лишенному чувства юмора, и к женщине, упустившей последний шанс. Я умирал от голода. Мысль о еде, дремавшая в моем подсознании, наконец-то вырвалась на волю, подобно стреле, слишком долго пролежавшей в колчане.
Небо было ясным. Падал мягкий снег. При сонном свете фонарей по заснеженным улицам спешили прохожие с перекошенными от мороза лицами. Из какого-то суеверия я решил пойти в ресторан «Рыбак», где ноги моей никогда не бывало, наивно полагая, что в этом случае преследователи (если они у меня есть!) не прервут моей трапезы. Будто мое отвращение к рыбе могло остудить рвение ищеек.
Деревья у входа в ресторан по случаю зимы были усыпаны вместо плодов нахохлившимися воробьями. В честь моего появления почему-то не пробили склянки, хотя в углу рядом с якорем покачивался бронзовый колокольчик. Там же располагалось и нечто вроде диорамы: из-за островков, поросших камышовыми и ивовыми зарослями, выплывала лодка. В ней под невидимыми лучами солнца нежился гипсовый торс моряка. Сей розовощекий блондин напоминал браконьера, изрядно погулявшего в дельте Дуная, а теперь заделавшегося инспектором рыбнадзора. Он ухмылялся с бесстыдством человека, привыкшего и к более забавным метаморфозам.
Я уселся за столиком меж двух огромных аквариумов. Карпы еще не сподобились окончательно задохнуться в своих лоханях, но по всему было видно, что им этого не миновать. Они широко распахивали красные рты, словно хулили свою жизнь под сурдинку, и медленно, как потонувшие калоши, перемещались среди пластмассовых водорослей.
Светильники на стенах, обитых панелями под красное дерево, отбрасывали слабый свет. Утварь была как на разграбленном пиратами судне: все стоящее, если оно и в самом деле было, прихватили морские разбойники, оставив только погнутые вилки да знаменитые ножи, с помощью которых можно разрезать разве что свежую икру.
