Гончаров

Мельник Владимир Иванович

Литературная судьба Ивана Александровича Гончарова с самого начала складывалась счастливо. Со дня выхода его первого романа «Обыкновенная история» русской читающей публике стало ясно, что в литературу пришёл писатель-классик. Всё говорило за то, что в ряду первых имён русской литературы появилась новая звезда. С тех пор солидная литературная репутация Гончарова никогда не подвергалась ни малейшему сомнению. Более того, после выхода «Обломова» и «Обрыва» стало понятно, что Гончаров стал ещё и родоначальником русского классического социально-психологического романа.

Книга доктора филологических наук В. И. Мельника рассказывает о жизни и творческой судьбе выдающегося русского писателя.

От автора

Литературная судьба Ивана Александровича Гончарова (1812–1891) с самого начала складывалась счастливо. Со дня выхода его первого романа «Обыкновенная история» (1847) русской читающей публике стало ясно, что в литературу пришёл писатель-классик. Высота идеала, простота и глубина замысла, прозрачность композиции, необычайно лёгкий и чистый язык, мягкий и ни с кем не сравнимый в русской литературе юмор, безошибочный художественный вкус, неторопливо и тщательно обдуманные, отлежавшиеся в душе и памяти, как бы в бронзе отлитые картины жизни, завершённость художественной формы — всё говорило о том, что в ряду первых имён русской литературы появилась новая звезда. С тех пор солидная литературная репутация Гончарова никогда не подвергалась ни малейшему сомнению. Более того, после выхода «Обломова» и «Обрыва» стало понятно, что Гончаров своими романами положил основание школы русской романистики, став родоначальником русского классического социально-психологического романа. Сразу после смерти романиста одна из петербургских газет писала: «По широте замысла и исполнения, по художественной ясности и пластичности изображений, Гончаров едва ли имеет себе равного в нашей литературе, — да, может быть, не столько в нашей, но и вообще в новейшей литературе европейской». Широта замысла и исполнения… И это после «Войны и мира», «Братьев Карамазовых»! Не преувеличение ли? Удивительно, но факт: чем далее отодвигается от нас литературное явление под названием «Гончаров», тем более и более растёт вес этого имени в мире. Вдумчивый и тонкий критик И. Анненский констатировал на переломе веков: «Имя Гончарова цитируется на каждом шагу, как одно из четырех-пяти классических имен, вместе с массой отрывков оно перешло в хрестоматии и учебники; указания на литературный такт и вкус Гончарова, на целомудрие его музы, на его стиль и язык сделались общими местами. Гончаров дал нам бессмертный образ Обломова». Да, Обломов — поистине наш национальный, почти фольклорный герой. В этом художественном создании Гончарова отразилось всё лучшее, что есть в русском человеке, но и всё, что в нём есть слабого. Тому, кто хочет узнать поближе русского человека, следует вглядеться не в Онегина, не в Пьера Безухова, не в Раскольникова, а именно в Илью Обломова. Наш оригинальный мыслитель В. Розанов верно подметил: «Нельзя о русском человеке упомянуть, не припомнив Обломова… Та «русская суть», которая называется русскою душою, русскою стихиею… получила под пером Гончарова одно из величайших осознаний себя, размышлений о себе… «Вот наш ум», «вот наш характер», вот резюме русской истории».

Несмотря на то что в последний период своей жизни романист уничтожил значительную часть своего архива,

Для своих современников Гончаров как личность был тайной за семью печатями. Он производил впечатление столь равнодушного ко всему человека, что было непонятно, откуда берутся его свежие, волнующие, полные не только мудрости, но и глубокой, тревожащей, порою ностальгической любви картины и образы. Современники писателя отмечали: «Иван Александрович признан сухим, чёрствым эгоистом, уравновешенным педантом, мелочным рабом своих капризов и т. п. Таков Гончаров в представлении большинства современного нам общества».

Скрывая свою личность, Гончаров чурался всякого публичного признания, чествований, юбилеев. Даже когда его стали приглашать во дворец великие князья Романовы, он старался по возможности отказываться. В «Необыкновенной истории» он напишет проще: «У меня было настолько житейской мудрости и самолюбия тоже, чтобы не лезть туда, куда меня не призывало — ни мое рождение, ни денежные средства».

Гончаров писал медленно, годами ожидая порыва вдохновения. А затем мгновенно заканчивал огромные романы, когда перо его едва поспевало за мыслью. Так же медлителен путь его литературного признания. Будучи почти с первого произведения зачисленным в число главных русских классиков, он — по многим причинам — так и остался не совсем понят и разгадан в глубине и масштабности своей мысли, своих образов… уже более полутора столетий. Несмотря на то что при жизни Гончарова такие критики, как В. Г. Белинский,

В родном углу

Жизнь Ивана Александровича Гончарова так или иначе несла в себе отпечаток четырёх эпох. Его общественные идеалы, эстетические вкусы, бытовые привычки сформировались в царствование четырёх русских самодержцев: от эпохи Александра I до правления Александра III. Это были совершенно различные по духу и направлению общественного настроения и деятельности периоды русской жизни. Детство великого писателя прошло при Александре I и уложилось в аккурат между двумя знаменательными датами: от 1812 года до 1825-го. Александр I был цивилизатор и либерал. При нём, между прочим, расцвёл талант замечательного гончаровского земляка, симбирянина Николая Михайловича Карамзина. От Карамзина Гончаров позаимствовал многое, преклоняясь перед его «гуманитетом» и ненавязчиво и глубоко продолжая гнуть ту же линию (совсем не западническую, а мудрую, широко понимаемую гуманность, которой так не хватало, по мнению обоих писателей-волжан, русской жизни) в русской литературе. Понимая недостатки Карамзина-историка, Гончаров тем более проникается теплым чувством к Карамзину-писателю, который едва ли не первым в России заговорил о гуманности в отношении к слабым и обездоленным. В автобиографии 1858 года он отмечает: «Юношеское сердце искало между писателями симпатии и отдавалось тогда Карамзину по горячим его следам, может быть, не как историку… и не как поэту, потому что Карамзин не был художник, но как гуманнейшему из писателей». А в письме к А. Н. Пыпину

[14]

от 10 мая 1874 года романист развивает свою мысль: «Про себя я могу сказать, что развитием моим и моего дарования я обязан прежде всего влиянию Карамзина, которого тогда еще только начинали переставать читать, но я и сверстники мои успели еще попасть под этот конец, но, конечно, с появлением Пушкина скоро отрезвлялись от манерности и сентиментальности французской школы (я говорю об искусстве), которой Карамзин был представителем. Но тем не менее моральное влияние Карамзина было огромно и благодетельно на все юношество…»

[15]

Недаром в 1866 году, когда о Карамзине порядочно забыли, Гончаров вспомнил о нём и в газете A.A. Краевского

Может быть, волжский воздух был таков, что два светоча русского гуманизма вышли именно из Симбирска? Казалось бы, странно: русский писатель, в словаре которого наиважнейшую роль играют такие слова, как «цивилизация», «прогресс» и даже «комфорт», Иван Александрович Гончаров родился в глубокой русской провинции, в старинном поволжском городе Симбирске. Всем известные поэтичные картины нравов провинциального городка, поволжской природы составляют едва ли не лучшие страницы «Обыкновенной истории», «Обломова», «Обрыва». Из этих описаний так и пробивается любовь писателя к родным местам: «С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черёмухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — тёмно-синее, как небо, которое отражалось в нём, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к тёмному лесу».

Несмотря на свою удалённость от столиц, Симбирск не был захолустьем. Более того, это был по-своему весьма примечательный город. В нём причудливо сочетались, с одной стороны, сонная обломовщина, глубокий неподвижный провинциализм, а с другой — энергичная, порою подвижническая деятельность обитателей города в самых различных сферах жизни.

Жизнь Симбирска начала XIX века строилась на двух столпах: дворянство и купечество. Кроме того, большую роль играло духовенство. Но при этом в ходу было правило: каждый сверчок знай свой шесток. Провинциальная жизнь в России того времени предполагала культурную изоляцию дворянского сословия, которое не общалось ни с купечеством, ни духовенством. О жизни в подобных городках писал современник: «Все эти дворяне-домовладельцы съезжались… чтобы повеселиться в общем аристократическом кругу… веселиться они умели: балы у них сменялись одни другими, разнообразились съездом в так называемое дворянское собранье… Устраивались спектакли. Но нужно сказать, что всё это происходило в замкнутом кругу аристократии, которая… с высоты и презрительно взирала на… именитых граждан и первостатейных купцов. Между этим и двумя сословиями была глубокая пропасть. Единственным связующим звеном были деньги, но и те переходили от дворян к купцам и обратно чрез руки управляющих и бурмистров. Позднее, лет чрез пятьдесят, пред самым уничтожением крепостного права, начались уже и непосредственные сношения между купцами и более благоразумными помещиками».

Между прочим, Симбирск среди других провинциальных городов России выделялся необычайной представительностью замечательных дворянских родов. Как известно, наиболее престижными в дворянских книгах считались дворяне первого (жалованное, действительное дворянство) и шестого (древние благородные роды) разрядов. По количеству дворян этих двух категорий Симбирская губерния заметно отличалась от многих провинций России. Всё это создавало особую атмосферу в городе. «Симбирское дворянство было о себе высокого мнения и даже на губернаторов привыкло смотреть как на равных себе и членов своих обществ. Известно, что из-за столкновения с местным дворянством в середине XIX в. губернию покинули подряд 3 губернатора (А. М. Загряжский, И. С. Жиркевич и И. П. Хомутов)».