… Этот телефонный звонок в полдень 12 апреля 1961 года меня не удивил. В то памятное в мировой истории утро, когда человек прорвался в космос, советские люди, гордые и счастливые тем, что первым космонавтом оказался их соотечественник, поздравляли друг друга, обнимались и целовались на улице, звонили друзьям.

— Поздравляю тебя с первым космическим полётом! — сказал в трубку товарищ.

— Спасибо! И тебя тоже!

— Но тебя вдвойне!

— Почему? — спросил я, не понимая, в чём дело.

Детство! Счастливое и безмятежное или трудное и суровое, оно одинаково дорого нам.

Первые воспоминания о себе, смутные и невесёлые, — это и воспоминания об отце. В моей памяти отец навсегда остался человеком ласковым, добрым, но очень больным. Помню такую картину.

Июль. Яркое солнечное утро. Мать ушла в поле, меня оставила с отцом.

— Паша, ты бы мне горошку нарвал в огороде, — слышу слабый голос отца. Он лежит на кровати бледный, измождённый.

Быстро бегу на огород, отыскиваю грядку с горохом и тащу отцу горсть сладких зелёных стручков.

Моей матери досталось целых пять десятин земли.

Большое это было счастье для семьи, но я, признаться, особенной радости не чувствовал, потому что с этой поры и мне пришлось стать настоящим работником. На подённые работы мать перестала ходить — времени не хватало, чтобы со своим хозяйством справиться: в семье, кроме матери, не было ни одного взрослого работника. Кто жил прежде в деревне, тот знает, как трудно без мужских рук переделать тяжёлую крестьянскую работу.

С ранней весны и до поздней осени, от зари и до зари, работали все мы от мала до велика в поле. Вместе с матерью и сёстрами трудился и я. Все приходилось делать; и коней водил на пахоте, и сено косил, и копнил, и снопы вязал, и картофель копал, и лён теребил…

Стал я с восьми лет настоящим помощником в семье. Читаешь теперь некрасовское стихотворение «Мужичок с ноготок» и вспоминаешь своё нелёгкое детство.

И все же работа в хозяйстве, заботы по дому не убивали в нас, ребятах, своё, живое, задорное.

Первый школьный день памятен каждому. Для меня этот день наступил внезапно.

Разговоры о школе в семье велись задолго до того, как я пошел учиться. Когда мне исполнилось восемь лет, односельчане говорили матери: «Пора тебе Пашку в школу посылать». Но мать к этим советам отнеслась безразлично. Она считала, что для крестьянского труда грамота ни к чему. Землю дали — ну и трудись на ней, не жалея рук. Так рассуждали многие в нашей деревне. Ведь особой грамотности для сельскохозяйственных работ в то время и не требовалось. Мать говорила, что школа будет лишь отрывать от дела. Так она в том году меня в школу и не пустила.

— А за Шурой кто присмотрит без тебя? — сердито отрезала она под конец.

Учиться мне хотелось. Некоторые мои товарищи ещё годом раньше отправились в школу. С завистью смотрел я, как они листают страницы букваря, как бойко читают по слогам.

Мне уже шёл девятый год. Я настаивал:

Увы, домашние задания я выполнял далеко не блестяще. Бьёшься, бьёшься над какой-нибудь каверзной задачей, а спросить некого. Хорошо ещё, если заглянет дядя Вася. Он хоть изредка, но помогал мне в арифметике.

Потому ли, что я рос без отца, или потому, что дядя Вася очень любил меня, я особенно привязался к нему — самому близкому после мамы человеку. В моих глазах он был героем.

Сколько раз я любовался именными часами, подаренными дяде Васе — Василию Алексеевичу Мамонову — чуть ли не самим маршалом Блюхером, под командованием которого дядя бил «колчаков» (так он называл белогвардейцев). Рассказывая о прошлых боях, дядя Вася приводил всё новые и новые подробности, вспоминал множество боевых подвигов красных бойцов, плохо обутых и одетых, часто голодных, но всегда крепких духом. О себе дядя говорил мало — он был человеком очень скромным.

Из рассказов дяди Васи один мне запомнился особо.

Зимой 1919 года красноармейский полк, в котором он служил, держал фронт в тех местах, где дядя в юности работал у подрядчика-лесозаготовителя.