На улице в полуденный час сентябрьского дня было приятно. Солнце пригревало ласково, армагские чинкойи, что выстроились в две шеренги вдоль тротуаров, источали, как и обычно, едва уловимый, но очень внятный и какой-то интимный запах; почему-то каждому казалось, что они пахнут именно для него и ни для кого другого. И хотя по проезжей части и над ней скользило и катило немало машин, воздух в расщелинах между домами производил впечатление первозданно чистого, не пропитанного духом горячих моторов. Я как-то слышал, что именно эти, уже лет десять тому назад завезенные с Армага тоненькими саженцами и как-то очень быстро выросшие деревья, их длинные, покрытые голубоватым пушком листья как бы фильтровали, очищали и облагораживали удушливую городскую атмосферу, которую издавна кто только не проклинал. Хотя непонятно было, откуда это удушье бралось при нынешнем уровне цивилизации; скорее всего оно было лишь воображаемым, унаследованным от мнительных предков. Так или иначе, оздоровляющие свойства армагских иммигрантов никем не оспаривались, и каждый, выйдя из дому, начинал дышать бодрее и глубже, чем в стерильном воздухе жилья. Видимо, эта благородная миссия и обеспечивала сохранность пришельцев из отдаленного мира, что при наших теллурианских нравах и обычаях было почти невероятным. Миссия, а вовсе не окружавшие каждый ствол заборчики из нержавеющих прутьев с овальной пластинкой на каждом: «Б.М. Альфред. Зеленый свет» — так называлась фирма, имевшая городской подряд на озеленение и, судя хотя бы по этим вот насаждениям, исправно его выполнявшая.

Да, столичные улицы стали уютными и приятными настолько, что даже не хотелось уходить с них, чтобы заняться делами, которых у каждого хватало. Или почти у каждого. Я, к сожалению, в это число не входил, находясь, как говорится, в простое и всем существом своим ощущая подступившее вплотную безденежье. Дома это ощущение угнетало; но стоило выйти из подъезда, глубоко вдохнуть воздух — и тяжесть сваливалась с души, начинало чудиться, что все обойдется, уехавшая на заработки Лючана (именно так зовут мою жену) подмолотит хоть сколько-нибудь, а там, глядишь, высшими силами востребуются и мои способности: как-то само собой, без всяких усилий с моей стороны найдется дело, соответствующее моим теперешним интересам, не такое, как прежние мои занятия, жестокие и грубые, — и мы снова заживем весело и безмятежно, как встарь.

Такие вот настроения возникали днем на улице. И я шлялся по городу вдоль и поперек, пока все нараставший голод не погнал наконец меня домой, где еще оставались кое-какие остатки съестного. Я возвращался к пенатам своим, вовсе не ожидая, что приближаюсь не только к своему жилью, но и к событиям совершенно неожиданным, достаточно интересным и еще более — неприятным и опасным.

Хотя приближение чего-то необычного можно было заподозрить уже по тому, как на этот раз встретил меня мой домашний Вратарь, в былые дни не раз оказывавший мне неоценимую помощь.

Семь бед — один обед. Такой была любимая поговорка Аргона Серова, моего нынешнего — на новом месте работы — напарника.

В последний день нашей совместной службы свои беды мы получили сполна. Всю семерку, которая есть, как известно, число мудрости, совершенства и завершенности;

А что касается обеда, то он в тот день так и остался всего лишь словом. Добрым пожеланием самому себе.

Оговорюсь: полное число бед пришлось только на мою долю. Аргону хватило четырех, а еще кое-кому досталось и того меньше.