От автора…

Человек я по натуре мрачный, угрюмый, малообщительный. И всегда считал, что внешний мир мало чем отличается от моего внутреннего, что собственно правильно. Дальше интересней, хочешь изменить мир внешний, меняй свой внутренний. Легко сказать: «Меняй», но кто поможет?

Наверное, мне повезло, а может случай. Так или иначе, я встретил учителя Сидорова Владимира Павловича, который мне многое объяснил и женщин с прекрасным чувством юмора, с очень тонким чувством аналогий всех времён и народов. Возможно, они сами об этом до сих пор не знают. Есть ещё великая русская классика. Все вместе – Мы, великий и могучий русский народ, одно целое, нерушимое, вечное…

Но у нас тоже есть недостатки…

Данный труд, скорее о недостатках, которые являют собой скрытые достоинства.

Начну с банального: «Всё имеет свой конец, своё начало», хотя где-то здесь заложена вечность. Собственно на этом можно и закончить, но как путешественника манят неизведанные дали, историка тайны прошлого, учёного новые открытия, так и литератора манит всё из того, что манит всех остальных. Но есть существенная разница, литература не знает постоянства, потому что она, как и Любовь, как и Красота, во всём и везде. Сначала было Слово. Сколько слов произнесено с сотворения Мира, но видимо недостаточно для того, чтобы понять: «Планета, которую мы заселили, столь прекрасна, что даже ступать по ней надо бережно и с любовью. А мы что с ней делаем? А что мы делаем с собой»?

Начнём с начала конца. На одном из степных курганов, где-то посередине моря или океана, горели яркие костры. Вокруг костров ютилось несколько археологов и могилокопателей. Лица у них горели, а спины мёрзли. Впрочем, иногда они поворачивали к кострам спины, и тогда мёрзли лица.

Вся экспедиция находилась в состоянии глубокой депрессии. От кургана практически ничего не осталось. Копатели его перерыли, перещупали, пропустили через сито и ничего не нашли. Более того, они углубились далеко под землю и теперь работали в кратере, видя даже днём звёзды на небе.

Так прошло лето, заканчивалась и осень. Слышу возражения по поводу степного кургана посередине моря, археологов и могилокопателей, ищущих предметы старины в глубинах земных. Думаете, так не бывает? Бывает, ещё как бывает!

Проводить ещё и зиму на этом обдуваемом всеми ветрами и омываемом всеми морями и океанами острове никому не хотелось. Начальник экспедиции не знал, чем можно вдохновить копателей, особенно после отъезда из лагеря студенток-практиканток. С их отъездом экспедицию покинуло состояние счастья и вдохновенного труда. Начальник экспедиции, как заговорённый, каждое утро повторял: «Ну что, братки, надо работать

»,

чем всех злил невероятно.

Чёрный кудрявый Пудель лежал в глубоком кожаном кресле, высунув длинный красный язык. Ему было жарко. Он свесил с кресла обе передние лапы и положил морду на огромное окно, из которого была видна Земля. Делать ему было абсолютно нечего. Не то, чтобы о нём забыли, как можно забыть Шефа разведки по сбору, обработке и архивации земного юмора. Просто на Земле даже повторы стали выглядеть хуже, чем её прежний искромётный юмор-экспромт.

Но Пудель не был бы назначен шефом разведки, если бы впал в уныние. Кобель он был тёртый, и знал, что если на Земле с юмором застой и стагнация, значит на Небе его Руководство занято чем-то более серьёзным, чем медленное скручивание или раскручивание земных спиралей развития. Ещё он твёрдо знал то, что покой – дело относительное даже в Космосе, а уж на Земле, тем более. Сколько их, героических полководцев в разных эпохах и цивилизациях, едва успев отвыкнуть от службы и начав подолгу тянуться на кровати, было отозвано и вновь поставлено в строй.

Так что, пока его Руководство было занято, а на Земле народ воспользовался передышкой и «курил бамбук», ему, красавцу кобелю, необходимо было трудиться, дабы не упустить зарождение какого-нибудь нового юмора на Земле. Тем более, что теперь он знал, почему его, совершенно понятно, чуть не ставшего президентом страны опыта, оставили в обличье клички, хотя и наделили огромными полномочиями. За шутки и оставили до лучших времён.

Лёжа в глубоком кресле, Пудель от вынужденного безделья начал делать открытия. Он обнаружил, что именно сейчас, лёжа в одиночестве, он плодотворно трудится, в то время как на Земле все его собаки-собратья, разлёгшиеся в разных местах, воспринимаются как отъявленные и сытые бездельники.

Тем не менее, начальство молчало. Пуделя клонило в сон, и, чтобы не спать, он тёр себе лапами морду и в большую увеличилку смотрел на Землю, где подсматривал в окно одной из квартир, которую только что занял новоиспечённый министр по внутренним делам, чем он занимается.

А на острове, пока Пудель глазел в увеличилку, продолжали рыть землю и искать демократию или диктатуру, как повезёт. И вот, по прошествии времени, члены экспедиции сидели на кургане, всё больше и больше напоминающем кратер, и с тоской глядели вдаль, ожидая корабль, который бы их увёз обратно. Больше всех ныл еврей, он жалобно приговаривал, что во время отъезда в стране опыта была неопределённость с властью, и что в любом случае: демократия или диктатура, смены не будет, и их отсюда никогда уже не заберут. И тогда прощай родня и в Израиле и во внутреннем министерстве страны опыта, а жизнь только налаживаться начала. Когда нытьё еврея становилось невыносимым, к нему приближался радист – араб и прикладывал к его уху наушник, из которого доносились разные шумы из страны опыта. Шумы были вполне прежними: кое-где кое-что упало, утонуло, кто – то где – то пропал, был убит или наоборот нашёлся, многих просто сдуло ветром и унесло водой. Но успокаивали еврея не сами события, а достаточно картавая речь дикторов, из которой он делал заключение, что рыжий эталон всё ещё рулит этой страной, но он кожей чувствовал, что гидравлический усилитель руля уже «спёрли».

Еврей благодарил араба за короткие сеансы связи и каждый раз выдавал ему шенкель. Словом, экспедиция на острове вошла в состояние тоски, ничего неделания и ожидания каких-то непонятных событий. Она, может быть, так бы и вымерла, а что ещё ей оставалось, но в это время из-за горизонта показались чёрные паруса. Паруса были раздуты необыкновенно широко, хотя ветра не было. Бурные волны одновременно догоняли и обгоняли этот странный парусник.

Надо заметить, что парусник не сильно испугал членов экспедиции, почти все они что-то слышали о пиратах, поэтому большинство устремило вопросительные взгляды к голландцу и испанцу.

Испанец проявил завидную выдержку, и весь его облик говорил о том, что он готов помочь, в случае чего…. землякам. Голландец почему-то побледнел.

Читатель, выбравший из целой кучи бульварной литературы, мою повесть, наверное уже скис, думая «ну и галиматья». Но откуда знать и мне и тебя, дорогой, где дела зачинаются, если на Земле, они даже не всегда делаются. Например, космонавты давно гайки в космосе крутят. Но некоторые события имеют своей родиной, точно, Землю. Это я тебе, как военный, говорю.

Итак, примерно в это же время, на одном из островов Курильской гряды, в подземном бункере, на столе, обитом зелёным сукном, сильно поджав под себя ноги, спал человек в форме полковника пограничных войск. Его ноги, в сияющих кожаных сапогах освещала и одновременно согревала лампа под зелёным, цвета сукна, абажуром.

На земле, над бункером, солнце было в зените. Часовой, стоявший на маяке, изнывал под его лучами, и тихонько напевал, глядя в сторону Японии и морские дали:

Часовой бы с радостью поменялся местами с полковником, которого звали Палыч, или зная о том, что командир всё равно спит, и сам бы начал кимарить, но авторитет Палыча не допускал даже рождения такой мысли.

В каждом веке есть свой Сергей Есенин. Не будем искать аналоги в прошлых веках и грезить веками будущими. Остановим свой взгляд на общих чертах прозорливых людей, которым много дано, но с которых и много спрашивается. Во все время жить таким людям очень нелегко. Им присущ интерес к жизни, жажда жизни, всё новые и новые открытия граней жизни, а затем усталость, тоска… Отчего так происходит?

Духовно растут над собой отнюдь не все люди. Это только кажется, что в человеческом обществе хорошо всё время умнеть. Но это не совсем так. Умнеть хорошо там, где рамки поумнения строго определены, в своём трудовом коллективе, в своём научном институте и т. д., а вот набираться ума, пытаясь донести истину до всего человечества – трудно, тяжко и крайне вредно для здоровья. Старые привычки, традиции, «скелеты в шкафу» крепко удерживают мозг от появления в нём новых извилин.

Трудно быть Сергеем Есениным, хотя люди подобные ему, хоть и не написавшие ни единой строчки, совсем неизвестные, живут среди нас постоянно. Одни из них, как Максим Горький по каплям выдавливают из себя раба, другие, как Сергей Есенин, изживают из себя «канареечного поэта», а по сути, тоже раба. И дело здесь не только в стыках времён, в крепко держащем нас прошлом и манящем будущем. Дело в душе таких людей. У Сергея Есенина душа была на виду, для неё он писал и только ей был верен. Ему была не нужна толпа, он не занимался политикой пытаясь стать популярным. Но от судьбы, как и от души не уйдёшь. Это тело пытается приспособиться к давлению среды и условий. Тело постоянно давит проявления души. Но случается, что душа и совесть бывают столь щедры и сильны, что тело с ними не справляется. По сути, для человека, это жизненная трагедия, но тогда возникает другой вопрос: «А кому и для чего мы молимся?».

Большинство стихотворений Сергея Есенина – это молитвы в чистом виде. Душа, Муза в них довлеет над телом. А чтобы тело не довлело над душой, его принято заливать алкоголем. Пьянство одарённых, отмеченных Богом людей, это не столько беда, сколько единственная возможность дать душе отделиться от тела. Проблема в том, что они прекрасно видят разницу и прекрасно понимают, кому и что надо. Душе они дают то, что она просит, и тогда страдает тело. Верно и наоборот.

Есенина, без всяких преувеличений можно назвать Патриархом Всея Руси атеистического периода России. Именно Есенин сохранял веру, так как одним из самых первых русских поэтов начал адаптировать христианские молитвы к новым атеистическим условиям.

Небо не разверзлось, гром не грянул. Господь, глядя на эту земную картину, был весьма доволен. С недосягаемой высоты он смотрел и думал: «Почему бы и нет. Может быть, и в правду, чистая тетрадь, этого одержимого великой идеей Надеждина, соизмерима пирамиде книг лежащих под его ногами. Важна гармония, остальное не важно». Господь любил Надеждина. Что же касается книжного хранилища, то это было по части чертей. А уж они расстарались. С двух сторон они запалили его огнем, организовав короткое замыкание, а с двух других залили водой, сорвав с пожарных гидрантов вентили.

Надеждин поскользнулся на своей книжной пирамиде и кубарем скатился вниз. Падая, он выронил тетрадь. Внизу уже булькала вода, а вверху стоял дым. Он, почти, рыдал от досады. Так удачно освящённая чистая тетрадь в клеточку, как начало большого дела, пропала, и теперь он никак не мог её найти. Надеждин не догадывался, что Творец уже забрал эту тетрадь себе, как вещественное доказательство его замысла, как зерно, брошенное в почву. Господь был не против посева, но значительно больше его интересовала жатва и её плоды.

В суматохе пожара и наводнения Надеждин выбежал из библиотеки. Он вернулся в свой суматошный мир. Вокруг всё смешалось. Пожарные заливали горящие книги водой, а сантехники, шлёпая по воде в дыму, просили огня и света, ибо ни черта не видели. В остальном же, огонь и вода делали своё дело. Они цементировали пирамиду из книг. Надеждин смотрел на эти события, которым был виной, абсолютно равнодушно. Он не считал эту катастрофу большим препятствием для человечества. Из миллиардов живущих на земле людей, всё равно найдётся хоть один миллион писателей, которые восстановят не только все книги, но и заново вспомнят все мысли и сюжеты, которые были прописаны в этих книгах. Это было просто. У этого миллиона писателей всё равно не было другой жизни, кроме той, жуткой, которую они изучали и описывали в этих книгах. А у оставшихся миллиардов людей, вообще никакой жизни не было, чтобы страдать из-за утерянных книг. Надеждин считал, что препятствие, воздвигнутое им, наоборот продвинет человечество вперёд. И главным локомотивом будет он.

На небе все ликовали. Ангелы и Архангелы, Боги и Богини, все Вознесённые с Земли Учителя радовались появлению новой творческой Души. Радовались зарождению нового света, который, возможно, осветит земные уголки, находящиеся до сих пор в темноте. Падшие ангелы, Демоны, Джины, черти, лярвы и прочая нечистая и нейтральная сила, тоже не унывала. Вся нечисть радовалась началу нового соцсоревнования. Уместно заметить, что их самому главному, из известных людям, начальнику Люциферу нравилось задирать своих ближайших, положительных, родственников.

Все застыли в ожидании. И те, кто знал, что к чему, и те, кому было положено знать, и те, кто ничего не знал.

Быстрее всех «на дым» съехались спецслужбы. Для этих служб нет такого понятия как время. Они круглосуточно, круглогодично на боевом посту по спасению родины. Они, не как некоторые неорганизованные граждане, сбивающиеся в большие кучи на вокзалах, автостанциях, аэропортах и других точках «водопоев». Они, службы эти, сбиваются в кучу исключительно по необходимости и по свистку. Так у них положено. Положено, и к этому добавить нечего.

Конечно, от дыма, а больше от шума сирен, проснулись и живущие рядом с библиотекой все представители многочисленных национальностей и целых этносов всех народов мира. Все устремились в сторону шума, дыма и огня. Даже эфиопы, не сильно распространённые в этой стране, сильно переживали за книжное наследие своего великого предка – Пушкина. Шотландцы пытались умыкнуть в дыму, исторический томик, своего великого предка – Лермонтова, татары нацелились на собрание сочинений Куприна. Русские крестьяне пытались умыкнуть редкие книжки Есенина. Но всем наступала на ноги и отбирала прижизненные издания поэтов и писателей русская интеллигенция, чтобы было, так сказать, с чем появиться за границей. Одним словом, дым густо поднимающийся над библиотекой разбудил все дикие племена проживающие рядом с библиотекой. Их сознание стала терзать неведомо откуда появившаяся мысль: «Вот бы сгорело всё это объединяющее народы наследие, тогда можно было бы опять заняться любимым делом – грабежом и разбоем диких соседей». Несколько жуликов с рюкзаками бегали вокруг библиотеки и лукаво причитали: «Всё бренно, можно ничего не спасать».

Надеждин был с ними вполне согласен. До мысли о том, что всё бренно, он тоже дошёл сам. Но свою чистую тетрадь причислять к бренным останкам, он не соглашался ни в какую. Он искал её в думу пожара.