Этот человек обладал счастливым даром сплачивать вокруг себя людей. Некоторые из них остаются его искренними поклонниками и по сей день. Этого человека в пору его расцвета и стремительной карьеры за глаза называли «железным Шуриком», с намеком на «железного Феликса».

Александр Николаевич Шелепин вошел в историю как человек, организовавший сорок лет назад, осенью шестьдесят четвертого года, свержение Хрущева. Когда Никиту Сергеевича сняли со всех постов и отправили на пенсию, многие именно Шелепина считали самым реальным кандидатом на пост руководителя партии и государства.

Влиятельные и весьма близкие к высшей власти люди уверенно говорили, что Леонид Ильич Брежнев — фигура слабая и временная и скоро его сменит Шелепин.

Его имя гремело. И в нашей стране, и за рубежом многие были уверены, что он вот-вот станет главой государства. Он приехал в Москву худеньким школьником поступать в институт и сделал фантастическую карьеру. Он выиграл множество схваток, но одну все-таки проиграл. Брежнев и его окружение постепенно оттеснили его от власти. Его изъяли из большой политики. Исчезли его фотографии, перестали упоминать его имя.

И если бы не популярный несколько лет назад фильм «Серые волки» о кремлевском заговоре в октябре шестьдесят четвертого года, то современный читатель, может, уже и не вспомнил бы, кем был Александр Николаевич Шелепин.

Эта книга не появилась бы на свет, если бы много лет назад я не познакомился с Шелепиным. Это произошло в середине семидесятых годов на Северном Кавказе, в городе Железноводске, известном своими минеральными водами. Я учился тогда в московском университете и жарким летом оказался вместе с родителями в санатории «Дубовая роща», где поправляли здоровье те, кто, говоря медицинским языком, жаловался на органы пищеварения.

Место не слишком веселое, но располагающее к раздумьям. Три раза в день обитатели санатория организованно направлялись к живительному источнику, потом располагались в столовой. Санаторий был для начальства, поэтому все друг друга знали, встречали и провожали друг друга в соответствии с занимаемой должностью. Разница в служебном положении ощущалось во всем. Скажем, обитатели люксов сдавали анализы без очереди, и сеансы массажа у них были подлиннее.

Пожалуй, единственным свободным от чинопочитания был я как лицо в ту пору молодое и неноменклатурное.

Среди отдыхающих выделялся посол в одной из скандинавских стран, бывший партийный работник из Сибири, с роскошной седой шевелюрой, доброжелательно посвятивший меня в тонкости дипломатического протокола.

Единственный трехкомнатный люкс занимал мрачный заместитель министра внутренних дел. Его замкнутость и тоскливое выражение лица объяснялось необходимостью в течение месяца ограничивать себя в самом необходимом.

Имя Шелепина страна впервые услышала, когда ему было всего двадцать четыре года. Осенью сорок первого в столице, к которой вплотную придвинулся фронт, секретарь московского городского комитета комсомола по военной работе Александр Шелепин отбирал добровольцев для партизанских отрядов, для диверсий в тылу врага.

Сам он, к слову, не воевал в ту лихую годину. Несколько месяцев провел на финской войне — заместителем политрука, комиссаром эскадрона, а в Великой Отечественной не участвовал, за что потом подчиненные по КГБ будут его упрекать: других отправлял в бой, а сам отсиживался в Москве. Впрочем, среди руководителей нашей страны фронтовиком был, пожалуй, только Брежнев. Он действительно прошел всю войну, не на передовой, конечно, а в политотделе, но в действующей армии, так что рисковал жизнью. Остальные члены политбюро нужнее были в тылу — на партийной или комсомольской работе.

К Шелепину пришла проситься в партизаны ученица 201-й московской школы Зоя Космодемьянская. Он не сразу определил ее в отряд. Ему показалось, что она боится, что не сможет провести операцию, и он ей отказал. А потом все-таки включил Зою в отряд.

Судьба Зои была ужасной. Сделать она фактически ничего не успела — немцы ее сразу поймали и как поджигательницу в первых числах декабря сорок первого казнили.

Посмертно ей присвоили звание Героя Советского Союза. Ее трагическая судьба так потрясла людей даже в те суровые времена, что на смерть девушки откликнулась вся страна. Зоя стала символом стойкости и мужества.

Александр Шелепин появился на свет восемнадцатого августа восемнадцатого года. Вырос в Воронеже. Его отец, Николай Георгиевич, был железнодорожником, работал инженером в управлении Юго-Восточной дороги.

Тогда железнодорожники были в почете — благодаря наркому путей сообщения Лазарю Моисеевичу Кагановичу, человеку бешеной энергии и фантастической работоспособности. Он проламывал любую преграду. И поезда, чистые, ухоженные, стали ходить по расписанию, и железнодорожникам подняли зарплату. Их переодели в форму, вызывавшую зависть у мальчишек.

Шелепины жили на улице Венецкой, снимали квартиру с отдельным выходом в частном одноэтажном доме, стоявшем в глубине двора. Саша Шелепин любил голубей — распространенное развлечение тех лет. Для выполнения личной продовольственной программы держали кур, и ребята подсчитывали, сколько какая курица яиц снесет.

Шелепины, по воспоминаниям, жили очень скромно. Отец, Николай Георгиевич, был человеком бережливым и аккуратным, не позволял себе никаких гулянок, заботился о семье. Мама не работала — сидела с детьми: у них было трое мальчиков.

Младший сын, Леонид Шелепин, когда началась война, был призван в армию и погиб. Никто не знает, где его похоронили. Александр Николаевич, уже будучи одним из руководителей страны, пытался навести справки, чтобы хотя бы могилу найти и памятник поставить, чтобы было куда приехать поклониться, но безуспешно.

В Воронеже был крупный университет, медицинский институт, педагогический, сельскохозяйственный… Но Шелепин твердо выбрал знаменитый до войны Московский институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), созданный в тридцать первом году.

Шелепин и Харазов в тридцать шестом поехали в Москву. Шелепина приняли на исторический факультет ИФЛИ, Харазов, прирожденный технарь, поступил в Московский авиационный институт.

ИФЛИ был лучшим гуманитарным вузом того времени, воспитавшим целое поколение интеллигенции. Как выразился один из выпускников, ИФЛИ оказался вузом молодых поэтов, безбоязненных полемистов и творчески мыслящих философов. В тридцать девятом, когда Шелепин уже был студентом, институту присвоили имя Н.Г. Чернышевского.

Учившийся в ИФЛИ сын посла и сам будущий посол Олег Александрович Трояновский писал, что «во время майских и ноябрьских демонстраций по пути на Красную площадь, проходя мимо определенного места, было принято хором кричать: „Да здравствует Борис Леонидович Пастернак!“

Конечно, перед войной Борис Пастернак еще не воспринимался властью как диссидент, но само по себе приветствие поэту во время демонстрации было фантастическим вольнодумством.

Пятого марта пятьдесят третьего, со смертью Сталина, началась новая эпоха, но мало кто это понимал. Поначалу аппарат, чиновники всех рангов соревновались в выражении скорби, считая, что именно этого от них ждут.

Писательница Валерия Герасимова, первая жена Александра Фадеева и двоюродная сестра известного кинорежиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова, так описала траурный митинг в Союзе писателей десятого марта:

«Что-то завывал Сурков, Симонов рыдал — сначала и глазам не поверила, — его спина была передо мной, и она довольно ритмично тряслась… Затем, выступив, он сказал, что отныне самой главной великой задачей советской литературы будет воссоздание образа величайшего человека („всех времен и народов“ — была утвержденная формулировка тех лет).

Николай Грибачев выступил в своем образе: предостерегающе посверкивая холодными белыми глазами, он сказал (примерно), что после исчезновения великого вождя бдительность не только не должна быть ослаблена, а, напротив, должна возрасти. Если кто-то из вражеских элементов, возможно, попытается использовать сложившиеся обстоятельства для своей работы, пусть не надеется на то, что стальная рука правосудия хоть сколько-нибудь ослабла…

Ужасное собрание. Великого «гуманиста» уже не было. Но страх, казалось, достиг своего апогея. Я помню зеленые, точно больные, у всех лица, искаженные, с какими-то невидящими глазами; приглушенный шелест, а не человеческую речь в кулуарах; порой, правда, демонстрируемые (а кое у кого и истинные!) всхлипы и так называемые «заглушенные рыдания». Вселюдный пароксизм страха».

Сразу после смерти вождя Шелепин с Семичастным предложили было переименовать ленинский комсомол в ленинско-сталинский. Тут же одобрили эту инициативу на бюро ЦК ВЛКСМ и доложили в президиум ЦК партии. Но Хрущев поздно вечером позвонил Шелепину домой и сказал:

— Мы тут посоветовались и решили, что делать этого не надо.

Лучшие комсомольские годы Шелепина пришлись на хрущевские времена. Хрущев не доверял своим соратникам, делал ставку на молодежь и многое позволял своим комсомольцам.

Все ошиблись в Никите Сергеевиче, принимая его за простачка, с которым легко будет сговориться! Привыкли, что Сталин ернически именовал его «Микитой», и думали, что тоже смогут им командовать.

Никита Сергеевич оказался талантливым политиком. Живой и энергичный, он легко обошел своих неповоротливых соратников. Прежде всего он избавился от Берии, которого смертельно боялся. Оттеснить от власти Маленкова, который после смерти Сталина играл роль руководителя страны, оказалось значительно легче.

Освоение целинных земель началось потому, что руководители страны во главе с Хрущевым не нашли иного способа быстро накормить страну. Советский Союз просто голодал. В год смерти Сталина, в пятьдесят третьем, собрали только тридцать миллионов тонн зерна.

Никита Сергеевич достаточно точно представлял положение дел на селе (см. подробнее «Отечественная история», N 1/2000). Некоторые сведения при нем стали открыто публиковаться. Другие цифры Центральное статистическое управление присылало ему лично — в секретных пакетах. Скажем, стране не полагалось знать, что по численности поголовья скота и по потреблению продуктов на душу населения страна не преодолела дореволюционный уровень. Естественно, скрывались и цифры эффективности животноводства в сравнении со странами Запада.

В результате войны сократились посевные площади — земли выпали из севооборота в Московской, Курской, Ленинградской областях, в Белоруссии. Сталин запрещал распахивать новые земли. Хрущев решил, что это самый быстрый способ дать стране хлеб.

Двадцать второго января пятьдесят четвертого года Хрущев подписал записку «Пути решения зерновой проблемы»:

На целину отправили и старого друга Шелепина — Валерия Харазова, который к тому времени перешел с комсомольской работы на партийную, стал секретарем Сталинского райкома в Москве.

— Несколько московских секретарей под разными предлогами отказались ехать на целину, — рассказывал Харазов, — их сняли с работы, Хрущев устроил выволочку первому секретарю горкома. Взяли список секретарей райкомов и отобрали тех, кто не откажется. Мне по здоровью противопоказан жаркий климат, но пришлось ехать. В Алма-Ате первые два месяца мы вникали в дела республики. Каждый вечер к нам приезжал Пономаренко и рассказывал о делах в республике. Через два месяца он вызвал нас и объявил о назначениях. Меня назначили секретарем алма-атинского горкома.

Только после этого Харазова вызвал второй секретарь ЦК компартии Казахстана Брежнев, объяснил:

— Зайди, надо на тебя посмотреть. А то как же это? Новый секретарь горкома, а я его не знаю.

О работе, о делах не сказал ни слова. Вся встреча заняла три минуты.

Хрущев видел, что во всем может положиться на Шелепина и руководство комсомола. Наступил момент, когда голос Шелепина оказался жизненно важным для Никиты Сергеевича.

В начале января пятьдесят седьмого года высшее руководство страны обсуждало одну их важнейших идей Хрущева заменить отраслевой принцип управления промышленностью территориальным. Хрущев предлагал упразднить большинство министерств и передать рычаги управления предприятиями на места.

Четвертого февраля пятьдесят седьмого года на заседание президиума ЦК, обсуждавшего вопрос о реорганизации управления промышленностью и строительством (децентрализация, упразднение министерств), пригласили и Шелепина.

Руководитель комсомола выступал после первого заместителя председателя Государственной плановой комиссии Совмина по текущему планированию народного хозяйства Алексея Николаевича Косыгина. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ обеими руками поддержал предложения Хрущева:

— Правильно ставится вопрос в записке.