С некоторых пор всё происходящее казалось Галине сплошным дремучим сюрреализмом. Начиная с момента, когда перед ними с отцом — вместо замусоленной по углам книжной страницы — встала роща с вызывающе яркой травой. И дерево, в котором девочка с трудом опознала дуб: с корой, которая морщинилась не только вдоль, но и поперёк, создавая как бы ступеньки, с ветвями, что начинались на уровне глаз, и листвой, тронутой как бы медным окислом. Высоко вверху виднелось нечто вроде широких качелей — доска, лежащая поперёк одной из веток и буквально заплывшая корой.

— Хорош, а, Галина Севна? — отец торопливо распаковывал плотный тючок с одеждой, стаскивал с себя всё вплоть до трусов. — Патриарх здешний. Да на него не гляди — успеешь налюбоваться. Одевайся, не обращай на меня внимания. Вот-вот по нашу душу встречальщики — до места провожальщики придут.

В тючке лежали для него толстые бедренные колготы с подошвой и перламутровой пуговицей на месте пупка, желтоватая по тону рубаха, вся в складках, и суконная куртка под чудным названием джеркин: в талии облегающая со шнуровкой, в рукавах приподнятая и присборенная, с широкими складками от пояса до колен. Для неё — такие же колготки, батистовая сорочка наподобие ночной, вся в плиссировке, и грубошёрстное платье, разрезанное снизу доверху, с множеством костяных пуговиц от ворота до подола. Ну и обувь кстати. Такие же деревянные подошвы с ремешком вроде сандалий, как и отцовы, только поменьше.

— Кусучее, — пожаловалась на платье.

— Где ты увидела зубы, привереда? — отозвался отец. — Сплошь натуральный материал. Выделка деревенская, добротная.

На следующую ночь Галина уговорила своего телохранителя переночевать в первом попавшемся у дороги трактире. Время было далеко не подходящее — скорее поздний день, чем ранний вечер, — лошади, да и кучер, не проявляли никаких признаков утомления. Но ей казалось, что они уже целую декаду трясутся на ухабах, а походная стряпня Орихалхо оставляла желать куда большего. Только и умел, что заваривать какую-то крупу кипятком из чайника и крошить в неё пряные травки и луковицы, сорванные тут же при дороге. А на её намеки отзывался в смысле — гостевые дома тут неизвестно где и если имеются, то явно недостойны благородной сэньи Гхали.

— Вот почему бы не сюда? — не выдержав, указала она левой рукой на широкую крышу из серой дранки. Крыша седлом просела в серёдке, стены под ней были черны от дождя, но над дверью болталась на ветру вывеска с изображением трёх куропаток на вертеле.

— Как сэнье угодно, — отозвался морянин со своего насеста, потянул одного из коней за повод и свернул с твёрдого грунта в форменную зыбь. Чуть позже Галина готова была благодарить всех вертдомских, а заодно и рутенских святых, что желающих вкусить куропаток оказалось ещё немного. После дождя или какой-либо иной санации грунта карета ухнула в колдобину, скрытую под толстым слоем песка и пыли, и уже перед самым входом застряла по самые ступицы. Если они кое-как прорвались, то благодаря Орихалхо, который мигом слез с козел, подпёр кузов плечом и резко подал команду лошадям. Его хриплое и булькающее наречие обе они знали туго, в отличие от Галины.

— Я ведь могла бы вылезть и вытащить груз, — упрекнула она его после. — Чтобы легче управиться.

— Такое сэнье не к лицу, — коротко ответил он. — Смотрите — к нам уже идут.