Меджа сидел, болтая ногами, на краю канавы. Редкие прохожие, занятые каждодневными своими заботами, не замечали худого долговязого юношу. Но от острого, пытливого взгляда Меджи не ускользало ничто. Он одинаково внимательно следил и за оборванными нищими, медленно, точно призраки, проплывавшими мимо него, и за деловитыми упитанными чиновниками, морщившими носы от смрада грязных закоулков. Следил и сравнивал.

Но вот открылась задняя дверь супермаркета, и из нес вышел с охапкой свертков Майна. Мысли Меджи тотчас обратились к другу. Он вскочил на ноги и поспешил ему навстречу. Вместе они отнесли свертки на пустующую автомобильную стоянку, развернули старые газеты. Меджа равнодушно осмотрел добычу: порченые апельсины, черствый кекс, вываленный в пыли шоколад… Грустная картина. Апельсины потеряли свою привлекательность и были уже не оранжевые, а мертвенно-серые, заплесневелые. Кекс походил на булыжник, а шоколад — на высохший, потрескавшийся обувной крем.

— Садись, будем есть, — скачал Майна.

Старик ковылял по улице, озираясь выпученными близорукими глазами по сторонам. Время от времени он останавливался, с трудом оборачивался назад или заглядывал в мусорные баки, стоявшие тут и там на тротуаре. От одуряющей вони его большой широкий нос морщился. Послеполуденное солнце палило нещадно, и старик чувствовал себя в крахмальном белом костюме очень стесненно. Его сандалии, надетые на босые ноги, внутри сделались скользкими от пота. Из промежутков между ремешками робко выглядывали грубые, в мозолях пальцы.

Дойдя до конца улицы, старик остановился и, достав из кармана пиджака заскорузлый платок, вытер им лицо и шею, потом заросшую редкими волосами голову. Тем временем его глаза с красными прожилками непрестанно шарили по обеим сторонам дороги. Пешеходы, спешившие поскорее выбраться из этого вонючего квартала, проходили мимо, не замечая его. Но и старик не обращал на пешеходов никакого внимания. Он лишь вглядывался в затененные закоулки и что-то бормотал про себя. Потом свернул налево и поплелся по узенькой улочке за супермаркетом. Справа от него находилась площадка для стоянки автомашин, а слева тянулись высокие, неприступные задние стены магазинов. «Они должны быть где-то в этом районе, — думал он. — Помню, я их тут видел». Он вынул из кармана старые часы: время позднее, надо поскорее найти этих парней да возвращаться, а то ужин не успеешь приготовить. Хозяин не желает слушать никаких объяснений, если еда запаздывает. Старик ускорил шаги.

Нашел он парней напротив супермаркета. Одежда на обоих висела лохмотьями, сквозь дыры в ней чернело грязное голое тело. Перед ними грудой лежали на старой развернутой газете порченые фрукты. Юноши ели, о чем-то разговаривая вполголоса, и не заметили подошедшего. Старик нерешительно кашлянул; парни вскочили, как но команде, и уставились на него в напряженном ожидании. Они были похожи в эту минуту на диких кошек, готовых к прыжку.

Стариком овладели любопытство и испуг одновременно.

— Не бойтесь, — робко пробормотал он. — Я не обижу вас.

Меджа выбрал из посудины остатки еды и отправил себе в рот. Тем временем Майна вылизывал свою тарелку. Покончив с этим, принялся за пальцы. Неторопливо, методически он облизал все пальцы правой руки, начиная с мизинца и кончая большим. Меджа с интересом наблюдал. В очаге чуть теплился огонь, свет маленькой жестяной коптилки бросал на стену хижины уродливые тени.

Вся мебель в их жилище состояла из двух деревянных ящиков, заменявших нм стулья, и самодельной полки, на которой они хранили свою скудную утварь (две жестяные кружки, две жестяные тарелки, большую банку и две алюминиевые кастрюли). У одной степы лежал прямо на земляном полу тюфяк Меджи, у другой — Майны. Поверх тюфяков были постелены мешки и разное тряпье. Очаг, построенный из трех больших камней, помещался в центре хижины.

— Неплохой был ужин, — сказал Майна и швырнул тарелку на полку. Мыть посуду он будет утром.

Меджа громко рыгнул.

— Ты прав. Овощи, правда, пересолил немного. Да и мучная похлебка была бы вкуснее, если бы ты подольше подержал ее на огне.

Майна мчался по закоулкам до тех пор, пока не достиг главной улицы, огибающей центральную часть города с западной стороны. Затем — усталый, растрепанный — перешел на шаг. Путь его лежал но шоссе, ведшее в пригороды. Знакомая дорога — по ней он не раз хаживал в поисках случайного заработка. Здесь уже можно и расслабиться. Он спрашивал себя: зачем гнался за ним служащий супермаркета? И что сталось с Меджей после того, как он исчез в переулке?

Майна решил не возвращаться в свое обиталище возле супермаркета, пока не прекратится погоня. Сейчас там полно полицейских, его разыскивают, хотя он и не понимает, по какой причине. Майна свернул на Хилл-роуд. По обе стороны улицы из-за живой изгороди застенчиво выглядывали особняки, злобно лаяли сторожевые собаки, бросаясь на железные прутья ворот. В некоторых домах слышны были радиоприемники и патефоны, звуки «ча-ча-ча» и напевной музыки разносились над широкой дорогой. Временами они дополнялись насвистыванием садовников, работавших на газонах и клумбах. Там, где изгородь была невысокой, Майна видел белое, чистое белье, гордо развевавшееся на ветру и отбивавшее свои ритмы.

Сильно припекало солнце, от дороги пахло разогретым гудроном. К этому запаху примешивался запах пищи, которую хозяйки готовили к обеду для своих мужей. В пустом желудке Майны громко заурчало, и он вспомнил о яблоках и о Медже.

Тем временем на Хилл-роуд загудели моторы автомашин — хозяева особняков съезжались обедать. Майна весь сжался и старался держаться как можно дальше от дороги. Некоторые водители, сворачивая на свои подъездные аллеи, подозрительно косились на него и даже запирали за собой ворота. Майна чувствовал себя очень неуютно на фоне аккуратно подстриженных кустов и роскошных автомобилей. Чтобы не бросаться в глаза, он зашагал быстрее, беспокойно глядя по сторонам, боясь нарваться на полицейского, который арестует его и отведет в участок.

Когда он приходил сюда колоть дрова, эти богатые предместья не внушали ему страха. На улицах бывало много торговцев фруктами, с которыми он всегда мог смешаться. Теперь же торговцев нет. Да и после инцидента в супермаркете он чувствовал себя каким-то жалким, незащищенным.

Впервые за долгое время в бедной халупе в центре Шенти-ленда состоялось веселое пиршество. Пол подмели, жизнь в доме забила ключом. Еда была в изобилии, и речи лились так же легко, как нубийский джин из небольших белых бутылок. Люди, урча от удовольствия, набивали рты — казалось, у них вот-вот лопнут щеки. Время от времени кто-нибудь переставал жевать и пьяным голосом изливал на Майну, «героя века», слова сердечной благодарности. Все признавались, что никогда у них не было столько денег, еды и выпивки, как сегодня.

Майна радовался, что все так удачно сложилось, хотя синяки и царапины давали себя чувствовать. Ему было приятно видеть довольные улыбки на лицах тех, кто долгое время не улыбался совсем. Впрочем, это не были улыбки в полном смысле слова — люди просто с удовольствием открывали рты, чтобы набить их пищей, а потом жевали, кивая головой. Важно то, что они довольны; а то, что их никто не научил говорить «спасибо», — не имеет значения. Даже во взгляде Подметальщика угадывались довольство и признательность. Майна заметил, что и Сара то и дело бросает в его сторону восхищенные взгляды. Но больше всего его радовало то, что он вышел из этой истории более или менее невредимым, если не считать ободранной кожи, клочки которой висели точно флажки на острых шипах терновой изгороди.

Веселье достигло высшей точки, когда кто-то предложил произнести речь в честь Майны и поблагодарить его за смелый поступок, избавивший всех от голода. Слово взял Профессор. Но речи у него не получилось, потому что он был слишком пьян и не мог стоять на ногах достаточно долго, чтобы высказать главную мысль. Начал он с небылицы: будто бы Майне пришлось драться со всей семьей и будто бы только он, Профессор, пришел на выручку мужественному товарищу. Тут Подметальщик прервал его и обвинил во лжи. Началась ссора, и они едва не пустили в ход кулаки. После этого испробовал свое ораторское искусство Каменобоец, однако и его речь получилась не лучше. Он был так переполнен чувством восхищения Майной, что из его единственного глаза хлынули пьяные слезы, и он быстро умолк. Слова благодарности застряли у него в горле.

Пока другие ораторствовали, Бритва предложил Майне отпить немного нубийского джина. До сего дня Майна не пристрастился к спиртным напиткам, а гашиш употреблял либо по необходимости, либо от нечего делать. Но теперь, желая показать свою удаль, он взял у Бритвы бутылку и отхлебнул из нее. Горькая жидкость обожгла ему горло, и он не стал больше пить.

— Давай, давай, выпей еще, — подбадривал Бритва. — Это полезно.