...Это, похоже, Нерча. Самый ледоход, хотя апрель уже на исходе. Приток притока впадает в Шилку, а Шилка в Амур... Где-то там, на берегу не то Шилки, не то Онона, родился в юрте Чингисхан... Вот и первые домишки. Здравствуй, Нерчинск, столица каторжного края! Вот, значит, как выглядит город, снаряжающий караваны с золотом из Кары и серебром из Акатуя? Расползся, раскинулся лениво в долине своей речушки. Улицы прямые, вот белая церковь, несколько кирпичных зданий, банк, прогимназия, магазины, лавки, городской сад. ...А вокруг море деревянных одноэтажных домишек, палисадничков, заборчиков... Уличные колодцы, улицы не все мощеные, пыль за нами поднимается дымовой завесой, деревянные тротуары... Вот и конец города, снова перед нами голый тракт. А где же дворец, о котором рассказывал Гаврилов, прошлого века дворец, построенный каким-то миллионером Бутиным или Путиным? Такого дворца, говорил Гаврилов, не постеснялись бы и в Петербурге. Роскошные залы, мраморные скульптуры, бронзовые канделябры, персидские ковры, на галерее — музыкальный инструмент величиной с орган... Библиотека, оранжерея, с пальмами и субтропическими растениями, музей сибирских руд и камней. И еще зеркало. Самое большое зеркало в мире. Путин или Бутин купил его на международной выставке в Париже в 1878 году, вез по морю до Николаевска, а потом на специально построенном пароходе по Амуру и Шилке в Нерчинск... Где же все это? Я прозевал или, может, дворец сгорел?

Лошади с оглушительным грохотом влетели на мощеную площадку у вокзала и встали.

— Ну вот, приехали,— сказал жандарм.

Он сошел с повозки. Двое мальчишек, игравших в «козны»

[2]

у здания вокзала, застыли в изумлении, сжимая в руках свиные кости. Небось, в жизни такого не видели...

Когда вставали хозяева, Бронислав не знал, но, спускаясь к завтраку, он неизменно заставал их всех за столом. Завтракали в шесть. Все сидели с ложками вокруг миски со сметаной: Сидор, Лукерья, бабка Аграфена, мать Сидора, шестидесятилетняя, крепкая, здоровая женщина, и дети — Маша, Яша, Степа и Феня, младшенькая, трехлетняя, бабушкина любимица, названная, кстати, ее именем. Сметану ели с хлебом, дети макали хлеб в миску. Молока от шести коров было вдоволь, делали, правда, соленое масло и изредка возили в город продавать, но, кроме того, сбыта на молоко не было. Потом пили кирпичный чай с сахаром вприкуску, к этому блинчики с маслом и шаньги.

В одиннадцать был обед из трех блюд: щи мясные, или уха, или щавелевый суп, иногда бывал творог со сметаной, тертая редька, соленые огурцы, грузди, черемша соленая и свежая. По праздникам бывали пироги с мясом или рыбой, с капустой, грибами и яйцами. На третье кисель, сладкий пирог, варенье. Они любили варенье из малины, земляники, черемухи, брусники, сибирской красной и черной смородины, голубики, костяники, княженики. Мука из черемухи, ягоды которой сушили, мололи, а потом варили с медом, служила начинкой для пирогов, или же ее просто ели с чаем. Пили клюквенный морс и березовый сок. Бронислав видел, как его добывают: надрезали кору березы, собирали сок, разливали по бутылкам не дополна, в бутылку бросали несколько изюмин, закрывали пробкой, заливали смолой и ставили в погреб горлышком вниз.

Ужинали в семь. Ели то же, что за завтраком, только без сметаны.

Бронислав постепенно входил в их жизнь. В первый же день за ужином Сидор рассказал ему историю их семьи. Они не чалдоны, коренные сибиряки, а переселенцы из Рязанской губернии. После смерти отца продали свой надел, три десятины земли, и присоединились к переселенцам. Дело было семь лет назад, в 1900-м. Как раз достраивали железную дорогу, и они доехали до Тайшета, оттуда их, рязанцев, распределили по разным местам, им выпали Старые Чумы. Тут было тогда всего двенадцать чалдонских дворов на левом берегу. Каждый переселенец получил по пятнадцать десятин, а у кого была справка, что он прибыл сюда с согласия властей своего уезда, то и сто рублей ссуды. У Сидора с братом такая справка была, и они получили тридцать десятин земли да денег двести рублей. За 150 построили вместе избу, остальные 50 истратили на корову и пару лошадей, инвентарь привезли с собой. И взялись за работу. Оба были молодые, брату шел двадцать первый год, Сидору — двадцать седьмой. Маша только ходить начинала... Приехали они в ту же пору, что и Бронислав, в начале мая. Пришлось сразу и лес корчевать, и дом строить. Работали до седьмого пота, спали по несколько часов в сутки, питались кое-как. На третий год мало-помалу обжились, выбились из нужды, но в 1904 году брата забрали в солдаты, на войну с японцем. Пошел и не вернулся, погиб, холостой, бездетный. Его надел перешел к Сидору.

Ранним октябрьским утром они втроем отправились на зимовку Николая — он сам, Евка и Бронислав. Запрягли пару лошадей в длинную, глубокую телегу, на дно положили бочки под клюкву, три из которых заполнили пока овсом, зимнюю одежду, одеяла, подушки, белье, продукты и охотничьи принадлежности, сверху набросали сена для лошадей. Евка правила лошадьми, Бронислав с Николаем шагали рядом, а собаки, Найда и Брыська, бежали впереди.

До заимки Николая был день пути. Николай проложил туда тропу лет тридцать назад, соединив ее с заброшенной дорогой золотоискателей, потом расширял, проходя по ней ежегодно с десяток раз туда и обратно, что-то срубал, что-то засыпал, и, в конце концов, получилась хорошая дорога для пеших, но не для телеги. Люди ходили по ней в тайгу за древесиной, за кедровыми орешками, грибами и ягодами, но не дальше, чем на пару верст. Дальше дикая, никому не нужная дорога петляла как хотела, нигде, однако, не увязая в болоте и не упираясь в скалы.

День был погожий и тихий после ночных заморозков. Под ногами с хрустом лопался тонкий ледок на лужах. Гнуса не было. Дышалось полной грудью чистым, лесным воздухом, собаки и кони резво бежали вперед, казалось, что путь до заимки продлится не больше дня и будет почти увеселительной прогулкой. Но сразу же за наезженным участком, за крестом в честь Луки Чутких, они натолкнулись на преграду: дорога резко сузилась, телеге было не проехать. Евка соскочила на землю, тоже взялась за топор и орудовала им не хуже мужика, раз-раз-раз, только щепки летели. Повалив три дерева и оттащив их в сторону, поехали дальше. Но через версту — снова затор...

Так они ехали четыре дня. Срубили сотни деревьев, из бревен сделали мостик через овраг и засыпали три ямы. В последний день чувствовали уже смертельную усталость.

Три дня они шли гуськом. Первым — Николай Чутких, за ним Бронислав, Леша Шулим, три вьючных лошади с продуктами и инструментом, а замыкали цепочку три плотника, нанятые Николаем на полгода для помощи при постройке дома. Утром четвертого дня, прошагав часа два под гору, они наконец пришли к цели.

— Здесь, ребята,— сказал Чутких, присаживаясь на берегу ручья.— Ну как, нравится?

Они не знали, что ответить... Кругом деревья, такая же тайга, как внизу, только место повыше, ветерок чувствуется, это хорошо, гнус меньше донимать будет.

— Вот вырубим лес, и такой вид откроется... Елки-палки!