Я обнаружил, что напряженно трудиться не так уж просто, когда ты сам себе начальник. Во-первых, он постоянно отпускает тебя после обеда – а иногда дает передохнуть и до обеда. Во-вторых, порой говорит: "Слушай, старина, ты сегодня хорошо поработал, почему бы тебе денек-другой не развеяться?" В-третьих, если ненароком проспишь, он никогда не звонит и разъяренно не орет, где тебя черти носят; а если опаздываешь, всегда появляется на работе одновременно с тобой. И, наконец, он всегда тебе верит – какое оправдание ни сочинишь. Нет, правда, сам себе начальник – это прекрасно. Зато подчиняться самому себе – кошмар наяву, но об этой части уравнения я никогда не задумывался.

В тот день меня разбудили вопли детей. По опыту я знал, что такое случается только в двух случаях: либо на часах около девяти утра, и милые детки идут в школу, что на другой стороне улицы, либо часы показывают четверть двенадцатого, когда начинается большая перемена. Я перевернулся на другой бок и посмотрел на часы: радиобудильник показывал 13:24. Время обеда. Я проспал беспробудным сном четырнадцать часов, – рекорд всех времен и народов.

Я назвал эту штуку "будильником", но в действительности она служила мне только часами – большими и неудобными. Как будильник, а тем более, как радио, использовать их я перестал давным-давно: просыпаешься с бодрящей утренней эрекцией, а тебе – бабах по башке новостью о голоде в Судане или о том, что принцессе Анне удалили зуб мудрости. Просто поразительно, как быстро пропадает эрекция после таких известий. Да и в любом случае, будильники – для тех, у кого есть вещи поважнее сна, а я никак не могу проникнуться этой сложной идеей. В иные дни я просыпался и решал, что одеваться не стоит, ну и оставался в постели до… ну, в общем, до отхода ко сну. Но это было вовсе не апатичное валяние в кровати, типа "какой смысл вставать, если потом опять ложиться", а валяние конструктивное, наполненное правотой. Я уже давно решил, что досуг надо заполнять досужими делами. Будь моя воля, досуговый центр нашего Балхама я бы заставил кроватями с разложенными на одеялах воскресными газетами.

Моя комната была устроена так, чтобы необходимость вылезать из постели сводилась к абсолютному минимуму. Вместо тумбочки у кровати – холодильник, на нем – электрочайник, который боролся за место под солнцем с кружками, коробкой чайных пакетиков, кульком сухих завтраков, тостером и утыканной вилками удлинителем. Я включил чайник и сунул хлеб в тостер. Потом протянул руку за газетой и слегка удивился, когда с холодильника соскользнули ключи. Тут я вспомнил, что четырнадцать часов я проспал вовсе не беспробудно: утром состоялся смутный, но весьма неприятный разговор. Насколько я помнил, дело обстояло примерно так:

– Простите.

Мы все через это прошли. У всех были маленькие секреты от наших партнеров. Все мы старались не говорить о какой-нибудь неприятной подробности или мягко обходили скользкую тему. Все мы тайно снимали комнаты на другом конце города, где могли укрыться на половину недели от утомительной скуки сидения с собственными детьми. О… в последнем случае речь только обо мне.

Разные браки складываются по-разному. Адольф Гитлер женился на Еве Браун, они провели один день в бомбоубежище, а потом покончили с собой. Ладно – если они решили, что так для них лучше, не нам их судить. Каждая супружеская пара уживается по-своему: супругов связывают странные ритуалы и причудливые привычки. Часто привычки разрастаются до такой степени, что перестают вписываться в рациональное поведение. Например, родители Катерины каждый вечер вместе выходят в сад и ищут мокриц, которых потом ритуально давят пестиком в ступке и останками опрыскивают розы. Они считают свое поведение абсолютно нормальным. "Я нашла еще одну, Кеннет". "Постой, дорогая, у тебя тут затесалась многоножка, мы же не хотим давить тебя, маленькая".

Как-то раз мы с Катериной проводили отпуск с еще одной супружеской парой, и в последнюю ночь услышали через стену, как они беззаботно треплются о нас. Мол, никогда бы не вступили в брак с такими странными людьми, как я и Катерина. По их мнению, отношения между нами – весьма необычные. Чуть позже послышался приглушенный голос жены: "Ты ложишься спать или как, а то у меня сиськи от пленки вспотели". А муж ответил: "Сейчас, подожди. На моем костюме для подводного плавания молнию заклинило". Если заглянуть внутрь, каждый брак таит причудливое.

Существуют, конечно, отношения, когда люди не прибегают к хитрым способам их консервации. Такие, как правило, долго не длятся. Мои родители расстались, когда мне было пять лет, и, помню, я тогда мысленно спрашивал их: "Разве вы не можете хотя бы делать вид, что женаты?" Испытав на себе суровую и изощренную дипломатию родителей во время развода, я дал себе слово, что родители моих детей всегда будут вместе. Именно осознание важности нашего брака заставляло меня то и дело отдыхать от него. Нервозность, которую внесли в нашу жизнь дети, спровоцировала мелочную враждебность, и я испугался. Согласен, я нашел единоличное решение нашей совместной проблеме, не обговорив его с Катериной. Но не мог же я признаться в том, что мне хочется отдохнуть от детей. Люди, стремящиеся в президенты, не хвастаются этим в своих предвыборных речах. "Знаете, иногда люблю побродить по берегу в одиночестве, потому что это напоминает мне о чуде Божьего творения и о скоротечности бытия. Но в первую очередь, это дает мне возможность избавиться ненадолго от моих чертовых детей". Я любил Катерину, я любил Милли и Альфи, но иногда чувствовал, что они сводят меня с ума. Разве не лучше было уйти, чем ждать, пока все не взорвется к чертям собачьи, и дети останутся без отца семь дней в неделю?

Поэтому я не чувствовал себя виноватым. Я все равно бы набрал Катерине ванну и добавил в нее пены, даже если бы вкалывал все эти дни без продыху. Я принес ей бутылку вина и журнал "Хелло!", который, как я опасался, она давно уже читала без иронии. Налил нам по бокалу, и она притянула меня, чтобы поцеловать в губы. Пришлось уступить.