Современная ирландская новелла

О'Кейси Шон

О'Фаолейн Шон

О'Коннор Фрэнк

Лэвин Мэри

Мэккин Уолтер

Планкетт Джеймс

Биэн Брендан

Монтегю Джон

Макинтайр Том

Бэнвилл Джон

Предисловие

Новеллу в Ирландии считают национальным литературным жанром. Ее истоки идут от ирландских саг, которые в отличие от эпоса многих других европейских народов сложились не в стихах, а в прозе. Хотя их и принято называть «сагами» по примеру скандинавского эпоса, точнее было бы определить их как «повести».

Другой не менее важный источник современной ирландской новеллы — устный рассказ. Его исключительное развитие объясняется драматическими обстоятельствами ирландской истории. В течение нескольких веков английские колонизаторы вели упорную политику ассимиляции порабощенного народа. С помощью жестоких карательных законов они хотели уничтожить не только экономику, но и культуру ирландцев. Запрещение ирландского языка, массовое уничтожение древних рукописей — причина невозвратимых потерь, которые понесла ирландская литература. Письменная традиция была прервана, ей на смену пришла поэзия странствующих певцов и народных сказителей. В этих условиях народная память стала самым надежным хранилищем национальной литературы, а устный рассказ или песня — главным способом ее распространения, хотя бы отчасти компенсировавшим отсутствие книгопечатания. От устного рассказа ирландская новелла унаследовала свойственную ему доверительность интонации, демократичность, идущую от непосредственного общения со слушателем, которым был простой крестьянин.

В результате многовекового внедрения колонизаторами английский язык в Ирландии стал разговорным языком. При этом он вобрал в себя многие черты национальной речи — интонационную специфику, свободу синтаксических конструкций, множество «ирландизмов». Лишенные возможности писать на родном языке, ирландские писатели, как бы компенсируя связанные с этим неизбежные потери, вслушивались в народный говор и воспроизводили его особенности на страницах своих произведений. Писатели других англоязычных стран отмечают живость, образность, специфическую экспрессивность английского языка в Ирландии, как бы обновленного за счет адаптации многих свойств ирландского языка. Двухвековой опыт ирландской литературы на английском языке убеждает в том, что она развивается в русле национальной художественной традиции.

Колониальный гнет, хотя и не смог уничтожить национальную культуру, затормозил ее естественное развитие. Этим во многом объясняется то, что ирландская литература XIX века не создала большого социального романа. Ведущее место в ней занимала поэзия, следом шел рассказ. Именно с этого жанра началась ирландская проза на английском языке. Особенного успеха рассказ достиг в творчестве У. Карлтона, автора «Зарисовок и рассказов из крестьянской жизни», правдивость описаний которых отмечал К. Маркс.

В конце XIX — начале XX века, в период бурного роста национального самосознания, подготовившего восстание 1916 года, на передний план наряду с поэзией выдвинулась драма. Но и У. Б. Йетс, и Дж. Синг, и А. Грегори были не только поэтами и драматургами. Они собирали и записывали сохранившиеся в народе предания, сказки и бытовые истории. Так родились «Кельтские сумерки» Йетса и «Аранские острова» Синга. В это же время мировую новеллистику обогатили «Невспаханное поле» Джорджа Мура и «Дублинцы» Джеймса Джойса, определившие новый этап в истории ирландской новеллы. Рассказы Мура рисовали суровую картину нищенской жизни ирландского крестьянства. Джойс с беспощадной реалистичностью показал город, пораженный духовным параличом.

Шон О’Кейси

ПОД ЦВЕТНОЙ ШАПКОЙ [9] (перевод С. Митиной)

Джонни слышно было, как мать напевает «Бантрибэй», — она стирала кучку их собственного белья и гору чужого, глубоко погружая проворные руки в лохань с мыльной водой, а он сидел в тени у оконца, под горшками с фуксией и огненной фасолью, слушал вполуха песенку матери и думал о своем. Заложив последнюю складочку на газетной треуголке, он расправил ее, слегка отвел руку, чтобы получше разглядеть свою работу, и нашел, что она — ничего; только серая, скучная — потому что не из цветной бумаги, а из газеты; треуголка должна быть нарядная, веселая, а в этой задора нет. Он уже восемь штук смастерил: две побольше — ему самому и Рокки Уоррену, шесть поменьше — для тех ребят, кто пойдет в ихнюю армию. А вот пойдет ли кто? В этаких газетных шапчонках не могут они с Уорреном себя настоящими офицерами чувствовать, а другие ребята — солдатами; больно у них вид неинтересный. Ну что в них проку, в газетных треуголках, скажут ребята; станут их надевать да пофыркивать, а если и разорвут, чихать им на это; ну а чуть какая ссора, побросают их на землю и начнут орать: На кой они сдались, ваши паршивые шапчонки! Да если вы нам приплатите, мы их и то не наденем! Пускай даже они с Уорреном будут командиры, а другие ребята их станут слушать, все равно толку мало — не мо

;

гут они взаправду считать себя солдатами и натянуть нос ребятам с тех улиц, что побогаче. Если мы вырядимся в треуголки из старой газеты, разве тем ребятам будет завидно? Они, если и остановятся поглядеть, так только зубы будут скалить и нос задирать. Нет, на улицы побогаче в этих паршивых шапчонках лучше и не соваться. В этих паршивых шапчонках лучше вообще не показываться — у солдат должен быть лихой вид, а получится один смех; люди станут гоготать и насмешничать: Гляньте‑ка, шагают бравые солдатики!

Эх, вот бы где раздобыть или стибрить цветной бумаги — совсем другое было бы дело. Пускай ее даже не хватит на всю треуголку — можно так здорово разукрасить газетную шапку, налепить полосы и звезды — красные, желтые, зеленые, черные; тогда уж фасоням с тех улиц, что побогаче, будет не до смешков, не до веселья: то‑то они глаза выпучат, у них слюнки от зависти потекут! Но вот уже сколько времени никак не раздобудешь хоть кусочек цветной бумаги. Бакалейщиков здесь — раз — два и обчелся, из них редко кто выставит за дверь ящик со всякими обертками, да и там цветная бумага попадается только случайно; а тут еще надо улучить минутку, когда бакалейщика нет поблизости — не любит он, чтоб ворошили его бумагу, и, если застукает кого из ребят за этим делом, сейчас же грозит позвать полицию, пускай даже в ящике одни обрывки и их все равно свезут на свалку.

Тут как‑то бакалейщик сцапал одного малыша, Кита Каррена, втащил его в лавку, загнал между ящиками и мешками и давай его трясти, а сам грозится, ругается: Ах ты, орет, голодранец паршивый, ах ты, хулиган окаянный, ах ты, воришка, подлые твои лапы, ах ты, мазурик поганый, и куда только твои отец с матерью смотрят, ты же у них безнадзорный бегаешь? ты, что, свой катехизис забыл, да? ты, что, позабыл свой долг перед ближним, да? держи лапы от чужого добра подальше, слышишь? не таскай, не воруй, не таскай, не воруй, слышишь? И тут один парнишка как крикнет в дверь: Да это вовсе не его катехизис, он не протестант, он вовсе католик! А на Дорсет — стрит грохочут конки, едут мимо повозки и фургоны, возницы покрикивают на лошадей: Но! Но! и окна в домах напротив вспыхивают — вообразили, видать, себя ясным солнышком, а малыш все вопит: Пустите, сэр, пустите, я больше не буду, никогда не буду, сэр, вот как бог свят — никогда больше не буду; а бакалейщик как схватит мальчонку за руку, как рванет ее вверх, да как трахнет костяшками о прилавок, а сам орет: Не воруй, не таскай, разбойник эдакий, обезьяна шкодливая, ко гда мимо моей лавки пойдешь, руки за спину прячь, и тут он как пихнет малыша, как наподдаст ему, тот так и покатился, потом прохромал мимо других ребятишек — их в дверях полно набилось — скрюченный в три погибели, да если б он был поблиясе и удар по нему со всей силой пришелся, тут бы ему и крышка, а ребята, прежде чем смыться, давай кричать в дверь лавки: Заткни свою шелудивую пасть, протестант вонючий! Тот бакалейщик не был протестантом, но ребята, наверно, решили — не иначе как он протестант, если так наподдал мальчонке — католику и так трахнул его костяшками о прилавок, что остались синяки.