Дождь шел весь день, и теперь, под полной луной, лес серебрился во влажной дымке. «После дождя запахи всегда становятся сильнее», — подумал Гриф-фин, паря над мокрым лесом. Снизу поднимался густой аромат земли и прелых листьев, от пихт и сосен терпко пахло смолой.

Внезапно Гриффин уловил какой-то незнакомый запах, непохожий на лесные, и почувствовал, как его шерстка встала дыбом. Он расширил ноздри и снова принюхался, но запах уже пропал. Возможно, неподалеку пробегал скунс. Запах был острый, но… какой-то более пряный и опасный. Гриффин запомнил его, чтобы, вернувшись на рассвете в Древесный Приют, рассказать о нем матери. Затем изогнул крылья и полетел к месту, где особенно любил охотиться.

В долине, на небольшом пригорке, рос клен-великан; в округе не было другого дерева с такой густой и раскидистой кроной. После Древесного Приюта Гриффин больше всего любил это место. Ему нравилось, как лунный свет омывает листву серебром, а в ветреную погоду листья шелестят, словно крылья тысячи летучих мышей, разом поднявшихся в воздух.

Кружа над кленом, Гриффин раскинул звуковую сеть, и вернувшееся эхо нарисовало в его сознании крону в мельчайших деталях, которых он никогда бы не увидел глазами. Теперь можно было различить каждый сук, каждую веточку, каждый лист и даже прожилки на нем.

И, конечно, гусениц.

Шейд беспокойно заворочался и проснулся. Он открыл глаза и огляделся: вокруг, на выступах стен и потолка пещеры, висели тысячи сереброкрылов-самцов. Плотно завернувшись в крылья, они крепко спали. Шейд задержал дыхание, прислушиваясь. Он не знал, что разбудило его — звук или какая-то вибрация в скале. Может, это был Чинук, который храпел рядом, или Кассел, его отец, который что-то бормотал во сне.

Шейд взглянул на длинную вертикальную щель, которая была входом в пещеру; судя по свету, до заката оставался час или около того. Сегодня в полночь Орион, старейшина-самец, выберет тех, кто отправится в Древесный Приют. Шейду хотелось быть одним из них.

Он хотел увидеть своего сына.

Гриффин. Шейд знал только имя и то, что малыш благополучно родился весной. Разве этого достаточно? Однако так было заведено издавна. Каждую весну самки обосновывались в Древесном Приюте, где давали жизнь новому поколению, а самцы проводили лето в Каменной Крепости, в сотнях тысяч взмахов крыльев к юго-востоку. Казалось, ни один самец не стремится повидать свою подругу и детенышей; они были совершенно счастливы вдалеке от них, им хватало новостей, принесенных посланцами, которые несколько раз за лето летали туда и обратно. Но ведь прошло уже несколько месяцев! Как могли они выносить такую долгую разлуку? Это было неестественно. Ему отчаянно хотелось снова увидеть Марину — и сына.

Шейд вздохнул. Ну вот, проснулся. Только на минуту ему показалось, что он ощутил слабую вибрацию, будто кто-то невероятно могучий зашевелился под землей, пробуя свою силу. Потом это ощущение пропало. Возможно, это просто ветер с океана или непрерывное движение моря, а может быть, тому виной его собственное беспокойное состояние.

Он очнулся и ощутил невероятную тяжесть придавившего его камня. Ноздри были забиты каменной пылью. Сначала с трудом, потом с возрастающей паникой он силился что-нибудь вспомнить. Но не мог вспомнить ни кто он, ни как его зовут. Он попытался приподнять плечо.

С усилием он выдохнул и закашлялся, чтобы освободить ноздри и рот от пыли.

«Что произошло? Кто я?.. Ну давай же, — сказал он себе, — вспоминай».

Выгнув плечи и уцепившись когтями за камень, он рванулся. Ноги обрели опору; он почувствовал, что свинцовая тяжесть над ним чуть сдвинулась и он выиграл несколько драгоценных дюймов. Голова раскалывалась, боль пульсировала в каждом суставе, левое крыло было придавлено камнем. Он потянул его, чувствуя, будто протаскивает его сквозь чьи-то челюсти. Он взревел что было силы, чтобы заглушить боль, и наконец высвободил крыло, крепко прижал его к телу. Дрожа, он некоторое время приходил в себя. Он открыл глаза, но напрасно — их сразу засыпало пылью. Снова крепко зажмурившись, он послал звуковой сигнал. Эхо вернулось мгновенно, нарисовав в его сознании непонятное серебристое изображение.

Похоронен заживо.

В Древесном Приюте Гриффин смотрел, как Луну уложили на мягкую подстилку из мха, осторожно расправили ее израненные крылья. Там были его мама и бабушка — Ариэль. В нишах, выдолбленных в стволе, лежали маленькие кучки ягод и сухих листьев, кусочки коры. Ариэль взяла в рот немного ягод и листьев, стала жевать их, но не глотала. Потом взлетела над Луной и сбрызнула лекарственной кашицей участки обожженной кожи.

Луна дрожала. «Почему она дрожит, — удивился Гриффин, — если она только что была в огне?» Она не издавала ни звука, только смотрела куда-то вверх широко раскрытыми, немигающими глазами. Она ничем не напоминала прежнюю Луну. Как будто то, что делало ее Луной, исчезло или глубоко спряталось. Она смотрела на все, словно ничего не видя. Может быть, она просто пытается собраться с силами?

Древесный Приют всегда действовал на Гриффина успокаивающе. Он любил надежную толщину его огромного ствола, его морщинистую серую кору, изрытую глубокими бороздами, в которых можно было спрятаться. Но больше всего он любил быть внутри, где сереброкрылы выдолбили множество сообщающихся между собой убежищ, которые вели от ствола к самым толстым веткам, вверх к насестам старейшин колонии. На закате летучие мыши с шумом вырывались через главный вход в темноту ночи. Но больше всего Гриффин любил рассвет, когда все возвращались с ночной охоты, находили свои насесты и болтали, вычесывая из шерсти пыль и дочиста вылизывая крылья. Потом мамы и детеныши, уютно устроившись рядышком, засыпали.

Но теперь, глядя на Луну, он испытывал только стыд и страх.

Никто еще не сказал ему ни слова. Не было времени. В лесу, когда взрослые прилетели, его мама только с беспокойством взглянула на него и спросила: «С тобой все в порядке?» А когда он растерянно кивнул, она повернулась к Луне, помогала нести ее в Древесный Приют и поднимать в лечебницу. Гриффин на расстоянии следовал за ними. Они поднимались вверх во всеобщем молчании. Казалось, все уже знали, что случилось. Гриффин старался не смотреть на своих сородичей, которые провожали их глазами. Он не хотел смотреть на них, не хотел, чтобы смотрели на него.

Гриффин выбрал покрытое мхом дерево неподалеку от кромки Оазиса, где лес граничил с огромной растрескавшейся равниной, и повис на ветке, прижавшись к стволу. Он совсем не хотел возвращаться, но выбора у него не было.

«Живой, — твердил он себе. — Ты живой». Но чувствовал себя неважно. Он дрожал от усталости, суставы ломило, мускулы обмякли. В желудке сосало от голода. Он постарался сосредоточиться. Нужно было решить, что делать дальше.

— Ну, значит, так, — пробормотал он себе под нос. — Сейчас я немного отдохну, а потом снова полечу к каменному небосводу и буду искать трещину. Небо очень большое, а я смогу оставаться там десять, ну пятнадцать минут, прежде чем снова свалюсь вниз. Можно искать тысячу лет, и в любом случае мне понадобятся силы, чтобы снова вернуться туда, а тут нет еды. Я буду все больше и больше слабеть, и…

Гриффин заставил себя остановиться. Иногда действие слов оказывалось совсем не таким, какого он ожидал. Произнесенные вслух слова должны были заставить его собраться с мыслями, успокоить. Вместо этого они только еще больше напугали его. Он решил попробовать еще раз.

— Забудь о трещине в небе. Может быть, есть выход отсюда. Например, я покину Оазис и… полечу над этой ужасной пустыней. Да, это мысль. Пустыня ведь не может тянуться бесконечно, верно? И я встречу кого-нибудь, кто мне поможет. Кого-нибудь более дружелюбного, чем здешние летучие мыши. Но какой сумасшедший станет жить в этой пустыне?

Гот крепко держался за лиану, измученный спуском из шахты. Все его конечности дрожали, и он ненавидел себя за эту слабость. Еще он ненавидел этих жалких летучих мышей, с которыми был связан. На удивление, их вид не наполнял его желанием отведать мяса. Только одного он теперь жаждал — свободы и жизни.

Сквозь сплетение лиан он поймал взгляд другого вампира.

— Я знаю тебя, — пробормотал Гот.

Каннибал вздрогнул, поспешно отвернулся и отодвинулся, насколько ему позволяла лиана. Гот медленно двинулся к нему. Он был последним в цепи, и это делало его более подвижным. Однако, чтобы подобраться ближе к каннибалу, ему пришлось стащить с места нескольких маленьких летучих мышей.

— Я знаю тебя, — снова сказал он.

Шейду никогда не доводилось видеть столь унылого ландшафта. Он взлетел выше, надеясь найти другой путь. Еще раз оглядел небо и обнаружил, что место, откуда он вылетел, вот-вот скроется за горизонтом. В Верхнем Мире звезды всегда возвращались. Но здесь, наверное, все по-другому. Похоже, даже солнца и луны нет.

Он очень устал и знал, что ему нужно немного отдохнуть. Он заметил разбросанные по земле камни, которые местами образовали большие кучи. Там можно устроиться, к тому же это отличное место для того, чтобы оглядеться. Странно, но он до сих пор не встретил ни одного вампира. Впрочем, и других существ тоже.

Он устремился вниз, пролетел над холмом, выбрал большой валун и устроился на нем. Шейд терпеть не мог бездействия, ему обязательно нужно было что-нибудь делать.

— Гриффин! — стал звать он. — Гриффин!

Что-то побудило его обернуться, но прежде чем он успел это сделать, что-то холодное и очень сильное плотно обхватило его, так что стало темно, и потащило с камня.

Отыскать Луну оказалось не так просто, как он думал.

Гриффин вернулся туда, где они в первый раз встретились, и принялся за поиски. Проносясь сквозь листву, он звал ее. Другие летучие мыши, завидев его, в страхе бросались врассыпную. Оазис был огромный, понадобилась бы не одна ночь, чтобы обшарить его. Время уходило, с каждым взмахом крыльев он становился слабее, растрачивал свои силы, которые нужно беречь для путешествия к Древу.

Но разве он может улететь без нее?

— Луна! — звал он. — Лети сюда, Луна, мне надо поговорить с тобой! Луна!

Она могла перебраться в другую часть Оазиса или просто спрятаться от него.