Банк продавали. Грубо и в открытую "сменили крышу" и указали на покупателя. Разжиревшие на антикризисных подачках госбанки поглощали всё, до чего могли дотянуться. Вот и до нас "дотянулись". В конце февраля нам приходил уже представитель покупателя и разговаривал с сотрудниками. Выбирал — кого оставить, а кого и "отправить на пенсию".

В тот день, опоздав на полчаса, я прочел в почте краткое сообщение шефа: "зайди ко мне. СРОЧНО!". Ну, раз шеф так "кричит", то надо идти. Взял блокнот и поднялся к нему на 7-й этаж.

— Вика, шеф у себя? — спросил я у сидевшей в "предбаннике" секретарши.

Вика только помахала, молча, рукой. Типа "заходи-заходи быстрее".

Стукнув для приличия, вошел в кабинет.

А во второе воскресенье командировки я позвонил домой и сказал, что задержусь ещё на неделю или две.

…

Площадка проекта, где и велась основная документация по активам, находилась в тайге, недалеко от Краснокаменска. В самом городке располагались только дирекция и бухгалтерия проекта. На объект меня не повезли до особого подтверждения допуска, и мне пришлось пока работать только с теми документами, что были в офисе.

Я не могу сказать, что моему приезду в офисе проекта сильно обрадовались. Более того, когда я вышел в документах на имя бывшего президента банка и даже нашел пару договоров с его личным поручительством, мне откровенно начали "крутить дурочку" — все ответы на запросы предоставлялись исключительно в трехдневный срок согласно регламенту проверки. Прошло 15 дней, а ничего "стоящего" я таки не нарыл. На предварительный отчет от Натаныча пришло короткое сообщение — "Мало. Плюс две недели".

Я загрустил. Теперь мне уже не казалось таким легким выкрутиться из передряги. Я запросил документацию по технической стороне проекта и акты приемки по настройке оборудования и обучению персонала.

В вечерних сумерках наш Ми-8 приземлился в тайге. Комплекс зданий "объекта" был подземный, наверху была видна только ограда и КПП. На входе я увидел старый советский плакат и табличку с надписью "объект 21, ЭРД МО СССР". Что значит ЭРД для меня осталось загадкой.

На объекте нас разместили в центральном бункере, запретив выходить наружу и забрав мобильники.

День мне понадобился на изучение контракта по доработке оборудования бункера и еще два дня — на проведение беглой "инвентаризации". От проекта мне дали местного учетчика — Лиду, молодую, чуть полноватую, женщину лет 25–30. Улыбчивая и постоянно смущающая Лида оказалась единственным светом для меня в этом бункере. Её муж, Александр Марченко, здоровенный, как лось, геолог, самбист, и, конечно, фанат авторской песни оказался в общении человеком очень вежливым и обходительным. Было жаль, что он такой хороший — мне не хотелось его обманывать. Но я чувствовал прямо таки животное влечение к Лиде. Да и она часто смотрела на меня, как мне казалось, заинтересованно. Такой лучистый добрый взгляд её глаз согревал меня и манил, заставляя "выдумывать себе её обещания".

Несмотря на то, что я был на объекте, да и вообще на проекте, чужаком, отношение Лиды и её мужа ко мне было достаточно терпимым и можно сказать дружеским. Я часто стал коротать вечера в компании семьи Марченко. Ленка же наоборот демонстративно отдалилась от меня. И хотя жили мы в соседних боксах, мы практически не общались.

В конце первой недели на "объекте" я закончил отчет и дал его согласовать бывшему тут же руководителю проекта "ВМ". Основным "моментом" в отчете сделал необоснованность затрат и дал рекомендацию прекратить дальнейшее финансирование. Отдал на согласование руководителю проекта и сообщил в Москву о результатах.

Когда темнота стала рассеиваться, я увидел "кино". Стоял я посреди комнаты в старорусском, по-моему, допетровском стиле перед рослой миловидной женщиной лет 30-ти. Через небольшие разноцветные окна свет проникал слабо, и создавалось ощущение ранних сумерек. Кругом стен обитых материей с золотыми узорами стояли так же нарядно украшенные лавки. В углу зеленела разводами под мрамор печь. У ног стоявшей передо мной "боярыни" пристроился "лилипут-горбун". Изображение было настолько ярким и объемным, что я поначалу даже попытался зажмуриться. Не получилось. Глаза отказывались мне повиноваться.

— Надлежит тебе, Петруша, слушаться впредь дьяка Никиту и учить писание, да и жития угодников святых с прилежанием.

— Хорошо матушка. — "Это сказал я?"

"Кто ты? Бес?" — вопрос возник в голове сам. "Здравствуй шизофрения. Это я уже сам себе вопросы задаю". "Аз не сихврения есмь. Аз есмь царь!" "Ну, привет, царь". Чувствую смятение. Не могу понять толи оно мое, толи того, кто во мне (или это я в нем). "Пошто ричешь привет. Что сие значит?". Окружающие, похоже, никак не отреагировали на мой диалог с самим собой. "Ну что ж поговорим с собой, благо вроде это не слышно окружающим". "Странные словеси ты молвишь, бес!".

— Сын мой, Петруша, слышишь ли ты меня? — Женщина поднялась. — Никита, Борис, несите его в покои! Иль не видите дурно государю!

Очнулся я от сильного страха Петра, страха и ярости. Мысленно я видел личность своего носителя как красно-черный комок, пульсирующий в моей голове. Это настроение тревоги быстро стало передаваться и мне. Я знакомым способом опять ментально коснулся его, попытался успокоить. Пётр не поддавался. Я посмотрел его глазами на мир. Царь, то есть я, стоял с матерью и братом на высокой и обширной террасе. Рядом стояли ещё какие-то люди, на которых я внимания поначалу не обратил. Больше привлек гул, раздававшийся со стороны площади. Внизу на площади было много вооруженных людей в красных, зеленых и синих кафтанах. "Стрельцы. Бунт" — откликнулся на мой внутренний вопрос Пётр. Перила террасы были едва ниже моих глаз. Я вытянул голову и глянул вниз. Там, у сбегающей на площадь каменной лестницы несколько бунтовщиков кололи копьями что-то закутанное в шубу. Я догадался, что это был человек. Отшатнулся и попробовал опять мысленно успокоить своего носителя, вроде стало получаться. "То князь Мишка Долгорукий. Его стрельцы порешили, когда он с ними говорить вышел" — подсказал внутри меня немного успокоившийся Пётр. Тем временем стрельцы схватили тело боярина и поволокли в толпу. Я поднял голову и оглянулся на мать. Рядом с ней был высокий чернобородый старик. По подсказке царя я понял, что это Артамон Матвеев. Кругом стояли ещё несколько человек в богатых, расшитых золотом и серебром одеждах. Матушка-царица одной рукой прижимала меня к себе, а другой поддерживала под руку бледного, испуганного юношу. "Брат Иван" — подсказал Пётр. За ним, в окружении нескольких человек, стояла молодая женщина лет 25ти-30ти. То, как она выглядела, заставило меня забыть на мгновение о бунте. Это была Ольга! Моя Ольга! Такая, какой я встретил её и полюбил двенадцать лет назад, там, в будущем. Сходство было настолько сильным, что я не удержался и подался в её сторону. Женщина заметила мое движение. Удивление, испуг и отчуждение я увидел в её глазах, хотя искал там знакомую улыбку. "Это сестрица Софья!" — испугано воскликнул Пётр внутри меня. "Это она, змея всё мутит!". От Петра опять пришли волны ярости и страха. Рука сама нащупала и сжала рукоятку кинжала, висевшего на поясе.

Мой поступок не остался незамеченным другими людьми, стоящими на крыльце. Красивый боярин с тонкими чертами лица и стриженой бородой смотрел на меня удивленно и с осуждением. "Кто это Пётр?" "Это Васька Голицын — первейший Сонькин помощник".

Внезапно толпа внизу всколыхнулась, послышались крики:

— Нарышкины! Нарышкины повинны!

— Иван Нарышкин венец царский примерял! Афанасий да князь Долгорукий казну скрали!