Мы всегда подтруниваем над Гэвином, родившимся первого апреля, в день дурака, впрочем, все шутки по этому поводу не доставляют нам особого удовольствия. Гэвин очень милый ребенок, он совсем не виноват, что появился на свет в этот день, хотя сам факт его существования наложил определенный отпечаток на нашу судьбу. Мы, как всегда, послали ему поздравительную открытку. Я думаю, она была предрешена в любом случае, я имею в виду нашу судьбу.

Алва отчаянно надеялась, что все еще наладится, пока его не было. А когда Гэвин родился, даже она стала понимать, что мы уже не будем жить так счастливо, как раньше.

Вот почему она плакала сегодня перед сном так же, как плакала и прошлой ночью. Обычно она спит с открытой дверью, но когда не может сдержать рыданий, неслышно выскальзывает из кровати и закрывает дверь. Я всегда нервничаю, заслышав скрип кровати и осторожные шаги по ковру, а затем легкий щелчок дверного замка. Когда она снова ложится, я не слышу скрипа, наверное потому, что дверь закрыта, но уже через несколько минут начинают раздаваться ее всхлипывания. Она всегда плачет одинаково, и я знаю, в какой момент она шмыгнет носом. А я лежу как натянутая струна, прислушиваюсь к каждому ее вздоху и не смею войти к ней. Я понимаю, что мое появление смутит ее и будет еще хуже.

У меня от жалости разрывается сердце, но я моту только лежать и слушать все это, пока она наплачется вволю и заснет. Когда всхлипывания между вздохами становятся длиннее, я уже знаю, что скоро плач прекратится, и она уснет.

Это продолжается четыре года. Поначалу было еще хуже. Тогда ей было всего девять лет, и она рыдала, пока не приходила мама, но потом громкие истерики сменились тихими слезами. Я думаю, она их выбрала, словно в наказание маме, чтобы та почувствовала свою вину. Это своеобразная хитрость, но я понимаю Алву. Тяжело потерять отца в девять лет. Это отнимает веру и делает тебя беззащитной.

Мы с Алвой собираемся разрисовать стены в ее комнате в ближайшие выходные. Я сказала, что в этом году вместо пасхальных яиц куплю краску, надеясь, что эта затея развеселит ее.

Вчера я попросила маму оставить нас в отделе хозяйственных товаров, пока она со своей тележкой будет бродить по магазину — я не знаю почему, но она впадает в полный транс, когда ходит по супермаркету, — и мы выбрали краску: бледно-бледно-розовую, почти белую.

Особенно здорово, что нам удалось купить ее по специальному предложению — получилось совсем недорого. Обожаю, когда удается недорого купить хорошую вещь. С деньгами в нашей семье проблемы. У мамы неполный рабочий день. Хорошо, что в некоторых профессиях возможна частичная занятость и люди там стабильно получают половину зарплаты, и кстати, и налог у них меньше, но моя мама — учительница, а это значит, что три месяца летом плюс другие каникулы она не получает совсем никаких денег. Так что наличные всегда для нас проблема.

Отец оплачивает школьные расходы. Это его вклад в наш семейный бюджет. Он говорит, что не согласен с обучением, где классы делятся по половому признаку, и потому настоял, чтобы мы учились в смешанной школе, куда мы и ходим. Она единственная в нашем районе. Я не слишком-то верю, что обучение здесь чем-то отличается, думаю, что только снобы рассуждают подобным образом, но мне моя школа нравится, и потому я не спорю. Мы всегда планируем свой бюджет и распределяем финансы.

У мамы не получается рассчитывать деньги как надо, поэтому мы делаем это вместе, и все довольны. Я настояла, чтобы она пользовалась кредитной картой, и наличные деньги мы стараемся тратить только на хлеб, молоко и газеты. Мы не покупаем то, что не запланировано, например дорогие журналы и тому подобное. У нас имеется Неприкосновенный запас, который лежит на дне коробки из-под спагетти, такой длинной-предлинной, что до ее дна непросто добраться, разве только в случае крайней необходимости.

Алва обрадовалась переменам в своей спальне. Она дала мне большую кисточку, а в воскресенье, когда мы закончили работу, расцеловала меня и сказала, что я самая лучшая сестра на свете и что такой потрясающей спальни нет ни у кого. Я должна отметить, что получилось и в самом деле здорово — не яркий розовый цвет, а просто нежно-розовый оттенок. Она выбросила все старые постеры и плакаты, которые раньше висели на стенах, сказав, что они слишком грубы и безвкусны для такой красивой комнаты, а потом принесла новый постер стального цвета. Мы с мамой выступили в роли советчиков, подсказывая, в какую сторону его лучше подвинуть, чтобы он висел ровно. В какой-то момент Алва пожалела, что у нее плохой глазомер, не то, что у отца.

В конце концов, удалось разместить точно так, как хотела Алва, мы с мамой стояли и восхищались им, незаметно легонько толкая друг друга, соглашаясь, что четверка ребят из музыкальной труппы, изображенной на плакате, теперь всегда будет озарять комнату своими белозубыми улыбками. Я думаю, что они выглядят куда старше.

Мама развеселилась. Такого не случалось с тех пор, как ушел отец. Ну да ведь прошло много времени, и жизнь продолжается. Я ей говорю, что у нас все будет отлично, я окончу школу, пойду работать, а она, возможно, еще выйдет замуж, но мама об этом и слышать ничего не хочет. Но я все твержу, что она должна ходить в клубы, где собираются одинокие люди, так она может познакомиться с каким-нибудь симпатичным неженатым мужчиной, который будет хорошо к ней относиться. А она только смеется в ответ, наверное, считает, что таких мужчин уже не осталось. Я так не считаю. Вот Боб, например, очень добрый и довольно остроумен.

Можно подумать, она надеется встретить кого-то у себя в женской школе, где она преподает. Но это всего лишь несколько часов в неделю, главное же ее занятие — просветительство, она читает лекции о том, как правильно выбрать профессию, как быть в трудных ситуациях. Мама говорит, что чувствует, как необходима ее помощь девочкам-подросткам, которым предстоит столкнуться с семейными проблемами. Она, видно, не догадывается, что Алва плачет по ночам. Мама очень серьезно относится к своей работе и постоянно читает американские книжки по самоанализу. Я полный профан в этой области, но уверена, что вся эта литература написана неизвестно для кого. Мама находит ее интересной, читает эти книги не для того, чтобы познать самое себя, а чтобы помочь «своим» девочкам разобраться в себе.

В маминой школе работают только двое учителей-мужчин, им по двадцать два года, так что женщинам возраста моей мамы там ничего не светит. Вот если бы она работала в каком-нибудь гламурном месте, вроде телевидения или издательства, или что-то в этом роде — там, я не сомневаюсь, много интересных, добрых мужчин среднего возраста, как раз таких, какие подходят для мамы.

Сегодня мама выглядела более расстроенной, чем обычно. Подошла моя очередь готовить. Каждой из нас приходится дважды в неделю заниматься готовкой. Две другие персоны в эти дни моют посуду. Вообще-то мы готовим что-нибудь на скорую руку, что попроще, например пасту, или омлет, или овощной суп, а может, сосиски с картофельным пюре. По воскресеньям мы готовим еду втроем, обычно что-нибудь мясное, и называем эту затею совместным предприятием.

Мы с Алвой моем посуду, не подпуская маму к раковине, устраиваем ей тем самым полноценный выходной. Алва вечно ноет из-за этого, но ей не удается увильнуть и приходится мыть посуду вместе со мной. Маме отдых нужен больше, чем нам. Она и так сильно устает в школе и дома, но этот аргумент не действует на Алву, которая считает, что никому из ее ровесников не живется так трудно, как ей. Иногда я опасаюсь, что Алва вырастет не испытывая сочувствия ни к кому. Виноват будет в этом наш отец.

Впрочем, я же начала о маме. Она вошла в кухню в тот момент, когда я ставила противень в духовку, и тяжело опустилась на стул. Она ничего не сказала, погруженная в себя. Обычно она вдыхает запах, пытаясь угадать, что там готовится, и предложить свою помощь. Минуты через две она заговорила об Алве, что, мол, она уже большая девочка и сама может справляться со всем, но ей мешает лень.

Я поинтересовалась, почему она такая расстроенная. Мама сказала, что это из-за одной ученицы. Она всегда сдержанно говорит о своих клиентках, как она называет девочек, которым читает лекции. Я спросила, может девчонки поругались, но мама ответила, что нет, ничего такого. Она все принимает слишком близко к сердцу, так нельзя. Иногда она слишком мягко обращается с людьми, даже в ущерб себе.

Вчера мама весь день «висела» на телефоне, меня это раздражало: хотела позаниматься, а телефонные звонки мне мешали. Я играю на контрабасе, и когда репетирую, весь дом содрогается. Соседи постоянно жаловались, и после долгих споров мы пришли к решению, что я играю между пятью и шестью вечера. Алва занимается на флейте и никому не мешает. Для Алвы это нормально: что бы она ни делала, всегда все хорошо. Это я вечно должна ходить на цыпочках, дабы никого не потревожить. Иногда мне хочется поменяться с Алвой местами, стать младшей.

Так вот, мама заняла телефон как раз в отведенное мне время. Я ждала, ждала, когда же она наконец повесит трубку. В итоге у меня осталось на все про все пятнадцать минут, и не успела я начать играть, как услышала звон колокольчика, доносящийся из кухни и означающий, что мое время истекло. Обычно мама так себя не ведет. Видимо, это был какой-то важной телефонный звонок. Скорее всего, что-то связанное со школой.

— Теперь станет легче, — произнес кто-то. — Поверьте, это так!

Потом отец объяснил, что люди имеют в виду избавление от боли и страданий. В подобных случаях такое часто говорят. Они пытаются утешить, но я не знаю, как это назвать: неудачно подобранные слова, что ли. Не понимаю, как отец может все это терпеть? Он просто не имеет права спокойно слушать такие бесчувственные слова. Да он должен был просто обезуметь от горя и прыгнуть в могилу, содрогаясь от рыданий и разрывая на себе одежду, как Ромео. Или я перепутала с Гамлетом? Именно такого поведения ждут от молодого вдовца, у которого смерть преждевременно забрала любимую. Но нет. Может, ему и в самом деле теперь станет легче?

«Параллельно» — вот, пожалуй, единственное слово, которым я могу описать поведение отца на похоронах. Параллельно. Как раз на прошлой неделе это слово вошло в мой лексикон. Это значит спокойно, без эмоций. «Мне все параллельно». Забавно, как только вы начинаете использовать в своей речи какое-нибудь новое слово, оно тут же начинает возникать повсюду, и если задуматься, то очень странно, как вы раньше жили без этого слова. Кстати, именно оно отлично подходит, чтобы описать его, стоящего возле двери в церковь, одетого в свой самый лучший деловой костюм, купленный за три куска зеленых, и в белую рубашку с бордовым галстуком, подаренным ему на Рождество. Толстая цепочка золотых карманных часов поблескивает на его плоском животе, и он сухо пожимает руки людям и спрашивает, как дела в школе у их детей. Я сама готова была умереть, потому что мне казалось, что еще чуть-чуть и он заговорит об игре команды регби. Бог мой!

Я закрыла шторы, чтобы люди, по крайней мере, знали, что дом в трауре и не тревожили нас. Я бы даже повесила табличку «Траур» на двери, но надеюсь, теперь и так все ясно. Но что он сделал? Обежал весь дом, снова открыл окна и сказал, что стало душно и темно и ей бы это не понравилось. С чего это он вдруг задумался, что ей понравилось бы, а что — нет.

— Она бы не захотела пышных похорон, — сказал он, — только простая служба.

Боже, как я ненавижу алгебру. Геометрия — другое дело. Мне нравятся теоремы, логика, которая в них присутствует. Но алгебра — это извращение. (Это мое новое слово на этой неделе. Оно несет в себе немного другой смысл в отличие от настоящего значения, но иногда мне кажется, что я сама скоро стану извращенкой, хотя пока надеюсь, со мной все в порядке.) Я уверена, что люди, которые нарочно придумали обозначать число буквой икс и есть самые настоящие извращенцы. Как будто икс — это маска, под которой прячут эти числа свою суть. Совсем не оригинально. Почему бы их не назвать как-нибудь еще для разнообразия? Так нет, всегда икс и игрек.

Иногда, когда я больше не могу решать алгебру, я начинаю, чтобы отвлечься, заниматься чем-то веселым. Например, перечитываю один из старых школьных рассказов Имилды (это моя тетя, а также и моя крестная мама) — «Мэллори Тауэрс». Я думаю, это место специально так назвали, чтобы вы клали в ботинки промокашку. Но меня беспокоит, что возникнет ситуация, когда мне придется снять ботинки, и тут обнаружится мой план, Поэтому у меня появилась блестящая идея — положить промокательную бумагу не в ботинки, а в носки. Как-то раз я попробовала папиросную бумагу, но это не помогло. Похоже, нужно класть только обычную промокашку, что я и сделала, затаив при этом дыхание и подумав об уколах. Я не могу быть уверенной на сто процентов, но надеюсь, теперь все будет как надо.

Сейчас я уже не чувствую слабости. Только слишком бледная и глаза какие-то красные. Наверное, надо успокоиться и прекратить рыдать. Мистер Гарви оставляет окна открытыми и похлопывает меня по спине. Мне не нравится, когда он так делает. Он бесит меня. Маленькие мужчины всегда пытаются компенсировать невысокий рост таким поведением, чтобы выглядеть сексуальными. Я прочитала об этом в журнале «Севентин». Кстати, мистер Гарви — мы называем его мистер Грави — определенно принадлежит к этой категории. Он чудовищно волосатый. У этого коротышки белая кожа, вся покрытая толстыми черными волосами. От одной мысли об этом у меня мурашки бегут по спине. А когда он похлопывает по моей спине, меня всю передергивает. Интересно, могу я привлечь его за сексуальное домогательство? (Это я так шучу.)

Кстати, с тех пор как я две недели подряд прогуливала алгебру, а потом он увидел меня рыдающую в раздевалке — как раз на следующий день после похорон, я сказала, что сама со всем справлюсь. По крайней мере, тогда мне так казалось. До вчерашнего дня я считала, что контролирую ситуацию.

Вчера, когда я склонилась над учебником, сжавшись от ужаса, он прошел по проходу между партами и сел за соседний стул: Лиза заболела в тот день, я думаю у нее месячные, хотя, похоже, они у Лизы два раза в месяц. Такое бывает, особенно в нашем возрасте, что-то связанное с гормонами — так вот он сел рядом со мной и произнес:

Я не понимаю отца. Он ведет себя так, как будто никогда не был женат. Ему все параллельно. Он принимает жизнь такой, какая она есть, как будто склеил кусочки разбитой чашки — и все нормально, жизнь идет своим чередом, и он просто плывет по течению. А вернее, он ведет себя так, будто и нечего было склеивать. Как будто ничего не разбилось. Как будто мамы никогда и не существовало. Он вообще не упоминает о ней.

Он просто встает утром и готовит завтрак, как привык делать, пока она болела. Потом заваривает чай. А потом принимает душ и одевается. Он всегда торопится по утрам, поэтому на все про все у него уходит десять минут. Когда я слышу журчание волы в ванной, я знаю, что пора вставать, и к тому времени, когда я заставляю себя подняться, он освобождает ванную, оставив после себя запах туалетной воды. А когда я умоюсь и оденусь, он уже спускается вниз, где попивает кофе маленькими глотками и читает «Ирландские новости», а меня ждет мой завтрак. Иногда это йогурт с черносливом. По названию не подумаешь, что он вкусный, но мне нравится. А иногда это просто тост и мармелад. Очень редко, когда у нас на завтрак жареные грибы или омлет с ветчиной. И уж совсем никогда не бывает кукурузных хлопьев, к которым я так привыкла, когда мама была жива. Иногда я все же насылаю миску хлопьев и заливаю их горячим молоком, но это если отец не видит. Он не считает хлопья нормальной едой, а я знаю, многие их любят.

Не понимаю, зачем я описываю, что мы едим на завтрак, если на самом деле хочу рас-сказать о поведении отца? Это ненормально. Он неестественно спокоен после случившегося. Меня это настораживает. Или он абсолютно бессердечный человек, или же он в стопоре от пережитого шока, или — и эта версия кажется мне наиболее верной — он никогда не любил маму, а может, даже думал уйти от нее, а тут так удачно для него она заболела раком, и все разрешилось само собой.

Иногда я наблюдаю за ним. Самое подходящее для этого время — когда он завтракает, в этот момент он поглощен чтением газеты, и я думаю про себя: этот человек не любил свою жену. Этот человек с аккуратными усиками, в пиджаке на подкладке, откинувшийся на спинку кухонного стула. Этот человек с золотой печаткой на пальце, член дорогого гольф-клуба и тайный покупатель эротических журналов — я знаю, потому что видела, как он незаметно засовывает «Плейбой» в тележку с продуктами в супермаркете, когда он думает, я не вижу. Этот веселый вдовец, избавившийся наконец от бремени домашней ответственности и семейных забот.

Да, я должна признать, что мама терпела все это. Она вышла замуж совсем молодой, устроилась на работу и тут же забеременела, и она никогда не оглядывалась назад. Потом она сидела со мной дома, а когда я пошла в школу, поступила учиться на курсы по организации производства. Она работала в клубах и магазинах, устраивала дружеские ланчи в городских кафе, а также коктейли и выставки и бесконечные благотворительные обеды. В прошлом году она заинтересовалась дегустацией вин и работала с французами. А однажды увлеклась дизайном помещений и окончила специальные курсы. Затем она пошла на занятия, где учат, какие должны быть сочетания цветов в одежде, все эти разговоры об индивидуальности и тоне кожи, о временах года и всем таком прочем. Для себя я сделала вывод, что эти люди занимаются полнейшей ерундой, в то время как в мире и без того полно проблем. Не надо считать меня ненормальной. Я совсем не против моды, наоборот, я интересуюсь ею, но считаю, что если у человека нет вкуса, то о моде лучше забыть.

Встреча с психологом состоялась, но, естественно, не во время урока алгебры. Такое возможно, но только не со мной. Она прошла во время урока английского, который у нас ведет мистер Доннел. На английском мы всегда очень веселимся. Когда преподаватель задает какой-нибудь вопрос, мы поднимаем руки сразу все, независимо от того, знаем ответ или нет, и начинаем трясти ими, как сумасшедшие. Кого спросит, тот и выиграл. Если вы не знаете правильного ответа, это совершенно неважно, можно ляпнуть что-нибудь из прошлой темы. Главное, чтобы он посмотрел именно на вас долгим взглядом и назвал вас по имени. Боже, это надо слышать, как он произносит ваше имя. Я просто сознание теряю! Должно быть, он считает всех нас ужасными энтузиастками. Стоит ему лишь повысить голос в конце фразы — и мы уже машем руками. Бедный! Целый лес рук, у него глаза разбегаются, кого спросить. Однажды он вызвал меня, и не помню что, но ответила я ему слишком грубо, так, что он, бедолага, даже покраснел. С тех пор он больше меня не спрашивает, но я все равно продолжаю участвовать в игре, просто ради веселья. Обожаю доводить его, особенно когда вижу, как он изо всех сил пытается не встретиться со мной взглядом. Он знает, что если это случится, он будет просто вынужден спросить меня.

Но вернусь к Милли — Молли — Манди и встрече с ней. Это был перебор. Мне пришлось сидеть и выслушивать весь этот бред о моем нежном возрасте — я не преувеличиваю, но она на самом деле запудрила мне мозги, рассказывая о важной роли матери для девочки моего возраста и как мне пережить горе и все в таком роде. Да я и сама прекрасно все это знаю. Любой, кто захочет, может прочитать об этом в журнале «Космо». И не надо мне рассказывать о моих же чувствах, потому что я знаю о них получше нее. Я сказала ей, что вот мой отец действительно не ощущает никакой утраты, и она очень заинтересовалась и хотела узнать о моих взаимоотношениях с отцом. Ну что я могла? Я просто сидела, уставившись в одну точку. Взаимоотношения! Слово-то какое.

— Он просто мой отец, — сказала я.

Я заметила, у нее привычка то и дело останавливаться посреди предложения, а то и слова и заглатывать воздух, как рыба, выброшенная на берег. И в горле у нее постоянно пересыхало. А потом немного слезились глаза. Не знаю, может, у нее проблемы с горлом, потому что слышно, как она глотает, или она специально так делает для эффектности. Скорее, второе. Такая манера разговора заставляет собеседника нервничать, потому что ты вынужден ждать, что она скажет после паузы. Возможно, это она делает для того, чтобы быть уверенной, что вы ее слушаете, словно нанизывает на вас слова одно за другим.

Она становилась все серьезнее и начала рассказывать о какой-то Электре из Древней Греции.

Отец ушел в себя. Я имею в виду его увлеченное чтение очередного номера «Плэйбоя». Но если он умело прячет стопку журналов в своей комнате, то коллекцию CD-дисков скрыть непросто. Тем более если вы совершенно не понимаете записанную на них музыку. Мы — семья, где приветствуются эротические журналы, — как низко мы пали! — и с утра до вечера звучат классические произведения — марш из «Аиды», «Болеро» и «Времена года». Больше всего мне нравится «Аида». Один раз я видела ее по телеку, это круто, особенно в конце, где эта невероятная черная красавица, которая, сто процентов, никогда даже не слышала об отбеливающем креме, спускается в могилу вместе со своим любовником, и они умирают ужасной смертью, погребенные заживо во имя любви. Бред!

Кстати, я пыталась выучить параграф по истории и одновременно слушала один из отцовских дисков, думаю, это «Палестрина». Вы когда-нибудь слушали «Палестрину»? Звучит так, как будто это какое-то мороженое или марка спортивного автомобиля. — Вдруг зазвонил телефон. Я решила, что пусть ответит, а то я так удобно устроилась на диване и вставать неохота. Но телефон звонил и звонил. Наверное, отец копается в саду или не слышит звонков из-за своей музыки. Придется самой взять трубку. Оказалось, это навязчивая Милли — Молли — Манди. Моментально сориентировавшись, я ответила: «Вы ошиблись номером» — и, быстро повесив трубку, уже хотела снять ее снова, чтобы было занято, но быстро поняла, что этим лишь ненадолго отдалю ее повторный звонок. Поэтому я пошла по заросшей сорняками тропинке, ведущей через газон вдоль нашего дома, и в самом конце сада нашла отца, который возился в старом гараже. Я невнятно пробормотала ему что-то насчет консультации психолога по поводу тяжелой утраты, и совершенно неожиданно он стал вытирать слезы, склонившись над лопатой, которую держал в руках. Я не знала, куда смотреть. По крайней мере, ему не чуждо ничто человеческое, подумала я. Забавно, как слова «тяжелая утрата» подействовали на него. Но я и сама почувствовала, когда произнесла их, что вот-вот расплачусь, прильнув к его груди, и получится трогательная сцена: вдовец-отец и сирота-дочь утешают друг друга. Но тут же я подумала: «Э, нет, его не было рядом, когда ты безутешно рыдала, разве забыла?» Но вообще-то я не такая жестокая. Поэтому я легонько похлопала его по спине.

— Ну, хватит, хватит, пойдем. Ты собираешься поговорить с нашей старой доброй Милли — Молли — Манди или нет?

Отец достал носовой платок — он всегда имеется у него при себе, обязательно из хлопка, абсолютная показуха — и несколько раз высморкался, издав чудовищные звуки, как будто слон дудит в хобот, а затем мы вместе поспешили к дому.

Кажется, он целую вечность говорил по телефону. «Палестрина» уже давным-давно доиграла, и я успела прослушать половину диска Рахманинова, когда он наконец вошел. Он еще не успел переодеться после сада, поэтому не мог сесть и, стоя в дверях, объяснил, что это с миссис Мэгги он так долго разговаривал (я спрашиваю сама у себя, неужели еще остался кто-то в мире, кто произносит «миссис»?) и договорился о встрече с ней. «Ну что ж, удачи ему», — подумала я.