Десять лет тому назад где-то в районе новостроек, на проспекте Мужества или Солидарности, Верности или Бдительности, в новогоднюю ночь, на лестнице, в собственном подъезде, замерзла насмерть моя сослуживица Ирма Соколова.

В свое время эта дикая смерть взбаламутила все наше учреждение, да и в других кругах о ней поговаривали.

Тогда же мне стало известно, что подобная смерть — явление в нашей реальности довольно-таки распространенное, обыденное. Называли цифры, но я их не запомнила. Разумеется, чаще всего жертвами оказывались алкоголики, бомжи и прочие сомнительные элементы, которыми всегда изобилуют крупные города.

Ирма явно не принадлежала к подобной категории людей. Она была отличная машинистка: тихая, прилежная, послушная — канцелярская мышь.

Что же случилось, что произошло в ту новогоднюю ночь? Какой недуг вдруг сразил наповал эту молодую, здоровую женщину у дверей собственной квартиры на улице Счастливой, куда от станции метро «Ленинский проспект», по утверждению соседки, их вместе с Ирмой доставил «тринадцатый» подкидыш?

Профессиональной революционеркой была ее мать — Кропоткина Любовь Максимовна (она же Поджарская, Доброхотова, Кастелянец; партийная кличка — Стальная).

В далекой боевой юности в компании своих конспиративных мужей она, как положено, подбивала революционные массы на забастовки, саботаж и диверсии; умела грамотно писать листовки, прокламации и воззвания; вовремя уходила в подполье и выходила из него; совершала лихие побеги из царских тюрем и отдыхала потом за границей — словом, горячо боролась за правое дело и страдала за него…

В годы гражданской войны она, как положено, бойко комиссарила на флоте. Но затем для нее началась тяжелая полоса. Она плохо приживалась в мирных буднях и по инерции продолжала бороться за справедливость — ведь революция была ее профессией, ничего другого она делать не умела.

— Революция продолжается! — упрямо твердила она.

Молодым строителям коммунизма подобный род деятельности был глубоко враждебен. И пришлось ей в теплой компании своих конспиративных мужей надолго осесть в глубоком подполье культовских лагерей, где они в свою очередь организовали партийную ячейку и в полной конспирации продолжали заниматься своим любимым делом…

В это время на нашем тусклом небосводе взошла яркая звезда или, точнее, наш небосклон пересекла прекрасная комета, которая озарила своим волшебным светом наше унылое прозябание, а Клавку-Танк так и вовсе подхватила, вырвала из питательной среды, раскрутила, увлекла на свою орбиту, опалила небесным огнем и занесла в какие-то потусторонние сферы…

Мы праздновали тогда Международный женский день Восьмое марта. Точно помню, что не майские, потому что за столом не было ни одного мужика. Мы всегда празднуем свой день в тесном женском коллективе. Правда, такие закрытые праздники особо чреваты всякими безобразиями и скандалами.

Помню, что одна наша работница произнесла небольшую речь по поводу нашей горькой женской участи. Произнесла, разумеется, не с трибуны — с трибуны подобного не скажешь. Просто мы собрали в складчину небольшое застолье, чтобы отметить нашу бабскую долю…

На столе в молочных бутылках стояли нарциссы…

Цветы были торжественно вручены нам в обеденный перерыв делегацией из молодых застенчивых лейтенантов, которых наши разудалые дамы совершенно затюкали своими наглыми взглядами и двусмысленными шуточками.

Нелли Колесникова, по кличке Прямая Выгода, была пассией директора типографии и, наверное, поэтому присвоила себе право осуществлять в нашей шарашке морально-этический надзор, то есть бдительно следить за внешним видом и моральным обликом своих товарок.

Господи, сколько она делала замечаний! Окинет тебя придирчивым взглядом и всегда найдет изъяны и неполадки в прическе, одежде, обуви. А также манера держаться, голос, тон, смех — все ее не устраивает. Зудит целый день, будто классная дама в институте благородных девиц. Новички прямо трепетали перед ней.

Пожалуй, от природы она была самая смазливая из трех богинь. Белокурая и вальяжная, с пышными формами и следами былой красоты на увядающем лице, она знала себе цену и с настырностью бандерши пыталась навязать окружающим свои представления об элегантности, о достоинстве и красоте. Она вполне искренне почитала себя законодательницей мод почти светской львицей, поэтому с брезгливой снисходительной усмешкой и презрительным пожатием плеч категорически отвергала чужие формы и нормы жизни.

В молодости Нелли шел голубой цвет, и до самого конца своей безалаберной жизни она придерживалась голубых тонов.

Вот сидит она во главе стола по левую руку от Клавки. На ней кофточка — прозрачная, васильковая, юбочка цвета морской волны, бирюзовые туфли, небесно-голубой шарфик с люрексом, на шее бусы — подделка под лунный камень, на руках зачем-то голубые нейлоновые перчатки, и даже красивые белокурые волосы подкрашены синькой. Даже сапоги и зимнее пальто у Нелли василькового цвета.

Люся Брошкина, расхристанное, растерзанное, суматошное и сумасбродное существо, писала стихи и, наверное поэтому, постоянно жила в угаре собственных страстей. Она мне всегда напоминала муху в банке, которая пронзительно жужжит и отчаянно бьется о стекло в поисках выхода.

Как в любом женском коллективе, разговоры в нашей шарашке постоянно вертелись вокруг любви. Господи, в каком только виде она тут не предъявлялась! Ни одна самая буйная фантазия, ни один самый злостный абсурдист в жизни не додумался бы до столь диких и фантастичных форм.

Однажды нашим феям пришло в голову похваляться своими мужьями и любовниками. Все они, конечно, знали, что ничего особо примечательного их благоверные собой не представляют, да и само их наличие весьма условно и сомнительно, однако хвастались — такой на них нашел стих. Хвастались наперебой, горячо и самозабвенно. Не берусь передать, что они несли, под рукой не было магнитофона.

Они так разошлись, что стали приносить на службу фотографии своих благоверных, разумеется в самом выигрышном варианте.

И тут одна умница изловчилась и приволокла изображение своего возлюбленного, упрятанное в розовый пластмассовый шарик. Обычно таким стереометодом фотографируют детей. Любовник в розовом шарике — это само по себе дико и смешно. Но каково же было наше обалдение, когда мы заглянули в глазок и увидели его. Первая баба подавилась и зашлась в кашле. У нее, как видно, перехватило дыхание, и она, вся красная, выскочила прочь. Все нетерпеливо стали выхватывать шарик друг у друга и вначале даже не хохотали от изумления. Там, внутри, на фоне сияющего морского пейзажа стоял здоровенный бугай в тельняшке, но почему-то со спущенными штанами. Причинное место заслуживало внимания. Но самое удивительное, что дама, которая увековечила достояние своего возлюбленного в этом розовом мавзолее, юмором не отличалась и, даже наоборот, была на редкость суровая и унылая особа. Хотите — верьте, хотите — нет, но упрятала она свое сокровище в эту капсулу от чистого сердца. Я потом долго ломала голову над этой загадкой и пристально изучала нашу героиню со стороны, но, хоть убей, ничего странного в ее поведении не обнаружила. Она была вполне нормальна, — разумеется, по нашим меркам. Такие дела.