Смолина не встречали, хотя он дал заранее телеграмму. Багаж был весомый: два чемодана, набитых всякой всячиной, необходимой для дальнего рейса, и коробка с книгами. Он поволок вещи на привокзальную площадь, но тут же убедился, что о такси нечего и мечтать. Придется все сдавать в камеру хранения и ехать на поиски судна. Только где оно стоит? В Москве предупредили: может стоять у пассажирского причала, может в торговом порту, не исключено, что и на рейде.

Сдав вещи, снова вышел на площадь и сразу же увидел Крепышина, его просто невозможно было не увидеть. Фигура Крепышина возвышалась над толпой, как монумент, обрисовываясь четким треугольником с нацеленным вниз острием. К верхней линии треугольника, образующей плечи, приставлена другая геометрическая фигура-параллелепипед, составляющая шею и голову, снизу торс подпирали две мощные опоры ног.

Он был одним из немногих в экспедиции, кого Смолин знал заранее. Почти весь ее состав из одного и того же института, а Смолин — из другого, и в этой компании вроде бы приблудный. Крепышин был ученым секретарем экспедиции и при оформлении документов Смолину пришлось с ним встречаться. Этот человек, с виду похожий на неуклюжего робота, на самом деле был подвижен, весел, общителен.

На привокзальной площади Крепышин вместе с шофером грузил в «рафик» картонные коробки, которые подвез на тележке носильщик. Коробки даже на глаз были увесистые, но ученый секретарь управлялся с ними играючи и, подходя к «рафику», Смолин подумал, что фамилия Крепышин как нельзя более соответствует этому человеку.

— Откуда вы, Константин Юрьевич? — изумился Крепышин, швырнув в кузов очередную коробку и стирая пот со лба. — Ждали вас завтра.

В назначенный срок «Онега» не ушла. Отход был отложен на полсуток: что-то не довезли, кого-то недооформили. Капитан был мрачнее тучи, и, приглядываясь к его отечному лицу с припухшими веками, Смолин подумал, что Бунич не очень-то здоров, сидит в нем некая застарелая хворь, и не только обстоятельства отхода, но и она, эта хворь, портит настроение капитану. Да и характером капитан, видимо, не из весельчаков. За обеденным столом почти не разговаривал, ел мало, чаще всего одно первое и пил сладковатую водичку, называемую компотом. Только иногда отпускал короткие, хлесткие реплики в адрес «мудрых хозяев», которые только и делают, что все путают и затрудняют, и ясно было, что под «хозяевами» подразумевалось московское научное начальство, снаряжавшее экспедицию.

За минувшие дни капитанский стол пополнился новыми людьми. Рядом с капитаном теперь возвышалась долговязая фигура старшего помощника Кулагина. Слушая бурчание начальства, он морщил остренький, покрытый несолидными для его чина мальчишескими веснушками нос, щурил рыжеватые, под цвет шевелюры глаза, и было ясно, что реплики капитана его раздражают.

Доминировала ныне за столом личность начальника экспедиции Золотцева, который накануне прибыл из Москвы. На первый взгляд он производил впечатление благодушного жизнелюбца. Все в его облике говорило в пользу такого вывода: крупное, мягкое лицо, казалось, постоянно подсвечивается изнутри каким-то радостным детским светом, исходящим из самой сущности этого человека. Свет излучала его добродушная улыбка, блестела золотая оправа очков, искрились толстые стекла в оправе. Даже мягкий и ровный, как свежеподстриженная травка, мышиного цвета бобрик на голове стоял торчком, как бы демонстрируя счастливое удивление перед радостями жизни.

— Наконец-то мы встретились! — увидев подходившего Смолина, произнес Золотцев совершенно неожиданным для его внешности густым и низким, даже грубоватым голосом. Он приподнялся из-за стола, протянул руку, блеснувшую золотым обручальным кольцом.

— Мне о вас в Москве говорил Гостев. Специально звонил! — сообщил Золотцев, медленно опуская тяжелое тело на стул. — Мог бы и не звонить. О докторе наук Смолине знаю немало: исследования подледного рельефа Антарктиды; прогнозы по полезным ископаемым в Заполярье; будоражащие умы работы по исследованию мантии Земли… «Онега» получила пассажира с солидным багажом! Заверяю, для вашей творческой работы будет сделано все.

Смолин проснулся от ощущения странного неудобства. Ему показалось, что кто-то вцепился в плечо, трясет, пытается разбудить, даже стянуть с койки. Он открыл глаза и увидел белый круг иллюминатора, сквозь грязноватое, покрытое брызгами стекло немощно сочился свет.

В следующее мгновение Смолина швырнуло к стенке, грубо придавило, словно кто-то грузный навалился на спину, подержал так, наслаждаясь беспомощностью поверженного, потом медленно, не торопясь, потянул в противоположную сторону к высокой доске, ограждающей моряцкую койку, как детскую кроватку, и снова с размаху саданул уже о доску.

«Все-таки влипли! Если бы вышли часа на три раньше, циклон не догнал, так говорила Алина Азан. А теперь угодили в самое пекло». И Смолин с неприязнью подумал о тех двоих, что последними поднимались по трапу.

Раздумывая, Смолин с удивлением чувствовал, что с трудом удерживает ниточку мысли, ниточка рвется, ее обрывки, как ветошь, болтаются в тошнотворной мути, наполняющей голову. Так всегда случается при сильной качке, об этом ему говорили бывалые. Если будешь лежать, то постепенно превратишься в идиота, у которого медленно распадается интеллект. Главное — не лежать!

Он взял себя в руки, заставил тело расстаться с койкой, на ватных ногах добрался до умывальника, ополоснул лицо, почистил зубы, даже попытался побриться.

К утру шторм затих. В шесть часов Смолин потеплее оделся и отправился на самую верхнюю палубу — лучшее место для обзора. Был уверен, что в этот час не встретит тут ни души, но неожиданно обнаружил у борта в слабом отсвете ночных судовых огней чью-то щуплую фигурку. Человек был в сдвинутом на затылок берете и светлой нейлоновой куртке. Подойдя поближе, с удивлением понял, что это Солюс. Вот кто, оказывается, самая ранняя пташка на «Онеге»! Значит, тоже поднялся до зари, чтобы встретить Босфор.

Академик обрадовался неожиданному собеседнику.

— Превосходно, что пришли. Как раз вовремя! — сказал он таким тоном, будто и не сомневался, что Смолин явится сюда именно сейчас.

Смолин тоже был рад: вот кому он и расскажет о том, что приключилось с ним ночью. Этот поймет! Встал рядом с академиком, облокотившись на деревянный планшер борта, и даже во тьме почувствовал, каким хилым и слабеньким выглядит старичок рядом с ним, большим, широкоплечим, крепко сколоченным.

— Ну и ночка у меня была!.. — начал Смолин. — Представляете, я…

Расширенное заседание научно-технического совета шло в кают-компании. Она не могла вместить всех желающих. Пришли даже рядовые лаборанты. Все хотели услышать «тронную» речь шефа. Что речь будет тронной, стало ясно уже по внешнему виду Золотцева. Одеваются на судне простейшим образом, в ходу старые джинсы, видавшие виды свитера, кеды и даже домашние матерчатые шлепанцы, а Файбышевский в своих вьетнамках вообще почти босой. Золотцев явился на заседание в свежем, хорошо отглаженном темном костюме, в белой сорочке. И все остальные оказались посрамленными. Исключение составляли лишь Алина Азан, которая всегда одета так, будто собралась в гости, а из командного состава старший помощник Кулагин, свежевыбритый, подтянутый, в ладной морской униформе.

— …В Италию мы заходим для того, чтобы взять на борт двоих американских ученых и одного канадского, — докладывал Золотцев. — Вместе с ними на пути к нашему общему полигону в Гольфстриме мы составим во всех подробностях конкретный план совместных работ…

Золотцев сделал паузу, медленно обвел взглядом собравшихся и с заметной долей пафоса продолжал:

— Будем трудиться с вами, друзья, во имя интересов всего человечества. Намечено создать единую международную систему долгосрочного прогноза погоды. А что может быть благороднее такой цели! Заранее будем знать, когда грозит нам засуха, когда наводнение, когда стужа, сможем научиться управлять даже биологическими процессами на наших полях сообразно ожидаемой погоде. Миллионы людей спасем от голода, И все это возможно, все достижимо!

Золотцев помолчал, одолевая перехватившее от темпераментной речи дыхание, и продолжал: