Максим Измайлов постепенно привыкал к Москве, своему новому окружению и образу жизни. В июне они с женой отметили первую годовщину свадьбы, в сентябре ему исполнилось двадцать шесть лет. Он много работал, вел проекты, начатые Ларисой, заключал новые сделки. Держал в голове первое правило делового успеха: бизнес, как ребенок, должен все время есть и постоянно расти. И все же люди, приближенные к власти и большим деньгам, заставляли его ощущать свой главный изъян — брезгливость. Он не любил врать, не чувствовал азарта наживы, вечно сомневался в своей правоте. Ему не нравилось быть хищником. Впрочем, не хотелось становиться и добычей.

Отец пытался научить его играть в бизнес, как в покер, ложь называя блефом, оправдывая сделки с совестью не алчностью, но жаждой победы:

— Конечно, важно, сколько ты приобретешь с тем или иным решением. Но главное, чтобы каждый твой шаг прибавлял тебе знаний о мире. В конце концов, ты не обязан выигрывать всегда, это еще опасней, чем терять.

Отец, наверное, лучше Максима понимал, с кем имеет дело, и мизантропия его за все эти годы сделалась обыденной, расцветилась иронией.

— Миром правят омерзительные люди в отлично сшитых костюмах. Мы знаем о них только то, что нам положено. Кого оштрафовали за превышение скорости, кто потерял на акциях, кто бегал ночью пьяный и голый по теннисному полю. Кто вдул секретарше в Овальном кабинете. Простительные человеческие слабости. Они не любят рассказывать, за что убили Джона Кеннеди, сколько заплатили Горбачеву и какими секретами шантажируют Ангелу Меркель. По-настоящему важные решения принимаются в секретных резиденциях, подземных бункерах и термальных бассейнах. Но если ты хочешь зарабатывать, ты должен ловить эти сигналы в воздухе. И садиться за правильный стол.

Год назад Марьяна по совету своей подруги и психолога Светы решилась на хирургическую коррекцию лица. Сама Светлана основательно занималась улучшением своей внешности — делала уколы, испытывала какие-то новомодные лазерные методики, и Марьяна, раньше презиравшая женские ухищрения, тоже соблазнилась возможностью сбросить вечный груз недовольства своим отражением в зеркале.

— Высший разум хочет, чтобы мы радовались, а не страдали. Ты сразу поймешь, как внешность поменяет отношение к тебе людей, — убеждала ее подруга, и она оказалась права.

Левон появился в жизни Марьяны сразу после того, как игла и скальпель хирурга добавили пухлости ее узким губам, приподняли скулы и разгладили морщинки возле глаз. И хотя Левон и повторял, что красота — в глазах любящего, Марьяна больше доверяла мудрости подруги: «Мужчинам проще смотреть, чем думать».

Левон называл ее Машей, любил хорошую кухню и сам замечательно готовил, но этим и ограничивалось его сходство с Георгием, бывшим мужем Марьяны. Жизнерадостный, лукавый балагур Левон везде находил повод для шутки, но язвил по преимуществу одного себя. Осмеянию подлежала и лысина на макушке, окруженная «кольцами Сатурна» — объедками пышных кудрей, и чичиковская комплекция, и запутанная родословная. Вышучивать свою персону он был готов безжалостно, почти самозабвенно, и это поначалу нравилось Марьяне. Как и его деловая хватка, и отношение к своей работе.

Он был женат два раза, разведен и все еще нравился женщинам. В его архитектурной мастерской готовили проекты типовых торговых центров. Левон толково вел дела, вникал в каждую мелочь, умел принять взвешенное решение, но часто проявлял избыточную деликатность с подчиненными или же вскипал по пустякам, оправдываясь тем, что в жилах его бурлит кровь заклятых врагов: армян и турок, немцев и евреев.

После отпуска, начиная с сентября, Игорь работал без выходных. Свалились новые проекты, нужно было срочно разбросать их по исполнителям. В октябре просел валютный рынок. Прижимистые клиенты начали урезать бюджеты, вычищали сметы. Были вопросы к рабочим и проектировщикам. Одному заказчику криво установили камин, другой остался недоволен сложной и дорогой водяной панелью. Все почти жаловались на качество столярных работ, нужно было искать нового подрядчика.

Игорь тратил на мелкие конфликты слишком много энергии, злился на себя и на менеджеров, которые беспечно пили чай и болтали на офисной кухне. Вспоминал шутку Георгия о том, что капиталисту поздно конспектировать Маркса.

Но проблемы забывались, когда он принимал хорошую работу, видел законченный интерьер, в котором получалось удачно соединить несочетаемые стили, слышал от клиентов слова благодарности. Ему нравилось делать мир немного лучше. Впервые в жизни он ощущал себя хозяином своей судьбы. Менеджеры, заказчики, подрядчики ничего не знали о его прошлом, и минутами он сам начинал верить, что сможет забыть и ремень отчима, и липкие прикосновения Майкла Коваля, и черного старика с расколотым надвое черепом, который все реже навещал его во сне. Он хотел избавиться от этого груза, от внутренней раздвоенности и сложности, которой не было в других, обыкновенных людях.

Георгий поначалу не относился к его занятиям всерьез и вложил деньги в интерьерную студию без надежды на возврат — как дарят дорогую игрушку. Но постепенно и он свыкся с тем, что у Игоря появилось собственное дело, и даже начал помогать ему с рекламой и финансовой отчетностью. Иногда смеялся, лежа в постели: «Черт возьми, как подумаешь, что тебе делает минет не просто красивый парень, а руководитель высшего звена, — сразу поднимается самооценка». Игорь усмехался в ответ, хотя и чувствовал себя задетым. Он понимал, что Георгий всегда будет наполовину принадлежать прежней жизни, многое из которой ему так хотелось навсегда забыть.

Винсент появился в сентябре, после отпуска, среди рабочей текучки. Целый этаж над офисом занимала редакция аналитического журнала, так значилось на электронных указателях в вестибюле бизнес-центра. По утрам, в обед и в конце рабочего дня Игорь попадал в круговорот редакционной суеты. Операторы со съемочным оборудованием, деловитые молодые женщины, мужчины в дорогих костюмах толпились у вечно занятых лифтов, обсуждая большую политику, войну в Украине, курс доллара, репрессии начальства, успехи и неудачи коллег.

Переезжая в Москву, Георгий не предполагал, что путь наверх по лестнице успеха будет так напоминать погружение под воду. Мир вокруг становился все темнее, давление росло, и человеческие существа, раздутые и сплющенные грузом власти, вели загадочную жизнь глубинных обитателей. На линии соприкосновения медлительной войны тяжеловесов Георгий чувствовал себя рыбиной, на которую нацелились десятки оскаленных пастей.

Марков, Казимир, Эрнест — дружеская команда, с которой Георгий начинал в девяностые годы, все еще была при нем. Саша Марков выполнял для Георгия часть важной работы, мутил свой небольшой бизнес с Василевским, но не спешил перевозить семью в столицу. Жил на два города, в выходные утешаясь домашним борщом. Москва не наваливалась на него, не ломала хребет.

Казимир в сентябре похоронил старшего сына. Парень увлекался мотоциклами, устраивал с приятелями гонки по трассе. С ним была девочка восемнадцати лет, полицейские нашли ее голову в канаве под мостом. Георгий был на похоронах, его на время встряхнула эта трагедия. Мать, постаревшая сразу лет на двадцать, стояла у гроба и белым платком отгоняла мух, которые садились на лицо покойника. Георгий пытался осознать, каково это — проснуться утром и вспомнить, что твой сын лежит в земле. Гнал от себя эти мысли. После успокаивал жену Казимира, которая страшно боялась, что теперь тот уйдет к своей сильно располневшей, но все еще молодой любовнице Вале, у которой был от него мальчишка, похожий как две капли на старшего брата. Георгий уверял плачущую женщину, что Казимир не может так поступить, хотя и понимал, что, скорее всего, он поступит именно так.

У Максима все складывалось, по видимости, благополучно. Он осваивался в новой семье, его жена ждала ребенка. Пока что Георгий контролировал его решения в совете директоров, но парень справлялся с некоторыми задачами даже лучше, чем он сам. Человек нового времени, в меру циничный, холодноватый, недоверчивый, Максим неплохо разбирался в людях и постепенно готовил свою команду хорошо образованных, прагматичных менеджеров западного образца, среди которых довольно много было молодых неглупых женщин.

Владимир Львович, теперешний хозяин судьбы Георгия, в последние месяцы вернулся к активной работе. Ездил по стране, встречался с избирателями, участвовал в официальных церемониях. Его часто показывали в теленовостях с комментариями политической повестки. Иногда Георгию приходило в голову, что у политика есть брат-близнец или выращенный в пробирке двойник. Трудно было поверить, что столь убедительный эффект дают уколы из стволовых клеток нерожденных младенцев, ведь еще полгода назад политик не мог сам подняться с постели и, укутанный покрывалом из крысиных шкурок, сам походил на изжеванную плаценту. Каким образом эта полуразрушенная болезнью плоть гальванизируется, вновь и вновь превращаясь в подтянутого, бодрого и по-прежнему влиятельного функционера властной команды, оставалось загадкой подводной московской жизни.

Не успев прилететь, Георгий отправился к Владимиру Львовичу. Можно было догадаться, почему он никогда не брал Игоря с собой. В интернет просачивались слухи о разгульных праздниках в партийной резиденции, о боевых националистических дружинах, в которые набирали мальчишек из детских домов. Игорь знал, что в резиденции есть термальный комплекс с бассейном, и гостевой флигель, и целый штат молодых светловолосых охранников вроде того, с которым они купались ночью в море во время самой первой поездки в Испанию.

Поэтому, когда Измайлов, лежа в ванной, рассуждал о том, как отвратительна проституция и как плохо обижать детей, Игорь чувствовал внутренний разлад. Политик и все его окружение питались ложью, кормили враньем своих избирателей, и Георгий незаметно для себя становился таким же, как они, смирялся с правилами их вывернутого наизнанку мира. Он так и не развелся с женой. Игорь знал об этом, хотя они больше не обсуждали эту тему.

В журнале Винсента Игорь прочел статью. Психолог, доктор наук, подробно объяснял, почему люди, которых не любили в детстве, сами не способны любить. Раньше ему не приходило в голову сомневаться в своем чувстве к Измайлову, но теперь он все отчетливее понимал, что в свои семнадцать лет искал у взрослого мужчины тепла, заботы, спасения от одиночества. В то время как Георгию просто нравилось его трахать.

Игорь знал, что если вдруг подурнеет, растолстеет, обрастет бородой, Измайлов найдет более привлекательный объект. Возможно, он уже подыскивал замену. Ничьей вины тут не было, просто закон жизни, как неизбежные старость и смерть. Двое мужчин были вместе, пока хотели спать друг с другом, больше их ничего не связывало.

Рано или поздно Игорю предстояло научиться жить, полагаясь только на собственные силы. А для этого надо было распрощаться с прошлым, с вечным грузом вины и недовольства собой. Иногда он жалел, что не может ни с кем поделиться этими мыслями. Раньше Георгий заменял ему весь мир, семью, друзей. Но теперь он чувствовал нехватку личного пространства.

Заканчивался затяжной слякотный ноябрь, и после дня рождения сразу два потерянных человека вынырнули из водоворота жизни Игоря. Фиона вернулась в Москву из Германии — она писала, что будет поступать в аспирантуру, а если не получится, выйдет замуж. Одновременно объявился Шурик Баранов по прозвищу Бяшка, обозленный на скаредных немцев и бестолковых итальянцев, на пуэрториканских сутенеров и узбекских трансвеститов, отбивающих у русских проституток хлеб, на обнаглевших негров и америкосов, которые перестали платить, но продолжали требовать для себя красную ковровую дорожку к лимузину. Приятель решил попытать счастья в Москве, в этом новом Вавилоне предприимчивых людей. Посреди недели, когда Георгий улетел в Ханты-Мансийск, Игорь назначил встречу двум искателям приключений, которые еще не были знакомы друг с другом.

Фиону он забрал на машине от метро «Динамо». Ее лоб и шея от корней волос золотились смуглым загаром, пальцы с обкусанными ногтями были унизаны восточными кольцами, но в остальном она не изменилась. Все так же кусала заусенцы, жадно курила и листала на планшете фотографии из Камбоджи, где жила полгода с очередным героем своей любовной одиссеи.

Бяшка ждал их в центре, у Маяковки. Он тоже курил, втягивая щеки, подергивая плечами и по-воробьиному попрыгивая в короткой клеенчатой куртке и тесных джинсах с нашлепками на заднице. Выглядел он скверно: кое-как замазанная простудная язва на верхней губе, сумрачный взгляд. Нацистская прическа — бритый затылок, обесцвеченный ежик волос надо лбом — придавала его курносой физиономии клоунский вид.

Фиона была настроена на приключения. Ей хотелось попасть в подпольное казино или в закрытый гей-клуб, погрузиться в опасную ночную жизнь Москвы. Прагматичный Бяшка интересовался ресторанами, где ужинают министры и депутаты. Игорь не успел пообедать и предложил для начала посидеть в итальянской траттории, где он бывал с Георгием. Там готовили быстро и вкусно и нередко можно было встретить какую-нибудь знаменитость.

Компания не внушила доверия официанту, тот хотел дать им столик возле кухни, но Игорь настоял, чтобы их посадили у окна. Пока Фиона листала меню, Бяшка цепко оглядывался по сторонам, словно изюм из булки выколупывая потенциальных жертв из десятка жующих и болтающих посетителей. Под его взглядом начал нервно двигать стулом плотный весельчак в красном джемпере, заторопились с оплатой два юноши в узких брючках, в конторских очках.

Небо застыло над городом, скамейки мокли под моросящим дождем. Но Максим отчетливо помнил, что, проезжая в машине, видел ее сидящей в сквере. По своей привычке взбивая пальцами прическу, она о чем-то некрасиво шумно спорила с продавщицей мороженого. Он не подошел — застыдился ее дурных манер, вечной привычки перебивать собеседника. Но теперь это все не имело значения. Он просто хотел найти ее в чужом провинциальном городке. Она не могла, не успела уйти далеко. Он стоял посреди сквера и, не обращая внимания на редких прохожих, звал сначала вполголоса, затем все громче и громче, переходя на крик:

— Мама! Мама!!!

От боли в груди Максим проснулся. Он лежал в абсолютно незнакомой комнате, на чужой постели, и потребовалось усилие, чтобы вспомнить, как вчера он не стал беспокоить жену и лег в гостевой, потому что его кабинет уже начали перестраивать в детскую. Суббота. Его ждал семейный завтрак, подробный отчет жены о проявлениях ее беременности. Наверняка накопились и бытовые вопросы, с которыми она не могла справиться самостоятельно. Тут же он услышал легкие шаги по коридору, Кристина поскреблась и заглянула в дверь.

Она была одета по-домашнему, в розовый спортивный костюмчик, но уже причесана и накрашена. Беременность она переносила не слишком хорошо, и в последние недели с ее мордочки не сходила жалобная гримаска.

— Не спишь? — она решилась присесть с ним рядом на постель, а решившись, тут же скользнула к нему под одеяло. — Я соскучилась.

Декабрь заразил Москву лихорадкой новогодних праздников. Машины встали в пробки, улицы заполнила беспокойная, веселая толпа с коробками и свертками. Всюду мелькали красные шапки Санта-Клаусов, елочный дождь, болотные огоньки. Мужчины несли домой обвязанные мешками елки, словно охотничью добычу. В доме-башне приходилось подолгу ждать лифтов, на нулевом этаже выгружали из багажников коробки с бутылками и едой.

Праздничная суета заставляла Игоря острее чувствовать зябкое одиночество. Весь месяц Измайлов до поздней ночи работал и часто ложился спать на диване в кабинете. Он был раздражен и взвинчен, отпускал язвительные замечания по любому поводу. Пару раз из-за двери он ругал кого-то по телефону — никогда прежде Игорь не слышал от него такой грубой, унизительной брани. Они уже давно не занимались сексом.

Игорь устал от старания не замечать его срывов, от своего молчания и вечной готовности делать все, что он скажет. Оставалось только считать дни до отпуска и надеяться, что теплое море исцелит отношения, которые без видимой причины сделались тягостными для них обоих.

Игорь и сам пытался отвлечься работой, заказов хватало, и не все шло гладко, но ожидание праздника чувствовалось повсюду. Потолки офисного центра вибрировали от музыки и криков — открылся сезон корпоративных праздников. В редакции журнала на пятом этаже тоже намечалась вечеринка. Зарубежных сотрудников распускали по домам, чтобы они могли встретить Рождество в семейном кругу. Игорь узнал об этом от маленькой рыжеволосой Лизы, которая дружила с его администраторами и часто заглядывала к ним на кухню.

Вечером в четверг она явилась звать Игоря в редакцию, где уже начали провожать уходящий год. После ее настойчивых уговоров он согласился подняться. По четвергам Измайлов занимался йогой и возвращался домой не раньше десяти.

После официального развода с Измайловым Марьяна переехала к Левону. Ей было бы удобнее остаться у себя на Конногвардейском, но Левон настаивал: мужчина должен принять женщину в свой дом.

Она перевезла вещи в его квартиру в новостройке на Московском проспекте, еще не до конца отделанную, но не торопилась принимать участие в покупке мебели или разбирать коробки, занявшие половину гостиной. Она спала с ним в одной постели, иногда готовила завтрак или ужин, уволила одну и наняла другую приходящую уборщицу, но по-прежнему чувствовала себя здесь временной обитательницей — словно в гостях или в отеле.

Вместо обустройства нового жилища она решила заняться продажей дома в Озерном. Домашний очаг, родовое гнездо, которое с размахом и любовью строил ее отец для будущих детей и внуков, превратилось в обременительную собственность, заниматься которой не хотел ни Максим, ни его новая семья, ни сама Марьяна. Содержать дом и участок было хлопотно и накладно, а воспоминания о прежнем счастье — такой спустя пять лет после смерти отца казалась та большая, сложная, наполненная тревогами и ожиданиями жизнь — только мучили ее.

С отцом она по-прежнему вела мысленный диалог, но чувствовала, как отдаляется, исчезает среди множества теней, населяющих безвозвратные долины. Иногда Марьяна и сама хотела оказаться там — среди дорогих ей и любящих ее людей. Но в декабре, промозглом и мглистом, весь Петербург превращался в долину теней, и она все больше времени проводила в Озерном. Оставалась ночевать в пустом доме, разбирала вещи, бумаги отца, свои детские дневники и студенческие тетради. Часто доводила себя до слез щемящей грустью об утраченных навсегда возможностях. Сейчас ее до глубины души трогала наивность замкнутой девочки, безнадежно влюбленной в мужа старшей сестры, и целомудренная страсть молодой женщины, которой так хотелось нежности и тепла, которая так боялась поверить, что она достойна любви и счастья. Марьяна отдавалась жалости к себе, как отдаются тайному любовнику, с горечью в груди, со сладкими слезами.

Ей хотелось верить, что Георгий не лгал ей, когда делал признания, обнимал, ложился с ней в постель. Он ждал от нее покоя, домашнего тепла, товарищества и поддержки. Марьяна вспоминала, как сблизила их смерть ее отца, работа и общее дело. Дружбу, сходный взгляд на вещи легко принять за влюбленность. Но возможно, эта душевная близость и была настоящей человеческой любовью. Марьяна ждала, что со временем их взаимная приязнь станет нерасторжимой. Они бы сделались роднее и ближе, искреннее и проще друг с другом. Георгий научился бы дорожить этим чувством, как и она.

В новогодние праздники Георгий позволил себе передышку. Был Париж, походы по магазинам, ужин с праздничной программой. Потом двухнедельный отпуск у теплого моря с каждодневной выпивкой и послеобеденным сном в шезлонге у бассейна. Но после опять навалилась Москва.

Утверждая новые проекты, Георгий снова убедился в том, как мало значит слово Владимира Львовича и как быстро тот меняет решения. Глеб Румянцев и Феликс блокировали его предложения одно за другим, и политик неожиданно поддержал их. Прокурорская проверка, которую должны были прекратить через пару недель, продолжалась, захватывая все новые сегменты холдинга. Георгий уже не исключал, что эта история закончится для него тюремным сроком или отъездом из страны.

Только недавно Георгий начал осознавать, что авторитет Володи не подкреплен ничем, кроме страсти рабов к лакейству. Он и сам пока не мог побороть постыдный метафизический трепет перед властью — главным содержимым души политика, пустотелой, как высохшее яйцо. Разрушить магию могла лишь потеря могущества, политик был насажен на этот стержень, как кольцо на палец. Но Владимир Львович цепко держался за власть, хотя был болен, истощен душой и равнодушен к жизни. Иногда старинный друг представлялся Георгию Максимовичу посланцем инопланетной расы, возможно, бессмертной или паразитирующей на смертном человеческом теле. Володя даже как-то приснился ему в виде огромного желеобразного червя.

Кольцо всевластия ковали для хозяина услужливые гномы. Став одним из них, Георгий словно начал отдавать червю часть своей мужской силы. Он вдруг ощутил, что начинает стареть. Однажды ночью в лондонской гостинице, после тяжелых переговоров с отвратительным, пожилым и очень влиятельным американским финансистом, на него обрушилось осознание, что сам он уже очень скоро и неизбежно сделается стариком. Он лежал в темноте и представлял, как его послушное сильное тело согнется, иссохнет мышцами и разбухнет животом. Он начнет терять волосы и зубы, и собственная память будет играть с ним в детские игры.

Его охватил душащий ужас перед будущим инвалидом, который готовился пожрать его силу, разум, а затем и право на жизнь. Дальнейшее путешествие души, в которое он готов был верить, не отменяло этой данности. Телесная немощь означала потерю себя, уничтожение той личности, которой он привычно был, с этим нельзя было сделать ничего, и осознание этой беспомощности превращало человека в крысу под опрокинутым ведром.