Эта книга – плод совместного творчества супружеской пары, известного спортивного журналиста Михаила Шлаена и Ольги Приходченко, автора знакомой читателю трилогии об Одессе («Одесситки», «Лестница грез», «Смытые волной»). Меняющиеся жизнь и быт Москвы, начиная с середины прошлого века и до наших дней, чередуются на ее страницах с воспоминаниями о ярких спортивных событиях – велогонках в тяжелейших условиях, состязаниях волейболистов и боксеров, Олимпиадах в Сеуле, Пекине, Лондоне и Сочи, турне нашего ледового театра по Америке и проч. – и встречах с самыми разными людьми.
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Я
Эта книга необычная, что называется, одна на двоих. Семейное творчество, но каждый о своем. После трилогии о незабвенной Одессе («Одесситки», «Лестница грез», «Смытые волной») мадам Ольга Приходченко вдруг вспомнила, что давно живет в Москве и пора что-то написать и о ней, родимой. Для второго автора это вообще лучший город Земли. Он «упросил» любимую жену слегка потесниться и дать возможность втиснуть кое-что свое из накопленного за долгие годы работы в спортивной журналистике. Что получилось, предлагаем вниманию читателей; может, мы и ошибаемся, но нам кажется, что это первый опыт подобного совмещения.
Тяжелая дорога непонятно куда
Я сижу за столом под номером 01611613031, небрежно выведенным белой масляной краской. Сзади зеркало, тоже занумерованное, видимо, дрожащей рукой, поскольку цифры прыгают, здесь их поменьше, всего восемь – 01612731. Гляжу через балконную дверь на голубое небо, растворяющееся где-то за горизонтом в глубинах самого синего на свете Черного моря, и думку гадаю: неужели кому-нибудь из чернобыльцев взбрело бы в голову утащить все, что помечено в этом евпаторийском санаторном жилище, специально построенном для восстановления их здоровья? Сейчас, правда, переживших ужас трагедии атомной станции в реабилитационном центре «Медики – Чернобылю» сменили тщедушные пенсионеры-инвалиды и нуждающиеся в курортном лечении обыкновенные больные, им-то точно и вовсе все это (вместе с кроватями и прикроватными тумбочками) невозможно утащить. Зачем тогда, спрашивается, эта слепящая глаза инвентарная перепись, до сих пор дурно пахнущая совдепией? Или кому-то жаль ее стереть, оставляют на память о стране, которой уже нет?
Я жутко не хотел садиться за этот стол под номером 01611613031 и за эти заметки. Да и антураж вокруг санатория никак не вдохновлял. «Степь да степь кругом, путь далек лежит, в той степи глухой отдыхал мужик», – переиначивал на свой лад, стараясь соблюсти рифму, старинную песню. Куда меня занесло? Может, лет через десять все здесь преобразится, застроится коттеджами, а пока, в самом деле, вокруг степь да степь, по которой ночью с шакальим завыванием кружит сильный ветер. До пляжа, если не гнать душу, пешком минут двадцать пять. Пока дойдешь, наглотаешься пыли с проселочной дороги, она забивает рот и ноздри. С балкона неприглядный вид на огромный пустырь с развалинами (будто после бомбежки или артобстрела) давно заброшенного двухэтажного долгостроя с пустыми бойницами-окнами. Все захламлено мусором, его и не думают убирать. Расположенные чуть поодаль антенны станции наблюдения за космическими полетами (не знаю, действует ли она или законсервирована-заброшена) никак не вяжутся с этой неприглядной панорамой. Время – поздняя осень 2012 года.
И, знаете, не взялся бы, да сподвигла супруга своим примером. На пенсии в ней вдруг обнаружился писательский талант; может, он был с самого рождения, но тогда сидел очень глубоко и только теперь вырвался наружу. Во всяком случае, Ольга вдохновилась совершенно новым для себя делом, до этого занимаясь совершенно другим – экономикой, и достигла немалого. В своей родной Одессе она в двадцать пять лет возглавила плановый отдел предприятия с тремя тысячами работающих, а уже в Москве славно потрудилась на Олимпиаду-80 и переводила на новую систему планирования и экономического стимулирования целую отрасль – столичные рынки. На досуге Ольгу так и тянуло рассказать нам с дочерью о своем прежнем одесском житье-бытье. Мне особенно некогда было слушать, да и Настя порядком занята в своем институте. «Знаешь, мама, – сказала она однажды, – наверное, все это очень интересно, сядь и напиши».
Мадам Ольга Приходченко села и написала. Сначала «Одесситок» на шестьсот почти страниц, следом и «Лестницу грез» еще на триста с лишним, а завершила свою одесскую эпопею-трилогию, охватившую долгий период (до войны – война – после войны – наши дни), книгой «Смытые волной». Но еще до того, как трилогия увидела свет, я сам уже начал стучать по клавишам своего ноутбука, где-то в глубине души понимая, что писательством это не пахнет, но все равно, возможно, будет интересно и востребовано. Если нет – то останется как память об отце дочери и внучке. Ведь все мы не вечны на этой земле. И потом меня крепко держала за грудки и брала за душу эта песенная строчка из фильма «Добровольцы»: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад». А может, все-таки надо оглянуться.
Итак, отдаю должное моей драгоценной супруге, однако сейчас, когда хочу поведать, с чего у меня все началось в журналистике, замечу, что совершенно другая была женщина, которая невольно, сама того не подозревая, сыграла немалую роль в моей судьбе. В том, что я в тридцать лет сменил профессию. Она уж точно подходит под знаменитую французскую поговорку.
Три столба на Ленинском проспекте
– Радио! Быстрее включайте радио! – звонкий девичий голос нарушает гнетущую тишину.
– Тамара, что-то случилось? – нервно реагирует наш начальник. Лицо его от злости покрылось красными пятнами. – Еще не время производственной гимнастики.
– Случилось!
Тамара, наш физорг, заставляющая нас каждый день ровно в одиннадцать отрываться от кульмана и под звучащие из эфира команды Николая Гордеева или Галины Дьяковой выполнять простейшие гимнастические упражнения, сама бежит к «точке» и врубает ее на полную мощь. Оттуда льется левитановский бас:
«12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник „Восток“ с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника „Восток“ является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич…»
Вот это да! Ранним утром, торопясь на работу и форсируя пешком Москву-реку по любимому Каменному мосту, я и предположить не мог, что всего через какие-нибудь полтора часа меня настигнет такая фантастическая новость. Да что меня – всю страну, весь мир! Минуя двухэтажный магазин в знаменитом «Доме на набережной», я был поглощен отнюдь не космической, а сугубо земной мыслью: остались ли еще на втором его этаже, где торговали промтоварами, английские туфли на невероятной шпильке по сорок пять рубликов за пару. Их «выбросили» накануне днем, наши женщины каким-то образом пронюхали это и в обеденный перерыв со спринтерской прытью ринулись туда, занимая друг у друга деньги до получки. Спасибо кассе взаимопомощи, которую держала наш отдельский казначей Раиса, выручила многих. Примерка взбудоражила весь трудовой коллектив, мы, мужчины, тоже оказались вовлеченными в процесс: ну как? хорошо сидят на ноге? а каблук? Я тогда ухаживал, точнее, старался ухаживать за одной прелестной девушкой Саной Готовцевой, вечером, созвонившись, заикнулся о британских лодочках, и она умолила купить ей тридцать шестой размер без всякой примерки. Но все уже было распродано…
Польза дальних заплывов
В Мисхоре я объявился к обеду. Солнце, застывшее над спокойным морем, жарило на полную катушку. Проблем, где бросить уставшие с дороги и валяния на верхней полке кости, не было. Едва наш автобус из Симферополя остановился, его, словно назойливые мухи, облепили местные жители, наперебой предлагая свои услуги. За рубль в сутки (из тех, сэкономленных) я снял койко-место в какой-то хибаре у Нижней дороги (есть еще и Верхняя), где до меня уже поселились трое. Несколько минут на размещение, старый чемодан с четырьмя железками по углам для прочности под кровать, паспорт, деньги тщательно, на мой взгляд, припрятаны в шмотках (для любого воришки найти – раз плюнуть), плавки, полотенце в руки – и скорее с дороги окунуться.
– Идите на центральный пляж, прямо, не сворачивая, вниз, не заблудитесь, там еще скульптура русалки у входа, – посоветовала хозяйка.
Однако до русалки я не добрел. Захотелось крымского винограда, и я тормознул у какой-то старушки, которая им торговала, разложив на табурете. «Бери, милок, любую ветку, все сладкие, из моего сада», – приговаривала бабулька. Передо мной виноград покупала блондинка в солнцезащитных очках. На плече у нее на длинных узеньких веревочках висела полотняная сумка. Легкий ветерок подхватывал ее длинные распущенные, вырвавшиеся на свободу волосы и бросал их мне в лицо. В отличие от меня, бледнолицего да еще конопатого, тело девушки, упрятанное под желтой кофточкой, словно было облачено в ровный бронзовый панцирь. Я обратил внимание, что она без лифчика, и это несколько взбудоражило мое восприятие окружающего мира.
– Где вы успели так загореть? – вырвалось у меня.
– Идемте со мной, покажу, вы, вижу, только прикатили.
Обмываем победу Косичкина
В Москве мы далеко не сразу созвонились, каждый растворился в своем деле и по-своему приближал светлое будущее, скорое проживание в коммунизме, обещанное Хрущевым на двадцать втором съезде партии. Каждый раз, когда я шел на работу и обратно, с плаката на «Детском мире» и старом здании МГУ Ленин, протянув руку вперед, напоминал мне, что идем мы верной дорогой и никуда с нее не свернем.
– А если мы в «Арагви» с тобой двинем или в «Савой», как вождь к этому отнесется, одобрит, как ты думаешь? – пробовал шутить мой товарищ Генка Урбанович, с которым я познакомился еще в Сочи на студенческих каникулах. У него была просто феноменальная память на анекдоты, он знал их тысячи, не стеснялся, никого не боялся, палил ими как из пулемета. Я ухмыльнулся: этот вопрос к моему новому соседу Глебу, когда, еле дождавшись одиннадцати утра, он ползет похмеляться портвейном «три семерки» в ближайшую винную лавку.
На работе запустили в проработку очередную новинку. Нагрузка увеличилась, нередко приходилось даже задерживаться и пропускать занятия на курсах английского языка. Очень боялся, как бы не вызвали в выходные, когда в Лужниках чемпионат мира по конькам. Я заранее основательно подготовился к нему. Теплый плед, подушка под зад, термос с крепким чаем, куча бутербродов и, конечно, горючее за 2.87. А иначе нельзя, крепкий мороз с сильнейшим северным ветром, а у меня еще билет на самую верхотуру, там страшно задувает. Стадион гудел, ревел в сто тысяч глоток, поддерживая Виктора Косичкина, когда он победно накручивал круг за кругом на заключительной «десятке». А что творилось, когда Виктору вручали лавровый венок! Я медленно по ступенькам спускался к ледяному овалу, чтобы поближе разглядеть счастливое лицо чемпиона, и вдруг у самой кромки увидел Володкина и окликнул его.
– Ты куда пропал, чего не звонишь? Стой здесь и жди меня, – велел он.
Володкин исчез в толпе фоторепортеров, плотно обступивших Косичкина, и вернулся не один.
Ложа под козырьком Лужников
Первый кордон («на земле») проскочили быстро, издали, в воздухе, помахав контролеру пропуском, дальше на лифте поднялись под самый козырек, где находилась тогда ложа прессы. Узкую дверь при входе в нее охранял более опытный и въедливый «сторож», который в лицо знал едва ли не всех – не было ведь в те годы столько изданий, сколько ныне, и о футболе писали практически одни и те же. То ли он пребывал в радужном настроении, предвкушая хороший матч, то ли спутал с кем-то или еще что-то, только он, на секунду задержав взгляд на пропуске, без звука впустил меня. Возможно, своим вопросом его отвлек Борис Александрович, он зашел следом и, оглядев ложу, уселся рядом с двумя мужчинами, потянув за рукав пиджака и меня.
– Морис, Яша, я на секунду, бегу снимать в номер, возьмите шефство над этим молодым человеком, – Светланов схватил кофр, я незаметно возвратил ему «вездеход». Прилюдно каюсь, не счесть количества совершенных подобных маневров, хитроумных комбинаций, они превращались в какой-то ритуал, азартную игру, в которой мне доводилось играть разные роли: быть и первым звеном в длиннющей порой цепочке жаждущих попасть внутрь арены на ключевые матчи, и замыкать ее, доверие было полное.
Чем жила тогда страна? Восхищалась Львом Яшиным на «Уэмбли», наслаждалась двумя новыми нерабочими днями 8 марта и 9 мая – спасибо женщинам и 20-летию Великой Победы, от души радовалась за Лидию Скобликову, кому еще так повезло: без кандидатского срока сразу в члены партии, всего-то ничего нужно было для этого – увезти с ледовой олимпийской дорожки в Инсбруке все четыре золотые медали. Кто-то гонялся за туманом, за запахом тайги и одновременно вместе с Райкиным и Жванецким ржал над двадцатью двумя бугаями. Были, правда, и другие «бугаи», набегали на «бронзу» в Англии на футбольном чемпионате мира, вдохновив тем самым ребят с клюшками и коньками. Те на целое десятилетие, ведомые Чернышовым и Тарасовым, захватили мировой хоккейный престол, оттеснив от него канадцев и разных прочих шведов заодно с финнами и чехословаками.
Ну а мы на работе, своим дружным коллективом отдела, напевая: «А мне мама, а мне мама целоваться не велит», поднимали рюмку коньяка и стопку водки (вино котировалось меньше) и выпивали за то, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями. Тогда мне даже во сне не могло присниться, что попаду под надзор и обаяние замечательных писателей-сатириков Мориса Слободского и Якова Костюковского, которые этот дивный тост придумали.
Несколько медлительный, уравновешенный Слободской и на футболе проявлял спокойствие, реагировал на события в зеленом прямоугольнике без особых эмоций, во всяком случае, внешне, внутренне, может, и переживал, но старался сдерживать себя. Зато худощавый, невысокого роста, в модной «двойке» (светло-коричневый клетчатый пиджак и темные брюки) Костюковский, наоборот, светился болельщицким пламенем, кто бы ни играл, а уж когда на поле были его любимые армейцы… В этот момент он напоминал мне знаменитого нашего опереточного артиста Ярона в «Сильве». Такая же буря страстей. Нестандартные, остроумные, а главное, объективные комментарии, произносимые Костюковским с неповторимой интонацией и особенным тембром голоса, я не раз потом использовал в «Красной звезде» в отчетах об играх ЦСКА. Когда на студии документальных фильмов я делал картину к какому-то юбилею клуба, то напросился в гости к Якову Ароновичу за советом.
Велогонка в лучах радиации
Сколько бы лет ни прошло после чернобыльской трагедии, она, наверное, еще очень долго не исчезнет из памяти людской, а возможно, останется в ней навсегда. Эти заметки попробуют вернуть к некоторым событиям той трагической весны 1986 года.
Я вновь уселся за тот же стол под номером 01611613031, где написана вступительная глава к этой книге. Ругаю почем зря любимую жену: какого черта мы торчим в этом душном номере, вон соседи плюнули на все, на эту санаторную похлебку и местное курортное лечение и сейчас наслаждаются прекрасной, говорят, кухней в шикарном ресторане «Украина», веселятся, радуются жизни. А мы, развалившись на кроватях, ждем никому не нужных процедур, будто они избавят меня от заработанного в детстве и так и не вылеченного гайморита, из-за которого пришлось бросить спорт, а Ольгу от болей в позвоночнике – мало ей волейбольных травм, так еще этот перелом, случившийся в ее родной Одессе по дороге на пляж. Мы по Большой Арнаутской ехали в полупустом троллейбусе на Ланжерон, сидеть не хотелось, стояли у задней двери, безмятежно болтали ни о чем, и вдруг какая-то девица вырулила из подворотни на своем «мерсе» прямо перед носом троллейбуса. Водитель резко затормозил, и мы по инерции пролетели по проходу через весь вагон. Я еще добавил, придавил, завалившись на Ольгу сверху. Я отделался ушибами, а она, бедная, на полгода выбыла из строя. Даже сейчас страшно вспоминать эту эпопею, это мучительное возвращение на поезде в Москву (самолетом не разрешили, только лежа на твердой доске), как заносили в купе, как потом с Киевского вокзала перегружали на носилки и перекочевали в Боткинскую больницу.
И вдруг меня осеняет: я же в реабилитационном центре «Медики – Чернобылю» и, возможно, могу считать, что имею некое отдаленное отношение к тому, что случилось 26 апреля 1986 года. Именно отдаленное, километров примерно на 120–150, в общем, на столько, сколько от Киева до Чернобыля. В тот год маршрут весьма известной и популярной велогонки мира (некий социалистический аналог буржуазной «Тур де Франс», сие разделение – жертва коммунистической идеологии), связывающий в разной последовательности столицы ГДР, Польши, Чехии, было вторично решено расширить этапами по нашенским родным дорогам, для чего избрали столицу Украины. Она, в ожидании большого спортивного праздника, готовилась тщательно; именно здесь 6 мая предполагался старт-пролог, затем еще несколько этапов, после чего самолетами гонщиков, судей, всю обслугу вместе со всей объемной поклажей должны были на три недели вернуть в привычное восточноевропейское шоссейное русло и запустить по кольцу Варшава – Берлин – Прага.
Первый опыт подключения к газетам коммунистического толка «Руде право», «Трибуна люду» и «Нойес Дойчланд», главным инициаторам этого веломарафона, нашей «Правды» в качестве соорганизатора датирован годом раньше. Устроители долго и отчаянно сопротивлялись подобному повороту событий, ссылаясь на технические сложности и уровень наших трасс («у вас не трассы, а скорее колючие направления, на один этап угробим шин, как на целый марафон, враз обанкротимся»), но, в конце концов, вынуждены были уступить: ведь гонка-1985 посвящалась 40-летию Победы во Второй мировой войне, и обойти страну, Советский Союз, который ценой огромных потерь внес решающий вклад в разгром фашизма, было просто невозможно.
Страна непуганых птиц
Всемирная Универсиада – это как Олимпийские игры: насыщенный ритм, бешеный темп, когда, подобно белке, с утра до позднего вечера крутишься в колесе соревнований. Но ведь и естественное любопытство человека, который оказался в новой для себя среде и новой стране, особенно в такой, как Республика Корея, тоже хочется удовлетворить. А времени – в обрез. Тем не менее могу поделиться некоторыми наблюдениями, порой поверхностными, а потому не претендующими на обобщения.
Кажется, что города здесь вырастают прямо из гор. Корея по площади – как Великобритания, но гор в ней – как в Португалии, две трети территории. Плотно укутанные зеленым покрывалом, они тянутся, если прибегнуть к терминологии альпинистов, затяжным траверсом, одна за другой, прорезаемые реками, тихими долинами с рисовыми полями, виноградниками, теплицами. И между этой нескончаемой грядой повисает в воздухе череда мостов, виадуков, а сквозь скалы и сопки просверлена целая вереница тоннелей. Пока ехали из Сеула в Дэгу, к месту Универсиады, три с половиной сотни километров, мы – насчитал – ныряли в их чрево пятнадцать раз. Очарованный природой, ловишь себя на мысли, будто в Крыму или на Кавказе оказался – так все похоже. И вдруг, едва наметится просвет, – жилые кварталы. Они, словно мухи, попавшиеся на приманку липкой ленты, облепляют склоны, террасами спускаются с вершин к подножию.
Впрочем, применительно к Корее сравнение с назойливыми мухами – натяжка. Отмахиваться от них не надо по причине их полнейшего отсутствия. И комары с прочим гнусом здесь тоже не наблюдаются. Борьба с ними уверенно завершилась в пользу человека. Однако отчего тогда я уже на второй день почувствовал, что мне чего-то дачного явно не хватает? Нет, не зимою лета, а осенью – весны. Ну, конечно же, птичьего щебетанья, неумолкаемого диалога скворцов и ласточек, повисших на проводах и будящих меня поутру, едва солнце лизнет небо. Нечаянно спугнешь – так они, разлетаясь, гомоном и гвалтом оглушают всю округу. А в Дэгу и пугать некого, и «культурную революцию» страна не переживала… Может, от того, что корма нет (улицы в городе вычищены до блеска, никакого мусора, отходов), и вороны с голубями в поисках пропитания перебрались, наверное, в нашенское Приморье.
Но ведь и лая с мяуканьем тоже не слышно, и лишь однажды, почти за две недели пребывания, я страшно обрадовался, завидев вдали симпатичную бульдожью мордашку. И не в Дэгу, а в Бусане – какой-то парень вывел своего пса прогуляться по пляжу, да и то ограничил степень его свободы натянутым поводком. На семь с половиной миллионов жителей в обоих городах – одна собака?! Невероятно!
Я не знал достоверно, действительно ли, как говорят, собачье мясо – национальное кушанье, деликатес для корейцев, а потому так аккуратненько, чтобы не задеть самолюбие и обычаи, не дай Бог обидеть, поинтересовался у нашей переводчицы.
Ах, вы, кони, мои скакуны
А ведь не только в области балета мы были впереди планеты всей!
Помню переполненные трамваи двадцать третьего маршрута. Висели на подножках, цеплялись за поручни, самые рисковые устраивались на буфере, а то и забирались на крышу. До стадиона «Динамо» с его знаменитым послевоенным дерби ЦДКА – «Динамо» ехать и ехать. Но что это? Народ словно ветром сдувает, вагоны в мгновенье пустеют, едва, за несколько остановок до него, придавленный к стене кондуктор хрипло объявляет: «Ипподром». Середина прошлого века. Неверно, что Москва тогда целиком была охвачена футбольной лихорадкой.
Спустя многие годы спешу на соревнования в память о человеке, который этот миф разрушил. Его имя – Николай Насибов – золотой росписью вписано во всемирную историю конных испытаний. Своими ста семьюдесятью пятью победными финишами на одних лишь зарубежных ипподромах он доказал, что мы не только в области балета, шахмат, покорения космоса были впереди планеты всей или, по крайней мере, на равных с ней. В Национальном конном парке «Русь» в Подмосковье, в скульптурной композиции мне виделось монументальное воплощение сказанного, и проникаешься еще большим уважением, охватывает еще большая гордость, что мы – соотечественники человека, прославившего отечественное коневодство и отечественный конный спорт. Да и долго бытовавший миф, что вообще верховая езда – развлечение исключительно аристократов, королевских и царских особ и приближенных ко двору, словом, господ с голубой кровью в жилах, развеян в том числе и им, Николаем Насибовым.
Я еду в солнечный летний полдень по гудящему день и ночь третьему столичному кольцу. Немного не по себе, щемящее чувство какой-то потери. Трамвая, который столько лет являлся неизменной приметой московского бытия, ведь уже нет, пути разобрали. Грусть, правда, с примесью радости: ожидающие меня скачки в честь легендарного жокея вселяют надежду, что возрождается, несмотря ни на что, российское конное хозяйство.
В Австралии мне довелось по ТВ наблюдать за знаменитым Кубком Мельбурна, который по традиции проводится в первый вторник ноября. Этот день становится выходным не только для города, что узаконено, а практически – «под шумок» – и для всей страны. Люди разом побросали все дела. Ставки принимались в любом месте – на улице, в офисах, ресторанах. Не причисляя себя к Бог весть каким знатокам конных состязаний, тем более австралийских, мы с женой, оказавшись в каком-то кафе, тоже включились в игру, сбросились по два, естественно, австралийских, доллара, и Ольга в итоге на пятнадцать долларов восполнила наши расходы на путешествие – «ее» лошадь пришла третьей. Какая жалость, что такое счастье не подвалило ей непосредственно на ипподроме, перепала бы более внушительная сумма: ведь призовой фонд составлял почти четыре миллиона долларов.
Ты
Еще немного об Одессе
Погожий октябрьский денек. С Каменного моста, откуда началось мое знакомство с Москвой, когда я после замужества переехала в Златоглавую, наслаждаюсь чудесной панорамой с видом на Кремль. Припекает солнце, легкий ветерок с реки скользит по волосам. Тепло, можно распахнуть пальто, а то и вовсе снять его, что редко здесь для этой поры, больше прохладной и дождливой. И вдруг меня осеняет: как с Кремлевской набережной мы перебираемся на Софийскую, так теперь с «Я» мост переброшен на «ТЫ». Волейбольный мяч (моя любимая игра) на моей стороне площадки. Твори, подруга, выдумывай, пробуй, тебя же давно вновь тянет на книжные страницы. Муж настойчив: милая женушка, хватит Одессы, меняй тему. Целую трилогию настрочила. Катаев, Олеша, Бабель, Ильф и Петров, Багрицкий, даже Михаил Михайлович Жванецкий столько не написали.
Положим, написали. Они по-своему, я – по-своему. Как умею, как чувствую время, ощущаю и вижу мир. На их лавры не претендую.
«Я ваши книги не читала, я в них жила, – пишет мне совершенно незнакомая женщина. – Жила, как в тех одесских коммуналках, что домом – для всех ее героев, а сами герои вообще ожили до почти физического присутствия. Чем дальше читала, тем яснее понимала, что главный герой, собственно, и есть сама Одесса… Многоликая: выживающая в революцию, голодная, надрывающаяся от неподъемного труда, шальная в веселье, партизанящая в катакомбах в войну, бандитская, еврейская, дворянская, расстрелянная, вороватая, любящая и ненавидящая, барахольная и при погонах… Вся она в этих книгах, как могучий ее платан, где судьбы – ветви дерева, каждая отдельно и каждая переплетена со всеми, и все – от одного ствола».
Ну, как, скажите на милость, после таких душевных слов оторваться от родных корней, от своей любимой Одессы? Потерпите: другие события, далекие от ласкового всплеска черноморских волн, дождутся своей очереди. Я обещаю.
В Одессе, где я родилась и жила до замужества, при всей горючей смеси населявших ее десятков национальностей, мало кто говорил на украинском, зато на русском – все. Пусть даже на знаменитом Привозе он был своеобразный, разбавленный сочными местными шутками-прибаутками напополам с анекдотами, что придавало особый шарм. «Я себе знаю, а вы себе думайте». «Не надо мне делать нервы, их есть кому портить». «Вы шо, спешите скорее, чем я».
В нашем доме поселился замечательный сосед
Ну, все, за Одессу вспомнила и еще, Бог даст, не раз вспомню, от сердца отлегло. Внутренний голос требует: Ольга, ты ведь уже москвичка, пора переключаться, вдыхать полной грудью столичный воздух, тем более что в соседнюю квартиру по обмену, как в известной песенной строчке, вселился новый сосед. Моя свекровь его первой увидела в общем предбаннике, когда он выходил из дома, и все без умолку щебетала: «Он такой, он такой… Тебе не передать». Какой же он на самом деле, добиться от нее я никак не могла, что еще больше меня заинтриговало.
Новоселом оказался известный всем модельер Вячеслав Зайцев. Естественно, мне ужасно любопытно было с ним познакомиться. Однако мы, хоть и рядом жили, дверь в дверь, но в то же время как бы в разных временных измерениях. В семь утра меня уже ветром сдувало в метро по динамической трубе нашего переулка, потом толпой выбрасывало у Киевского вокзала и так же вносило в 91-й автобус, из которого на Потылихе мы ручейком втекали в проходную конторы, где я работала. Та же проходная меня не раньше восьми вечера выплевывала. Еще хорошо, когда в восемь, часто бывало и позже.
В общем, по закону подлости повстречаться с легендой отечественной моды мне долго не удавалось. Случай, как это всегда бывает, представился весьма неожиданно. В воскресенье, в мой единственный выходной, стук, а затем и звонок в дверь. На пороге пожилая женщина:
– Вы уж меня извините, я мама вашего соседа, вот приехала из Иванова, а Славика нет. Можно я у вас в коридоре присяду, устала с дороги, да вы не беспокойтесь, мне бы только стульчик или табуретку.
Она, медленно стягивая платок с седой головы, еще долго извинялась, а я, глядя на нее, поражалась скромности неожиданной гостьи, наверное, ровесницы моей мамы. Сын – такая известность, можно сказать, вершина московского бомонда, а мать – стеснительная простая провинциалка.
Кто у Мертвого выходит?
Неугомонное время стремительно рвется вперед, подобно бегуну-спринтеру, оставляя за плечами год за годом. Уже я и сама съехала из дома, где мы соседствовали со Славой Зайцевым. Я не очень почувствовала переезд. Жила на Арбате, теперь в Хамовниках. И отсюда до Кремля рукой подать. Да и новый для меня переулок, как ни крути, из арбатских.
Я уже ощущала себя полноценной москвичкой и, как и коренные жители, с радостью воспринимала перемены в городе. Приближалась Олимпиада, и – о, чудо! – судьба преподнесла такой редкостный подарок, который мало кому выпадает: быть чуть ли не в ее эпицентре, ведь Лужники тоже совсем рядом, в нескольких троллейбусных остановках.
Год в канун Игр мчался с бешеной скоростью, как то самое неугомонное время. Столица преображалась. Спортивные сооружения, конечно, не росли столь быстро, как грибы после дождя, но все равно темпы радовали. Еще вчера, глядя на недостроенные объекты, казалось, вряд ли они будут сданы в срок. И тогда сжималось сердце: неужели не успеем, неужели провалим? Но Москва на то и Москва, всеобщая народная любимица и героиня, – никогда не сдавалась! Вспомните слова из ее гимна: «И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась ее голова…»
Вся страна жила предстоящей Олимпиадой, помогала своей столице как могла. Такого единодушного подъема не было, пожалуй, со времен Великой Отечественной войны. Стройки, в окружении огромного числа подъемных кранов и в ярком свете прожекторов и огней сварки, ночами были похожи на феерические далекие галактики. Столица молодела, прихорашивалась, широко открывала свое красивое лицо всему миру. Понятие «старая Москва» к ней совсем не стало подходить, если только речь не шла об истории. Чистились дворы и украшались улицы. Заиграли витрины магазинов, наполненные невиданными дефицитами – салями в сказочной упаковке из Финляндии, конфитюрами, поступавшими из Болгарии и Венгрии. Вместо унылых плакатов повсюду появилась яркая реклама. Самым привлекательным для всех стало изображение милого жизнерадостного медвежонка. Символ Олимпиады-80, он стал любимой игрушкой не только детей, но и взрослых.
А уж гости из-за рубежа… Я их наблюдала на Старом Арбате. Они разношерстной толпой носились по нему, сметали с прилавков произведения народных промыслов и, конечно, сувениры с олимпийской символикой. Черт возьми, не напасешься на всех! В фаворитах были матрешки, гжель и только что приобретенные и сразу напяленные на голову, хотя и явно не по сезону, меховые шапки или военные ушанки и фуражки. Кое-кто щеголял и в гимнастерках, полагая – вот он писк моды, а не какой-то там Кристиан Диор или Версачи.
Взятие перевала Камчик
О среднеазиатских республиках, признаюсь, я мало что знала. Только то, что оттуда мы получали ранние овощи и фрукты, а на закладку лук репчатый, очень красивый, но с ограниченным сроком хранения. Еще очень они радовали нас своим виноградом и бахчевыми культурами. Все гнали вагонами, и однажды с одним из них случилось ЧП. Вагон вроде был, как положено, опломбирован, может, невнимательно осмотрели при вскрытии, кто его знает, только, когда раздвинули двери, грузчики от едкого запаха отшатнулись. В вагоне лежал гниющий труп старика узбека, а рядом с ним небольшой живой ослик обгладывал остатки арбузов.
Как этот пустой вагон прошел взвешивание на железной дороге и кто его обобрал подчистую – большой вопрос. Нельзя же списать на бедного голодающего ослика почти полсотни тонн арбузов! Никогда еще Ленинская плодоовощная контора не видела такого количества милиции и товарищей в штатском. Опять не с лучшей стороны мы прославились. Москва ведь как большая деревня, слухами полнится. Вины нашей конторы ни с какого боку и в помине не было, но все равно, комиссий нагнали со всех министерств и ведомств. Шмон устроили еще тот, не позавидуешь директору. Он как ошпаренный бегал с ними по складам и базам, а потом еще ублажал в столовой всю эту партийную и начальственную рать.
На мою долю, как ответственной за экономику, легла, как всегда, задача отписываться, если точнее – отбрехиваться, по всем инстанциям, начиная с «Главплодоовощпрома». Все обосновывать, подкрепляя слова расчетами и предложениями по улучшению снабжения населения картофелем и овощами. Старалась не повторяться, составить каждый документ под конкретного проверяющего. Машинистка, молоденькая девочка, взмолилась:
– Ольга Иосифовна, давайте только «шапки» поменяем, а остальное все под копирку одинаково. Так всегда до вас делали.
– Ты на каком курсе учишься?
