Первое, что вспоминается, когда я думаю об этом чёрном генерале, — он был громадный, как гора, и сложен, как атлет. Не хочу сказать, что всё время о нём думаю, потому что если я буду думать обо всех таких, как он, то моя жизнь пройдёт в раздумьях. А поскольку я не профессор в Гарварде, то от меня не ждут мыслей, которые никому никогда не пригодятся, а ждут идей, которые можно пустить в дело. И если я иногда вспоминаю об этом типе, то не потому, что так уж чувствителен, а потому, что кое-кто чересчур часто напоминает мне о том, что с ним связано.

Словом, этот чёрный генерал был настоящей горой из широких костей и стальных мускулов без единого грамма жира. И когда я узнал о его внезапной смерти, мне почудилось, что негр-великан наваливается на меня всей своей тяжестью, и я испытываю такое же приятное ощущение, которое испытали бы вы, если бы на вас вдруг рухнул потолок.

Смерть этого типа все восприняли как нечто страшно загадочное, хотя, на мой взгляд, это было вполне естественно. Не в том смысле, что все мы когда-нибудь умрём, а в том, что если жить так, как он, то вряд ли можно рассчитывать на долгий век. Ведь удовольствие никогда не бывает долгим.

Плохо то, что я был связан с этим генералом и даже в какой-то мере отвечал за него, и, следовательно, не мог пропустить сообщение о его смерти в вечерней газете, как о помолвке госпожи такой-то с господином таким-то. Уверен, что от меня потребуют подробных и убедительных объяснений, которые я, само собой, не могу дать, поскольку в то злополучное утро и в тот злополучный час находился километрах в пяти от места происшествия, точнее — в своей квартире, а ещё точнее — в своей постели.

А то немногое, что мне лично известно об этом деле, укладывается в несколько строк. Генерал явился ко мне домой, как мы и договорились: в два часа ночи. Первое, чем он поинтересовался: имеется ли у меня в наличии обещанная ему сумма. Я ответил утвердительно и собрался обсудить с ним задание. Но, конечно, прежде я расспросил его кое о чём в связи с обстановкой в стране, однако поскольку генерал был не из тех, кто говорит коротко и по существу, а был болтлив, как парикмахер, то информация эта отняла у нас больше часа. Потом я перешёл к заданию, с чем можно было бы покончить за несколько минут, — я уже сто раз объяснял ему задание и в целом, и в деталях. Но, как я уже говорил, генерал был атлет, то есть сила его была не столько в голове, сколько в конечностях, и пришлось по пунктикам снова повторять весь урок, что тоже отняло ещё час с небольшим. Остальное время до пяти часов утра прошло в идиотском занятии: этот тип педантично пересчитывал все выданные ему деньги. Сто пятьдесят тысяч долларов — золотыми монетами с изображением английской королевы с одной стороны и конной статуи Святого Георга — с другой, все аккуратно сложенные столбиками, плотно завёрнутыми в пакет. Это тоже было совершенным идиотизмом — потребовать всё своё вознаграждение золотом, но он с самого начала объявил, что желает золотом и только золотом и что плевать хотел на наши доллары, вероятно, про себя прибавляя, и на нас самих. И вот он перерезал ножом проволоку, которой был надёжно обвязан пакет, разорвал три слоя толстой обёрточной бумаги, открыл одну ячейку, пересчитал в ней монеты и взялся за вторую.

Полёт, как всякий долгий полёт в самолёте, мучителен. Однако я человек терпеливый и в подобных случаях всегда говорю себе, что лучше дольше помучиться, чем погибнуть в авиакатастрофе.

Элен по обыкновению заняла место у окна, что даёт ей возможность повернуться ко мне спиной. Наглядевшись досыта на серую равнину облаков, над которой мы летим, она вытягивается в кресле и закрывает глаза, ещё раз давая понять, что хочет абстрагироваться от моего присутствия. Впрочем, я и не думаю ей навязываться, правила игры в наших отношениях давно установлены и будут соблюдаться до конца, то есть до того момента, когда одному из нас надоест играть в супружескую пару.

Я позволяю своей электронно-вычислительной машине отдохнуть от перегрузок последних дней и лениво просматриваю утренний выпуск «Нью-Йорк таймс», но вдруг ловлю себя на том, что взгляд мой останавливается не на статье о торговле наркотиками, а на бёдрах жены, приоткрывшихся, пока она спит или притворяется, что спит.

У неё и впрямь стройные, округлые бёдра. Но внезапное открытие, что именно эти бёдра, принадлежащие моей собственной жене, после трёх лет супружества могут ещё привлекать меня, вызывает у меня глухое раздражение.

«Моя собственная жена» — сильно сказано. В сущности, все эти годы она остаётся для меня едва ли не чужой женой, и, вероятно, поэтому я и желаю её как чужую жену. Наши интимные отношения ограничиваются тем, что она без стеснения раздевается и одевается на моих глазах и иногда, за неимением лучшего, пускает меня к себе в постель. Но даже в эти минуты она держится так, словно в любую минуту может сказать: «Хватит, ты мне надоел, уходи!»