Леди Колби Мэннеринг мчалась в Моуртон, как будто за ней гнались фурии.

И вправду гнались.

Темные волосы, струящиеся, как флаг, за ее шляпой с маленькими полями, черный костюм для верховой езды, плащ, развевающийся вокруг нее, темные сверкающие глаза, — она представляла собой картину, при виде которой останавливали бойкую торговлю фермеры, разложившие свои товары на продажу.

Мало того, что ее появление и фантастическое зрелище, которое она собой представляла, — высокая и стройная, скачущая верхом на лошади как мужчина, — привлекали всеобщее внимание; леди Колби так сжимала кнут, что не оставалось сомнений: она знает, как им пользоваться.

Городские и деревенские женщины смотрели на нее в изумлении, и глаза мужчин были прикованы к этому фантастическому зрелищу.

— Вы только что выиграли целое состояние, а выглядите как смерть, — рассмеялся сэр Роберт Мортон, не спуская глаз со своего дяди. — Как Вы можете быть раздраженным после такого дня?

Лорд Нэвил Браунинг отпрянул, будто его ударили. В битком набитом зале гостиницы близ Колчестера многие из его лондонских друзей проигрывали и выигрывали крупные суммы денег, наслаждаясь разговорами о мордобое продолжительностью в пятьдесят раундов. Он обернулся и с деланной доброжелательностью хлопнул своего племянника и наследника по плечу.

«В самом деле, чем я недоволен? — спросил себя Нэвил Браунинг. — Почему три тысячи человек могут в истеричном восторге наблюдать за мордобоем, который войдет в историю бокса исключительно из-за своей жестокости, а я, несмотря на все золото в моем кармане, ухожу с оскоминой и со страшной головной болью?»

— послушайте, вы же не собираетесь стать педантом, не так ли? — спросил его племянник. На самом деле под невинным вопросом молодого человека скрывалось растущее беспокойство. Они были не просто родственниками, но и лучшими друзьями; однако в последнее время сэра Роберта все больше и больше беспокоило переменчивое настроение его дяди. Часто молодой человек замечал, что Нэвил, казалось, замыкался в себе, что было так не похоже на него. На него, душу общества, несравненного из несравненных, любимчика всех женщин моложе восьмидесяти из-за своего открытого пренебрежения ко многим условностям и холодной гордости, ставшего объектом зависти каждого, претендующего на роль предводителя.

— Глупец ты, Роберт, — сказал Нэвил после небольшой паузы, возвращаясь к своему столику. Меньше всего Нэвилу хотелось бы, чтобы его личные проблемы выносились на всеобщее обозрение. Он не был человеком, для которого разделенное бремя становится меньше. Никогда не был и никогда не будет.