Аннушка проснулась от колокольного звона. Вечером, когда приехала, она была такая усталая, что не хватило сил выйти на балкон, осмотреться; она лишь распаковала вещи, приняла ванну и легла спать.

Книга, которую она положила у постели, чтобы почитать перед сном, осталась нераскрытой; она сразу погасила свет и заснула. Сейчас, перед тем как встать, она напоследок еще раз потянулась в постели, выпрямила спину до едва уловимого хруста суставов и мельчайших косточек, заранее радуясь утреннему умыванию. Она обожала полоскаться, мыться, обожала и мыло, и полотенце, и хлещущую из крана воду. Бьет колокол, стало быть, сейчас без четверти семь, звонят к утренней службе. «Бим-бом», – заглушая шум льющейся воды, доносился раскатистый звон. До чего назойливый, настырный колокол у этой новой церкви! В раннем детстве ей представлялось, будто колокол закован в железное облачение и постоянно голоден. На обед ему дают вонючие желтые пилюли, какие ей самой приходилось глотать от малокровия. Чем же еще может питаться колокол, как не железистыми пилюлями? По ночам он спит в железной кровати и укрывается железным одеялом, а утром, если его разбудить врасплох, орет, как Папа. «Бим-бом», – плыл колокольный звон над гостиницей и опять, как двадцать лет назад, вопрошал строго: «А где твоя пуговица с люстринового фартука, Аннушка?» В те годы она каждое утро под этот колокол спешно собирала тетрадки, хватала портфель, а недопитый кофе выплескивала в сад. Язон скулил за плотно прикрытой калиткой, псу хотелось увязаться за нею, что, конечно, было запрещено, а она знай себе мчалась дальше по улице, и туго заплетенные косички прыгали в такт по спине. Когда она входила в ворота школы, колокол снова оживал, но теперь он бил восемь раз кряду, и тут-то начиналось настоящее утро.

Сейчас только семь утра. Ну и поперемывают же ей сегодня косточки – в такой день черные чулки не надела. Нет у нее черных чулок. Да и платье для похорон неподходящее, и разгуливать в нем с утра тоже вроде бы не годится; тут, пожалуй, ее выручит плащ, хотя в плаще ходить целый день – запаришься. И шляпы вот тоже нет, впрочем, шляп у нее нет и в Пеште; она вообще их терпеть не может. Кому не нравится – пусть не смотрит. Она тщательно, с удовольствием расчесывала свои густые волосы, когда ей подумалось, что не худо бы заказать венок, но мысль эта мелькнула и исчезла, и она тут же забыла о венке. Стихли последние удары колокола, наконец она была готова. Но сначала решила выйти на балкон, осмотреться.

Гостиница стояла на главной площади, и, как обычно в провинциальных городах, на той же площади находились все прочие общественные здания.

Аннушка перегнулась через невысокие перила.

Приемыш смотрел вслед трамваю, пока вдали не замелькала задняя площадка хвостового вагона. Да, много лет в доме не было такого переполненного событиями дня, как сегодня! В последний раз такой же вот переполох был, когда Аннушка удрала из дому и еще когда Мамочка нагишом разгуливала по столовой, а Папа – подобно библейскому Иосифу – спасся бегством и заперся в канцелярии. Бедная Мамочка, вот ведь какие помыслы терзали ее! Но до чего хороша она была даже в ту пору, а ведь тогда ей перевалило уже за пятьдесят. Какие налитые груди и крепкие белые бедра! И чего бы ей стоило подождать до вечера, если уж плотские желания по давали ей покоя, а там, в сумерках, она вполне могла бы ошибиться дверью – в самом деле, долго ли перепутать канцелярию со столовой, – а он тогда ночевал именно и столовой. С той весны ему пошел шестнадцатый год, а эта дура набитая, Янка, сшила ему на заказ – в подарок от семьи – короткие мальчишеские штаны синего цвета.

Ну и денек нынче выдался! Приемыш, насвистывая, вышел из дому, но у калитки спохватился и перестал свистеть. Старуха сидела в беседке, напряженно вытянувшись, будто, аршин проглотила, и в упор буравила его неподвижным взглядом.

«А, чтоб ты провалилась! – подумал Приемыш и сорвал астру. – Еще и эту ведьму нелегкая принесла на похороны! H чего она сюда притащилась, может, надеется получить наследство? Ну, пусть ждет до второго пришествия».

Он отвесил старухе глубокий поклон и поинтересовался, не слишком ли пригревает солнце или напротив, может статься, ей холодно; в таком случае он принесет зонтик или же плед, как ей будет угодно. Старая Дечи отрицательно покачала головой и снова так взглянула на Приемыша, словно видела его насквозь.

«Ах, чтоб тебе пусто было! – опять подумал Приемыш. – И чего, спрашивается, этакая карга и еще нос дерет? Всем известно, что Папа взял в жены Мамочку в одной-разъединственной юбчонке. Бедняжка пошла под венец точь-в-точь как героини переводов Леваи

[1]

».