У нас была мелкомасштабная карта для туристов: рельеф на ней не обозначен, нанесены только речки и охотничьи тропы. Позади зубчатых стенок кара мы рассчитывали увидеть пологий спуск, а очутились на краю пропасти. Возвращаться, не захотели — жаль было потерянного времени, решили обойти кар поверху. По скалистому лезвию, вонзенному в небо! На одной стороне его прилепился снежный намет — многотонный голубовато-белый карниз, висящий над бездной.

…Странным было мое последнее ощущение: я напрасно пытался цепляться за огрубевшую корку снежного наста — руки не слушались, под ними не стало твердой опоры. От сильного грохота и свиста мгновенно заложило уши. Испытывая непривычное состояние невесомости, я утратил чувство реальности. Страха я не испытал. Даже спустя немного, кувыркаясь и захлебываясь в снежной пурге, окутавшей меня, не управляя собственным телом, я все еще воспринимал этот полет как забавное и веселое приключение. И только когда вихрь ненадолго рассеялся и внизу, подо мной, обнажились сланцевые зубцы и глыбы, я сообразил, что нахожусь в центре снежного обвала. Хотел крикнуть, но захлебнулся снегом…

Должно быть, с тех пор прошла вечность, возможно, даже не одна — вот было мое первое впечатление, когда сознание начало пробуждаться. Горы снега сдавили и заморозили тело. Попытался открыть веки, но они тоже смерзлись. От резкой и сильной боли в глазном яблоке я провалился в небытие.

…На этот раз я открывал веки медленно-медленно. Вспышка — зажмурился. Еще одна вспышка. Я вытерпел световой удар. И, спустя долгое время, сквозь наплывы многоцветных кругов различил замкнутое пространство, оградившее меня. Повел зрачками в стороны, вверх, вниз, сколько удалось — и ничего не увидел. Я лежал в просторной капсуле, наполненной рассеянным светом и тишиной — будто внутри мыльного пузыря.

Со мною решительно ничего не произошло. В ушах раздавалось потрескивание и тихие размеренные щелчки. Стены комнаты, где я сидел, заволоклись туманом.

…Туман понемногу рассеялся — выступили очертания других стен, длинного стола, колонн. Я одновременно и поразился этому, и считал, что так и должно быть. Мелкие заклепки на выходном люке-двери были до чертиков знакомы мне, хоть я никогда не мог видеть их прежде.

Я даже знал, что увижу, если обернусь назад.

Оглянулся, и в самом деле увидел именно то, что ожидал: висящий в воздухе диск, изрешеченный пустотами — в них вспыхивали и гасли разноцветные огни, и ссутуленную спину человека. Более того, я знал: этот человек угнетен и подавлен. Обычно он никогда не сутулился.

«Кто он? — поразился я. — Почему его спина и затылок так знакомы и родны мне? Я впервые вижу его».

На этот рейс записалось пять пар — все молодожены, точнее будущие молодожены, как и мы с Либзе. Двое, Герий и Эва, даже помолвлены в один день с нами.

Громадина звездолет когда-то ходил между Земтером и Тритоном — небольшой остывшей звездою, удаленной от Земтера всего лишь на полтора светогода. На Тритоне находились главные рудники земтерян. Корабль давно отслужил свой срок и был наскоро переоборудован в пассажирский прогулочный — нечто вроде космического дилижанса.

Обычными пассажирами были отпускники и молодожены. Корабль описывал несколько витков вокруг планеты на первой космической скорости. Такая прогулка разве что в мое время на Земле показалась бы заманчивой. Поэтому желающих было немного.

Я не был уверен, что Итголу удастся выполнить свой план. Ведь требовалось заправить корабль вакуум-массой (так называлось топливо) не на короткий рейс, а чтобы хватило до Карста.

Уже одно это казалось мне невыполнимым, а требовалось еще вложить в автопилот новое задание, маршрут, рассчитанный Итголом.

Я кувыркался… в снегу, захлебывался ледяной пылью… и радовался: еще немного и все будет кончено — никакого Земтера, никакого Карста. Беспрерывный грохот снежного обвала сопровождал мой полет…

Проснулся внезапно. Вода в ванне остыла, меня пробирал озноб. Слабый стук слышался за стеною в каминном зале. Проколупал уши — в них застыла мыльная пена — все смолкло.

Пустил горячую воду, теплая истома обволокла тело. Испугался, что вторично усну в воде, и выскочил на коврик. Тотчас явственно услышал запах жареного мяса. Накинул на плечи ворсистый халат и вышел в зал.

Удивительно, что камин до сих пор не протопился. В темноте выплески пламени прыгали по полу, озаряли стены.

Сочный мясной запах щекотал ноздри. Кто-то тайком доедал оставшиеся с вечера шашлыки. Хрустел и чавкал. Я разглядел две темные фигуры — и невольно вздрогнул.

Пол, выстланный желтовато-коричневыми дубовыми плахами, встряхнуло, словно на глубине взорвалась мина. Глухо прокатился звук тяжелого удара — бум! Взрыв произошел где-то в коридоре. Из спальни выскочила Эва.

— Оставайтесь на месте! — крикнул я.

Паука в нише не было. Вдалеке слышался разноголосый шум. Пахло пороховыми газами.

Несмотря на запрет, вслед за мной выбежали Итгол и Эва. Эва схватила меня за руку. Цепкость ее пальцев была хорошо знакома мне.

— Не ходи туда!

Тучи застлали снежные пики Чауда и клубились в верховьях Яман-Гола, вспыхивая и разрываясь от неистовой силы, заключенной в их черной, непроницаемой глубине. Впереди лежала широкая межгорная впадина и за ней — ослепительные зубцы Дагара. В той стороне еще светило солнце. Лагерь геологической партии находился в устье Яман-Гола на высоком яру среди сосен. До палаток оставалось шесть километров.

Косматый фронт тучи поглотил солнце. Застучали первые дождевые капли. Темные их рябины недолго пятнали серую поверхность глыб — скоро все стало одинаково мокрым и темным.

Минуту спустя ливень промочил одежду. Рубаха и куртка под тугим напором ветра облепили тело старшего геолога. Иван Николаевич Игумнов никогда не отличался тучностью, а в конце трехдневного маршрута по горам не располнеешь. Даже рюкзак за его спиной выглядел тощим и висел неподобранно. Игумнов на ходу свободной рукой подтягивал лямки. В другой руке он держал молоток и по привычке опирался на него, как на трость. Двое других маршрутчиков, геофизик Моторин и оператор Ильин, вприпрыжку поспевали за своим длинноногим напарником.

Обычно ходили по двое — геолог и оператор, но в этот раз с ними увязался главный геофизик экспедиции. В партии он был наездом, и ему хотелось побывать хотя бы в одном маршруте. Сейчас все трое еле держались на ногах и сильно продрогли: шквальный ветер на выходе из ущелья пронизывал до костей.

— Переждем.

Рокот водопада в пустом ущелье разносился гулко и повторялся эхом. Неутомимый До изредка лаял, давая знать Пиру, что он впереди и держит след.

Погоня началась с рассвета. Охотник и собака подняли оленя с ночной лежки и теперь старались не дать ему передышки, чтобы животное не могло утолить голод. По едкому запаху, который держался на кустах, человек знал, что зверь уже запалился и развязка наступит скоро. Да и уйти олень никуда не мог: выхода из теснины не было — верховье ключа замыкали отвесные скалы, полукружием обступившие крохотное озеро. Олень был в ловушке.

Пир хорошо изучил эти места. Там, где долину перегородил недавний обвал, а большую часть поймы сделал непроходимым залом из смытых рекою деревьев, охотник добавил немного стволов. Зверю, который хотел спастись от преследователей в верховье, ничего не оставалось, как повернуть в ущелье-тупик.

Теперь, когда добыча была уже близка, Пир мог спокойно думать обо всем, что попадалось на пути. Это нисколько не мешало его ногам — сильные и быстрые, они работали сами по себе в одном и том же ритме. Человек без малейшего напряжения ощущал каждый мускул своего легкого тела: он мог бы и еще столько пробежать без отдыха. А в памяти само собою удерживалось все, что попадалось на глаза: мшистая в тени каменная стена, корни кустарников, свисающие с нее, гладкий бок валуна в сыпучем борту ручья, дерево с расщепленной и оголенной вершиной…

Странно было не это, другое: находясь вдалеке от пещеры, где жило племя, Пир отчетливо представлял себе ее каменистую полость, старого У, сидящего у костра, его тяжелое скуластое лицо с опавшими щеками, костлявый излом старческого тела… Прежде У был вождем племени, но теперь уже не годился на это и досиживал свой век в пещере, охраняя и поддерживая огонь, когда женщины разбредались в поисках грибов и кореньев, а мужчины уходили на охоту.

Пир не пробежал и половины пути, когда позади расслышал чьи-то быстрые и легкие скачки. Охотник свернул с тропы и приготовился защищаться. Тревога оказалась ложной: по следам хозяина мчался До. Пир потрепал собачий загривок, и До, непривычный к ласке, удивленно посмотрел на хозяина. Дальше они шли вдвоем, Пиру стало не так тоскливо. Верный пес добровольно разделил с человеком участь изгнанника.

Пир знал одну пещеру, пригодную для жилья, в ней могла бы поселиться небольшая семья. Он наткнулся на нее случайно, рыская вместе с собакой по звериным следам. Грот был хорошо защищен в случае нападения: ни человек, ни хищник не сможет подобраться ко входу незамеченным и неуслышанным.

Пир не мог позволить себе бездельничать. Набросав в костер толстых валежин и присыпав сверху землей, чтобы не разгорались сильным пламенем, а тлели, отправился на охоту. Назавтра ему пришлось вернуться ни с чем, хотя они с До напали на свежий след. Пес некоторое время продолжал еще погоню, потом, не слыша Пира, оставил зверя.

— Мы должны вернуться в пещеру и подложить дров, — объяснил Пир недоумевающему псу, который прыгал вокруг хозяина и обиженно лаял. — Иначе погаснет огонь.

Еще дважды Пиру приходилось оставлять почти уже загнанного оленя и возвращаться в грот, чтобы поддержать огонь.

На редкость злая зима стояла в этом году. Снег закрыл горы, засыпал каменистые лощины. Из ущелья тянуло холодом, морозный воздух проникал в грот. Они изводили прорву дров, но тепло держалось только вблизи костра, пока горел яркий огонь. Не согревали и оленьи шкуры, которыми они укрывались. Пес, и тот жался поближе к огню. Они давно собрали все поваленные деревья, какие были в округе, за топливом приходилось ходить на другой берег реки. На охоту не оставалось времени, короткого дня едва хватало, чтобы заготовить дров. Запасы пищи подходили к концу.

Чтобы не бездельничать в морозы, Пир еще до снега натаскал в пещеру много добрых и крепких камней — они часто попадались в русле реки; глаз на пригодные камни у него был наметан. Долгими вечерами, сидя у огня, Пир внимательно рассматривал каждый из обломков, отыскивая скрытые следы трещин, по которым можно расколоть камень. Удачные осколки покрупнее годились на топор, мелкие шли на выделку наконечников к стрелам.

Он любил смотреть на мерцающие звезды. Не такие же ли это пещеры, в которых горят костры, и возле них коротают зиму люди, занятые мелкой работой, как и они? Возможно, кто-нибудь из них глядит оттуда на огонек их костра. Если прищурить глаза, можно увидеть тонкие лучики, которыми звезды соединяются друг с другом, образуя множество причудливых фигур. Они что-то смутно напоминали Пиру, волновали его. Он подозвал Ми и показал ей на небо.

— Олень!

Ми долго смотрела на звезды, но ничего не увидела.

Хоть и не всегда досыта, мясо у них теперь было. С каждым разом Пир совершенствовал ловушки, выбирал более удачные места на тропе. Учился прятать петли, чтобы зверек ничего не заподозрил и не учуял. После оленины зайчатина казалась пресной и не такой сытной, но все же это было мясо. Даже и собаке немного перепадало от их стола. Да еще немного промышляла Ми — отыскивала беличьи дупла. Случайно она наткнулась на погребенные, поваленные снегом стелющиеся кусты, на которых было множество нетронутых шишек. Хоть и скудная пища, зато всегда под рукою. Казалось, и мороз смилостивился — днем понемногу начало пригревать. И хотя до конца зимы было еще долго, лица Ми и Пира потеплели.

Ясно уже было: первая зима окончится для них благополучно. А ко второй они сумеют приготовиться лучше.

Правда, и забот тоже прибавится: будет ребенок.

Пока еще ничего не было заметно, но Ми уже знала и томилась ожиданием и предчувствием. Лицо ее выражало озабоченность, но стало как будто мягче. Пир завороженно смотрел на живот и бедра Ми, будто хотел разглядеть, как в ее теле зреет новая жизнь.

Ночами он по-прежнему урывал немного времени и высекал на другой стене нового оленя. Без этого он уже не мог обойтись. Если рука его долго не держала каменного рубила, он мучился, и пальцы ощущали нетерпеливый зуд. Он с удивлением рассматривал задубленную кожу собственных ладоней, заживленные ссадины и борозды и неизменную паутину тонких линий, которые достались ему от рождения.