От смерти и Воскресения Спасителя нашего прошло всего двести лет, а в христианской церкви, еще гонимой и преследуемой, уже наметился раскол!
Чтобы примирить враждующих, вернуть веру сомневающимся и принести христианству НОВУЮ СИЛУ И СЛАВУ, наследие Святого Петра должен принять НЕОРДИНАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК.
Но он, похищенный из родной Фракии римскими легионерами и проданный в рабство, еще не предчувствует своего грядущего величия...
Так начинается история Калликста I — загадочнейшего Папы раннего христианства...
ПРОЛОГ
Наверное, сегодня над фракийскими горами такое же небо.
Калликст продолжал наблюдать покатые извивы Целиева и Эсквилинского холмов за старой крепостью Сервия Туллия, и дальние подступы к Альбанским горам, где отвесные утесы отчетливо выступали в утреннем мареве на линии горизонта.
Адрианаполь, Сардика... Имена городов, где сонно протекло его детство, звучали в Риме как-то по-варварски.
Сорок лет он не возвращался в родные места. Сорок лет... Между тем он ничего не забыл из прошлого, хранил в памяти каждый изгиб той длинной дороги, что привела его в сегодняшний день.
Он отошел от окна, сделал несколько шагов к ложу, с которого только что восстал, и поймал свое отражение в бронзовом зеркале на стене. Глаз все еще такой же ярко-синий, столь же живой, а черты лица словно подернуты пеплом. И еще тот глубокий шрам вдоль правой щеки, что просвечивает под седеющим ожерельем бороды.
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава I
Как всегда вскоре после восхода солнца на форуме Траяна кипела толпа, попирая ногами белоснежные мраморные плиты, поблескивающие под косыми лучами.
Изнемогая от жары, пышущей от земли, сенатор Аполлоний с облегчением проскользнул под монументальные своды триумфальной арки и приготовился мерным шагом выступить на широкую эспланаду перед ней, а для этого надо было аккуратно уложить складки тоги. Но почти тотчас его поглотило и стиснуло разноплеменное скопище суетливых людей, заполнявших обширный четырехугольник под аркой. Он замедлил шаг, давая дорогу носилкам с задернутыми занавесями, несомыми четырьмя чернокожими исполинами. Шедший позади сенатора носильщик ткнулся головой ему в спину, выругался и едва удержал на плече бочонок, который куда-то нес. А мгновение спустя Аполлоний вынужден был уклониться от лошади офицера преторианской гвардии. Какая-то сирийка с подведенными сурьмой глазами сначала уперлась лбом ему в плечо, а уж потом на смеси латинского с греческим сделала весьма непристойное предложение. Он отпихнул ее и одновременно замотал головой, отказываясь от услуг торговца колбасками: запах переносной жаровни с разогретым маслом, в котором плавали колбаски, вызвал у него тошноту. На лбу появились крупные капли пота, тяжелые одежды обленили тело, словно предварительно их окунули в липкий жир. Губы сенатора приоткрылись, из горла рвались хрипы. Пришлось ему укрыться в тени колонны и перевести дух.
Утирая обильный пот, он машинально окинул взглядом колонну Траяна, мраморные фризы которой, блистая сверкающими красками, прославляли как виктории римского оружия, так и всепобедительное мастерство имперских ваятелей.
Он снова зашагал к Ульпиевой базилике
[2]
, обогнул заклинателя змей, затем на развилке улиц повернул направо, одолел с десяток ступеней. Два игрока в бабки при его приближении застыли в поклоне, в их глазах мерцал испуг: в Риме азартные игры были под запретом, и они могли опасаться, что на них донесут ночной страже. Аполлоний, храня бесстрастие на челе, прошествовал мимо них и очутился на обширном немощеном дворе. Сердце в груди забилось шумнее, и он был вынужден снова остановиться. И ухмыльнулся печально: «Старость — расплата, которую Господь насылает в отмщение непутевой молодости».
Тут на его плечо легла рука.
Глава II
— А теперь, малыш, посмотрим, что мне с тобой делать.
Калликст напряженно смотрел куда-то перед собой. Все в этом жилище было ему враждебно. Несколько недель назад, отрывая его от родной земли, ему вырвали сердце. Столкнувшись с неумолимой жесткостью захватчиков, он очень быстро понял, следуя в колонне, удалявшейся от Сардики, что эти люди подготовляют его к такой жизни, при которой быстро поломаешь хребет. Эта мысль обжигала мозг. Разве не сказал однажды Зенон, его отец: «Всякий подневольный — живой мертвец!»? Во время того путешествия в его памяти шевелились виды Фракии, ее запахи и звуки.
Сардика... Там, у подножия того селения, где он вырос, петляли чистые речки. Сардика, прекрасная, непокорная, прислонившаяся к отрогам Гема, горной цепи, высившейся на севере и служившей его родине пограничными укреплениями до самого востока, где хребет постепенно выполаживался.
Его детство протекало под взглядами мужчин. Через несколько недель после его появления на свет, его мать, Дина, умерла, сгорев в неведомой тамошним людям лихорадке. Воспитал его отец, Зенон-медник. Зенон-неустрашимый, широкоплечий, с головой льва. Вспыльчивый, но отходчивый, человек великой, словно все озеро Гем, души.
Кто знает, быть может, именно в этот час там, на его родине, все еще звучит эхо их сумасшедшего хохота, как в те временя, когда они с Зеноном, залезая в воду по пояс, поднимали такую возню, что от них удирали сомы, выпрыгивая из воды и блистая серебристой чешуей. А быть может, по воле Орфея тень малыша-Калликста, сидя на корточках в тени узкой улочки, все еще поигрывает игрушками, прозванными «божественной забавой»: всякими волчками, ромбами, шариками пли костяшками для игры в бабки — всем тем, чем, по легенде из Орфического цикла, воспользовались Титаны, чтобы заманить малолетнего Диониса в ловушку.
Глава III
Бывали дни, когда Аполлоний поднимался до рассвета, вследствие чего и юному фракийцу приходилось вылезать из постели в часы самого крепкого сна. Тогда он плелся в потемках, пошатываясь и натыкаясь на все углы, через просторные покои, чуть не на ощупь ища путь к опочивальне сенатора. Исполнив свои обязанности, он, все еще позевывая и борясь со сном, отправлялся на кухню в надежде раздобыть что-нибудь из этих римских лакомств, от которых он был просто без ума: некое подобие сырных бисквитов с полбой, поджаренных на свином сале, подслащенных медом и обсыпанных маком. Но увы, в такие дни кухня по утрам неизменно оказывалась пуста. Эмилия куда-то улетучивалась, равно как и повар Карвилий, подобно большинству слуг, нелепо привязанный к Аполлонию, да и всех прочих будто ветром сдувало.
Ему волей-неволей приходилось дожидаться их возвращения, топчась перед запертыми на ключ шкафами и бранясь себе под нос, а они обычно появлялись лишь тогда, когда солнце уже стояло довольно высоко.
Поначалу он, конечно, спрашивал, почему они снова и снова скрываются куда-то так надолго, но получал лишь уклончивые ответы в том роде, что, мол, слуги и хозяин совершают жертвоприношение, его же эта манера угнетала до крайности. Ведь запах горелого жертвенного мяса ни с чем не спутаешь, а здесь его и в помине не было. И никогда рабов не созывали для дележа остатков, как это принято во всех прочих домах.
Да и потом, можно ли хоть на мгновение вообразить, чтобы свободный человек, да сверх того еще и римский сенатор, возносил молитвы богам в окружении собственных слуг?
Была еще одна любопытная подробность: на этих таинственных собраниях, кроме рабов Аполлония, присутствовали и некоторые жильцы их «островка», а также пришельцы со всего квартала, люди самого разного происхождения и по положению в обществе тоже весьма различные.
Глава IV
Коль скоро зимними ночами темнеет рано, трое гостей Дидия Юлиана вместо его дворца узрели только чернеющую у дороги бесформенную громаду. Свет проникал наружу только из распахнутой Двери; приблизившись и войдя в нее, четверо подростков оказались внутри величавого атриума. Калликст лишился дара речи при виде выставки роскошеств, которую представляла собой эта зала. Колонны с каннелюрами, всюду натыканы сотни факелов на бронзовых подставках...
Пол был выложен великолепной мозаикой, а вместительный имплювий — домашний бассейн для стока дождевой воды — был вымощен зеленым мрамором. По просьбе Дидия Юлиана гости вступили на порог триклиния с правой ноги.
Пиршественная зала была еще гораздо просторнее и пышнее, чем атриум. Калликст мало что смыслил в драгоценных металлах, но то, что массивные ложа изготовлены из серебра, было очевидно даже для него. Что до посуды, она была сплошь из чеканного золота. Потом он приметил также, что столики на одной ножке, равно как и низкие столы, были сделаны из дерева драгоценных пород и украшены тонкой перламутровой инкрустацией.
Огорошенный всем этим, юный фракиец едва обратил внимание на немногочисленную группу стариков обоего пола, уже возлежавших на своих местах. Дидий Юлиан приветствовал их словами:
— О, почтенные отцы! И вы, досточтимые матроны! Я привел вам прославленного сотрапезника: сам Цезарь Коммод оказал мне честь, приняв мое приглашение.
Глава V
Остаток ночи они провели, приткнувшись друг к дружке под сенью портика. Флавия непрерывно вздрагивала, пугаясь всякий раз, когда по ближней улочке под уклон с грохотом проносилась повозка, а Калликсту приходилось ее успокаивать. Когда настало утро, ему отчаянно захотелось, чтобы Фуск вернулся: он-то наверняка бы сумел помочь им раздобыть что-нибудь съедобное. Но увы, Фуск не появлялся.
Блуждая среди доходных домов, Калликст присматривался к своей спутнице. Она казалась ему еще более хрупкой, чем накануне. Ее косы так расплелись, что она смахивала на растрепанную метелку из перьев вроде тех, какими пользовались рабы Аполлония. В сознании Калликста смутно промелькнул образ старика-римлянина, и он спросил себя, как тот воспринял его бегство.
Чем дальше они шли, тем более густая толпа наводняла улицы. Он крепко держал спутницу за руку, стараясь как мог заботливее оградить ее он беспорядочной толчеи прохожих.
— Я есть хочу.
На пути то и дело встречались таверны, да какой в этом толк, если у тебя нет ни единого асса?
