«...Дискредитацию оппонента, то есть формирование в массовом сознании избирателей устойчивых отрицательных восприятий его личности и действий, можно разделить на два типа:

1. Доказательство несостоятельности оппонента как политика, его неспособности улучшить жизнь людей.

2. Компрометация, подрыв репутации оппонента в глазах избирателей. Это достигается обычно через предание гласности неблаговидных эпизодов его жизни и карьеры...».

Со школьных лет Лузгин терпеть не мог учебники, ещё больше возненавидел их в университете, где «изучал» журналистику – нечто, на его взгляд, высосанное из пальца старыми усидчивыми тетками: все эти жанры, композиции и прочие мудреные слова, кормившие оравы доцентов с кандидатами и портившие жизнь Лузгину на экзаменах и зачетах. Истины в «предмете»-журналистике не существовало; была совокупность якобы авторитетных мнений, кои следовало вызубрить и воспроизводить письменно и устно, что открывало дорогу к красному диплому. Жизнью здесь и не пахло; здесь пахло скукой и удачным распределением.

«...К источникам «компромата» на оппонента традиционно относятся люди, хорошо знавшие соперника в прошлом: одноклассники, сослуживцы, деловые партнеры. Следует учесть, что чем выше по социальной лестнице поднялся оппонент, тем охотнее люди из его прошлого будут делиться негативными сведениями о нем».

На свою «малую родину» Слесаренко прилетел в субботу.

Стыдно сказать, но Виктор Александрович вот уже лет десять не бывал в Сургуте – служебной надобности не случалось, как, впрочем, и личных мотивов, если не считать растущей ностальгии по местам зрелой молодости. «Лучшие годы – здесь», – думал Слесаренко, когда его везли из аэропорта в город; он несолидно вертел головой, отыскивая взглядом знакомые приметы, и развалившийся рядом на заднем сиденье московский корреспондент спросил с неприятной интимностью:

– Душа горит, а сердце плачет?

Строчки банального шлягера остудили Виктора Александровича, и он признался сам себе, что многого уже не узнает, город очень изменился за эти десять лет и словно отдалился от него. Другие дома, другие люди...

Московский корреспондент Ефремов встретился ему в утреннем тюменском аэропорту. Вернее, встретился провожавший Ефремова местный журналист Лузгин. Оба «писателя» были явно с похмелья, пили пиво из банок прямо в очереди на регистрацию, перешучивались неестественно бодрыми голосами. Слесаренко стоял немного впереди и, однажды заметив их, уже не оборачивался, но это не спасло: Лузгин его узнал, подошел сам и притащил с собой москвича; знакомил, объяснял и просил помочь Ефремову устроиться в Сургуте и встретиться с нужными людьми. В полупустом самолете они, уже как знакомые, сидели рядом, Ефремов мешал слесаренковской дреме столичными байками, а теперь ехал с ним в гостиницу на «Волге» городской администрации.